Эти крылья были снабжены крошечными реакторами, приводившимися в движение мускулами владельцев, но что самое главное, крылья имели тончайшие сенсоры чувствительности. Последующие десять дней по человеческому времени молодежь предполагала прожить среди фениксоподобных в качестве наблюдателей. Поскольку никто в обозримом пространстве и не собирался угрожать им, опасности не предвиделось. Но даже не обращая внимания на то, что тучи слишком плотны, а гром слишком громок, они мало что могли увидеть и записать. И все-таки каждый на свой лад пытался общаться с многочисленной, подозрительно настроенной аудиторией.
Может быть, именно поэтому Уошен и сделала Мужественного своим любовником.
Это был провокационный, эпатирующий своей откровенностью поступок, и ей оставалось только надеяться, что слухи о нем не дойдут до ее родителей.
Но в этом поступке не было цинизма. Может быть, было нечто, действительно похожее на любовь, по крайней мере, желание. Желание, возбужденное и обликом чужого, и роскошными, похожими на сон декорациями, в которых все происходило, и тем радостным чувственным счастьем, которое пришло с ощущением мощи крыльев за спиной и ветра, ласкавшего обнаженную плоть.
Или она решилась на такое лишь из простого любопытства?
Или, отставив в сторону любопытство, за этим стоял политический акт, совершенный ради куража, из идеализма или элементарной наивности?
Но как бы то ни было, она соблазнила Мужественного.
Посреди рожденных в воздухе джунглей, прислонившись длинной спиной к теплой и гладкой поверхности какого-то растения, Белоснежное Перо захватила внимание чужого. Прямо-таки потребовала его. Он быстро кончал, но столь же быстро был снова готов к соитию, неутомимый, с мощным, подобным огромной домне телом, он удерживался над ней с непостижимой грацией. И, наконец, она уже умоляла его:
- Остановись, довольно, дай мне передохнуть…
Ее тело было растерзано, растерзано жестоко.
Совершенно спокойно и даже с интересом ее возлюбленный смотрел, как кровь струится меж ее широко раздвинутых ног, алая поначалу, но быстро чернеющая в обогащенном кислородом воздухе. Кровь свертывалась, и истерзанная плоть начинала восстанавливаться, восстанавливаться без шрамов и с минимальной болью, которая в более раннем возрасте неизбежно привела бы Уошен к смерти. Теперь же все исчезало, словно ничего и не было.
Мужественный молчал и лишь усмехался в свойственной ему манере мерцания крыльями.
А ей захотелось слов.
- Сколько тебе лет? - Но он не ответил, и тогда она спросила погромче. - Сколько?
Он сказал, используя календарь фениксоподобных.
Мужественному, по человеческим меркам, было немногим более двадцати лет. Что говорило о среднем возрасте. Даже о зрелом среднем возрасте по их меркам.
Уошен нахмурилась.
- Я могу помочь.
- Чем и в чем? - пропел фениксоподобный.
- Я могу заменить твои ДНК на более перспективные в генетическом отношении; липидный обмен будет происходить гораздо лучше. - Она говорила и видела, что эти слова удивляют ее саму даже куда больше, чем его. - Конечно же, эта техника сложная, но она надежна. Родители моих друзей настоящие врачи, они без труда изменят твою плоть, и ты станешь бессмертным.
Раздался странный звук, понятный по холодности и резкости тона даже без переводчика.
- Нет. Никогда, - прорычал фениксоподобный, и его прекрасные золотые перья вздыбились, увеличивая и без того массивное тело. - Я не верю в твою магию.
- Это не магия, - настаивала Уошен, - подобное практикуют многие, не только люди.
- Многие слабы… - последовал ответ.
Уошен чувствовала, что пора пустить в ход последний козырь, и со странным смешанным ощущением сострадания и жалости, приправленным изрядной дозой безнадежного отчаяния, предупредила:
- Изменения в вашей жизни произойдут еще не скоро. И если ты ничего не будешь предпринимать, то навсегда останешься здесь, в этой отвратительной тюрьме.
Молчание.
- Ты никогда не попадешь в другие миры, не говоря уже о собственном.
Раздалось нечто, похожее на свист, и по перьям на плечах фениксоподобного прошла волна.
- Для истинной души достаточно одного дома, - послышалось в наушниках. - Даже если этот дом и тесная клетка. - И опять свист. - Только слабым и бездушным нужны целые эпохи для жизни.
Но Уошен, Белоснежное Перо, не обозлилась и не сдалась. Ее голос оставался уверенным и твердым.
- Следуя твоей логике, я тоже слаба.
- И бездушна, - согласился он. - А, значит, и смертна.
- И ты можешь попытаться спасти меня, не так ли? Лицо фениксоподобного стало на секунду маской, его клюв наклонялся все ближе, и Уошен уже чувствовала на своих губах его дыхание, похожее на ветер. Внезапно на какую-то долгую, бесконечно долгую долю секунды Уошен стал отвратителен его напоенный мясом запах.
- Разве меня не надо спасать? - настаивала она. Зеленые глаза закрылись - и это было ответом. Уошен встряхнула волосами, села и расправила свои крылья.
- Ты не любишь меня?
Мощная гордая песня заклокотала где-то в мускулистой груди фениксоподобного, а металлическая коробка свела все это торжество и страсть на уровень обычных слов.
- Великое Ничто создало меня, и я должен жить лишь один день. Каждый должен прожить лишь один день. Наглый, крикливый и похотливый эгоист, живя второй день, похищает чужую жизнь. Кто-нибудь из рожденных остается без места в этом мире. А если мы живем три дня, похищаем уже две жизни. А если каждый станет жить столько, сколько захочет… миллионы дней… Сколько наций останутся нерожденными?..
Он говорил еще долго, но Уошен больше не слушала его слов.
Она не была больше Белоснежным Пером, она снова стала человеком, молодой женщиной. Встав, она оборвала речь переводчика режущим смехом. Поднявшееся в ней презрение заставило ее выкрикнуть прямо в лицо этому Суперэкземпляру мужественности:
- Знаешь, кто ты?! Тупой, зацикленный на себе индюк!
Коробка какое-то время молчала, справляясь с переводом.
Не дожидаясь, пока переводчик пропоет ее ответ, он оторвалась от растения, расправила механические крыл! и нырнула вперед, не оглядываясь, прямо к темно-синим зарослям наверху, и попутный ветер понес ее к наблюдательной палубе.
Встав на ноги, Уошен отстегнула почти не потрепанные крылья и швырнула их через заграждение, после чего спокойно отправилась домой. И в тот же день, а может быть, в ближайшие месяцы, поинтересовалась у родителей, как они посмотрят на то, если она поступит в Академию Капитанов.
- Это было бы замечательно! - промурлыкал отец.
- Как хочешь, - заявила мать, но ее улыбка говорила о явном одобрении.
О фениксоподобных никаких разговоров больше не было, и Уошен так никогда и не узнала, известна ли родителям эта история. Однако после ее поступления в Академию под влиянием выпитого по этому поводу зелья отец неловко обнял ее и с мудрой убежденностью пьяного сказал:
- Есть разные способы летать, родная. Разные крылья. И мне кажется… ты выбираешь самые лучшие!
Уошен всегда жила в одном и том же здании, спрятанном в самой глубине популярного среди капитанов района. Но постоянное жительство в одном месте вовсе не означало, что жилище ее не менялось на протяжении всей долгой жизни. Для этого были мебель, произведения искусства, комнатные растения и домашние животные. Со временем появились и несколько гектаров земли с регулируемым климатом и земным притяжением - прекрасное место для давно забытого отдыха. Имея в своем распоряжении неисчерпаемые ресурсы Корабля, оставалось опасаться лишь того, что возможностей слишком много, и воображение, в конце концов, устанет уносить ее в новые миры, не успев даже толком насладиться уже имеющимся.
Возвращаясь домой из порта Бета, Уошен сначала составила дневной отчет, а затем изучила следующую партию, прибывающую на Корабль: это была раса машин, крошечных и сверхчувствительных, собиравшихся создать новую нацию на пространстве меньше ящика письменного стола.
Как только Уошен начинала чувствовать, что устает, она тут же отдавалась во власть новых преобразований в доме и в саду.
Надо непременно сделать то-то и то-то, размышляла при этом она про себя.
В течение года или десяти.
Кар доставил ее прямо к двери, и, выходя из машины, она решила, что день сегодня идет на удивление хорошо.
Тысячи столетий неустанной практики сделали ее прекрасным специалистом в области психологии чужих и хорошим знатоком методов, которыми следовало с ними управляться. Как любой хороший капитан, Уошен позволяла себе гордиться этим, зная, что выполняет свою работу лучше, чем большинство на этом борту.
А, возможно, и просто лучше всех.
Она редко вспоминала о своем давно умершем любовнике, как и о фениксоподобных вообще. И о том судьбоносном дне, когда решила стать капитаном. Но все, чем она стала теперь, имело свои корни именно в тех событиях. Юная Уошен не испытывала никаких особых чувств ни к каким чужим и менее всего к Мужественному. Не подозревала она и о том, на что еще способны фениксоподобные. Тогда все произошло совершенно внезапно, и только ее везение и необычайная популярность уберегли Уошен от пятна на репутации.
Несколько человек из ее окружения тоже завели себе любовников. Или фениксоподобные просто позволили, чтобы ими воспользовались. Но, как бы то ни было, политические надежды оказались напрямую связанными с эмоциональными путами, и медленно все последующие годы люди помогали своим возлюбленным способами, бывшими: поначалу сомнительными, затем незаконными и под конец - вообще изменническими.
Тюрьма под тысячами всевозможных предлогов наполнялась запрещенной техникой.
Под неусыпными взглядами бдительных капитанов изобреталось и создавалось новое оружие; оно пряталось в плавающих по тюрьме шарах - невидимое, поскольку датчики капитанов выводились из строя сочувствующими
Восстание началось без предупреждения. Пять капитанов были убиты, а спустя какое-то время их число пополнили девятьсот прочих членов команды - инженеры и просто молодые люди, бывшие когда-то приятелями Уошен. Их тела и биокерамические мозги облучались лазерами, чтобы не оставить и клочка памяти. Великое Ничто воззвало к своим слабым детям - этим возгордился бы Мужественный - и на какое-то время сам Корабль, казалось, был в опасности.
Но тут все взяла в свои руки Капитан-премьер, и за несколько часов восстание было подавлено. Война выиграна. Нераскаявшихся обитателей тюрьмы силой загнали
вновь в узилище, и его древняя машинерия, кажется, впервые за последние пять миллиардов лет, заработала. Температура в цилиндре упала, все постепенно превратилось в лед. Немевшие от холода фениксоподобные жались к полу, льнули друг к другу в поисках тепла, и в своих прекрасных песнях проклинали Премьера. Вскоре их дыхание стало затрудняться, плоть превратилась в твердую стеклообразную массу, и, таким образом, они все-таки обрели свое сверкающее бессмертие.
Тысячу лет спустя, когда Великий Корабль проходил через пространство фениксоподобных, эти замороженные воины были погружены в такси и возвращены домой.
Уошен лично наблюдала за транспортировкой тел. Она не сама взялась за это дело, но Премьер, у которой, без сомнения, имелись свидетельства о нескромном поступке молодой женщины, решила, что это будет правильно.
Наверное, так оно и было.
Но память взорвалась как восстание. Выходя из дома, Уошен неожиданно вспомнила тот давно прошедший миг, когда увидела фениксопобного мужчину, застигнутого бессмертием на полувздохе, с раздутыми жабрами и черной кровью, все еще сохранившейся после тысяч лет бессонного сна. Это был Мужественный, все еще прекрасный и гордый. Все они так и остались навсегда красивыми. И на мгновение Уошен чувствительной перчаткой своего скафандра дотронулась до замороженных перьев и вызывающе разинутого клюва.
Теперь Уошен пыталась вспомнить, что ощущала она в тот момент, когда осязала его еще живую и трепетную плоть. Но испытывала она при этом лишь некое странное смешанное чувство. Возможно, это были остатки печали и отчетливое сознание неизбежности, свойственные повзрослевшему человеку - а, может, и чувство настоящего капитана, гордого за то, что Корабль выиграл этот бой. Ведь Корабль был не просто механизмом, но тайной, наполненной живыми душами, за чью безопасность и она тоже была в ответе…
В тот момент, когда она входила в знакомый до мелочей холл своей квартиры, мысли Уошен оказались прерванными голосом автоматического радио:
- Вам письмо.
Вестибюль был сделан из гладкого мрамора, стены его украшали гобелены, сплетенные коллективным разумом похожих на муравьев организмов. И не успела Уошен сделать второй шаг, как радио повторило:
- Важное письмо. Закодированное. Неотложное.
Уошен моргнула, концентрируя внимание.
Черный уровень,- услышала она.- Протоколы Альфа.
Это была тревога. Протоколы Альфа применялись только при наихудших обстоятельствах и высочайшей секретности. Уошен кивнула и включила один из своих внутренних передатчиков. После нескольких минут, в которые удостоверялась ее личность, послание было расшифровано и передано.
Уошен прочла его дважды от начала до конца, а затем отправила запрос на подтверждение, зная, что это учебная тревога и что штаб Премьера поблагодарит ее за своевременную и точную реакцию. Но на этот раз произошло невозможное. После короткой паузы она услышала: "Выполняйте!"
Уошен вслух повторила это слово, а затем почему-то шепотом и остальные: "Выполняйте задание с крайней осторожностью! Приступайте немедленно!"
Старая женщина удивилась. Все-таки она была настоя щей старой женщиной, которая теперь действительно удивилась до оцепенения и, возможно, даже немного испугалась, что не мешало ей одновременно испытывать настоящее счастье при мысли о дерзком, совершенно неожиданном вызове.
Глава вторая
Реморы трудились без устали, стремясь заставить Миоцен почувствовать себя слабой, но, естественно, все их усилия оказались тщетными.
Сегодняшняя попытка не представляла собой ничего экстраординарного. Вице-премьер совершала один из своих ритуальных туров по внешней стороне Корабля. Ее гид, сверкающий очарованием и важностью старец по имени Орлеан, вел катер вдоль носовой части Корабля, стараясь охватить по пути столько достопримечательностей, монументов и небольших мемориалов, сколько было физически возможно. И делал он это без всяких извинений и острот. На губах застыла ехидная улыбка превосходства над Вице-премьером, рука в перчатке указывала то на одну, то на другую сторону, а низкий важный голос сообщал, сколько народу здесь умерло и сколько из них являлось его друзьями или членами его колоссальной сварливой семейки. Миоцен молчала.
Ее замкнутое лицо несло на себе выражение, не предполагающее сочувствия, а мысли вертелись вокруг дел, которые непременно нужно было выполнить.
- Здесь умерло двенадцать, а здесь пятнадцать реморов, включая, между прочим, моего внука, - сообщил Орлеан.
Миоцен была не глупа и знала, что реморы живут тяжелой жизнью. Порой она даже испытывала некое сочувствие к их бедам. Но сейчас имелось много веских причин не терять времени на скорбь по поводу этих кандидатов в герои.
- Здесь Черная туманность поглотила целых три команды! И всего за один год погибло пятьдесят три ремора! - протрубил Орлеан.
Поверхность под ними находилась в хорошем состоянии. Широкие полосы свежей гиперфибры создавали яркую, почти зеркальную плоскость, отражающую переливающий свет защитных полей. Три мемориала цвета слоновой кости поднимались не больше чем на двадцать метров. Все они мгновенно исчезали из вида, едва только шатл пролетал мимо.
- Мы подошли к туманности слишком близко, - сообщил Орлеан.
Вместо ответа Миоцен прикрыла глаза. Наглый, как все реморы, гид проигнорировал ее предупреждение.
- И знаю почему, - проворчал он. - Рядом с этой туманностью и прямо в ней есть уйма нормальных миров. Нужно подойти как можно ближе, чтобы заманить новых посетителей. Ведь наши эллинги пусты и квоты не используются…
- Нет,- оборвала его Миоцен и, медленно открыв глаза, со вздохом посмотрела на Орлеана. - У нас нет такой гадости, как квоты. Не существует ни официально, ни каким-нибудь другим образом.
- Ошибся. Прошу прощения, - признал Орлеан. И все-таки он сомневался.
Более того, он презирал.
Но что вообще представляет собой лицо ремора? Находящаяся перед ней физиономия выглядела жутковато; широкий лоб восковой белизны с ровными рядами больших капель жира. В ответ на ее взгляд на нее глянула пара выемок, заполненных волосками. Каждый волосок был фоточувствителен, а все вместе они образовывали нечто вроде сложного глаза. Нос, если и имелся, то был спрятан. Зато рот был всегда хищно распахнут, поскольку вообще не имел возможности закрываться плотно. Вот и сейчас он был раскрыт настолько широко, что Миоцен вполне могла сосчитать крупные псевдозубы и два синих языка. В глубине же этой распахнутой пасти отчетливо просматривались кости белого черепа, весьма похожего на человеческий.
Остальное тело ремора пряталось под скафандром и таким образом, представлялось загадкой без разгадки. Реморы никогда не снимали своих костюмов, даже когда были наедине друг с другом.
И все же, несмотря на это, Орлеан был живым. А значит, по всем законам, и полноценным членом команды. Более того, в повседневной жизни Корабля мужчинам-реморам поручалась работа, требующая отменных навыков и недюжинной самоотверженности.
И снова она напомнила своему подчиненному, что Корабле нет никаких квот.
- Виноват. Полностью и всегда, - снова признал он Огромная пасть, видимо, силилась улыбнуться. Или это
было лишь движением зубов?
- К тому же на карту поставлено будущее. Так что небольшая опасность в данный момент лучше, чем неопределенность в будущем. Разве ты не согласен? - продолжила Вице-премьер.
Волоски в глазах сжались, словно прищурились, и низкий голос ответил:
- Если честно, то нет, не согласен. Миоцен помолчала, подождала.
- Лучшим для нас было бы вообще вырваться из этой спиральной хватки галактики и валить прочь отсюда. Вот что было бы лучше всего, мадам. Если вы, конечно, прислушиваетесь к моим словам.
Она, конечно, не прислушивалась. По определению подобные шумам звуки вообще можно было игнорировать.
Но этот ремор давил на нее больше, чем позволяла традиция - и больше, чем могла вынести ее натура. Она посмотрела на гладкий ландшафт гиперфибры, на ясно вырисовывающийся отдаленный горизонт, на небо, все в сполохах пурпурного и лиловато-малинового - случайных вспышках лазерного света, видимого при прохождении через защитные поля. А затем с тихим, хорошо рассчитанным гневом сказала ремору то, что он знал и так.
- Жить здесь - твой личный выбор, обусловленный твоим желанием и твоей культурой. Насколько я помню, ты сам захотел стать ремором, и если теперь не хочешь отвечать за свои решения, то, возможно, я возьму на себя ответственность и за твою жизнь. Ты этого хочешь, Орлеан?
Волосатые глаза собрались в жесткие маленькие пучки, и мрачный голос поинтересовался:
- А что будет, если я позволю вам это, мадам? Что вы со мной сделаете?