– Не понимаю. Множество актеров с удовольствием зашибают деньгу, публично появляясь вместо знаменитостей.
– Таких людей я считаю проститутками, а не коллегами. Позвольте, я объясню вам свою точку зрения. Разве можно уважать человека, который пишет книги за другого? Можно ли уважать художника, который позволяет кому-то подписывать свою картину – ЗА ДЕНЬГИ? Но, возможно, вы чужды мира искусства, сэр, поэтому я попробую пояснить все это на другом примере, более вам понятном. Смогли бы вы за деньги взяться управлять кораблем, в то время как кто-то другой будет ходить в вашей форме и, совершенно не владея искусством управления корабля, публично называться пилотом. Ну как?
– А сколько за это заплатят? – фыркнул Дюбуа.
Бродбент грозно взглянул на него.
– Кажется, я начинаю понимать вас.
– Для художника, сэр, самое важное слава и признание. Деньги же, просто презренный металл, с помощью которого он может спокойно творить.
– Хм-м-м… Хорошо, следовательно, просто за деньги вы этого делать не хотите. Может быть вас заинтересует что-нибудь другое? А если бы вы знали, что это необходимо, и что никто иной не смог бы проделать все это лучше, чем вы?
– Допускаю такую возможность, хотя и не представляю подобных обстоятельств.
– А вам ни к чему их представлять, мы сами вам все объясним.
Дюбуа вскочил с дивана.
– Но, Дэк, послушай, нельзя же…
– Отстань, Джек, он должен знать.
– Он все узнает, но не здесь и не сейчас. А ты не имеешь никакого права все рассказывать ему сейчас, подвергая тем самым опасности других. Ведь ты ничего не знаешь о Нем.
– Я иду на сознательный риск, – Бродбент снова повернулся ко мне.
Дюбуа схватил его за плечо и снова развернул лицом к себе.
– Сознательный риск, черт бы тебя побрал, да?! Я давно тебя знаю – но на этот раз, прежде чем ты откроешь рот… в общем после этого один из нас точно не сможет ничего никому рассказать.
Бродбент был удивлен. Он холодно улыбнулся Дюбуа.
– Джек, сынок, ты кажется считаешь себя достаточно взрослым, чтобы справиться со мной?
Дюбуа уступать, видимо, не собирался. Бродбент был выше его на целую голову и тяжелее килограммов на двадцать. Я поймал себя на том, что Дюбуа сейчас мне симпатичен. Меня всегда очень трогали беззаветная отвага котенка, природная храбрость боевого петуха, решимость слабого человека сражаться до последнего, но не быть сломленным… А так как я был уверен, что Бродбент не собирается убивать его, то следовало ожидать, что Дюбуа сейчас окажется в роли боксерской груши.
У меня и в мыслях не было вмешиваться в их ссору. Любой человек имеет право решать сам где, когда и как ему быть битым.
Я чувствовал, что напряжение возрастает. И вдруг Бродбент весело расхохотался и хлопнул по плечу Дюбуа со словами:
– Молодец, Джек!
Потом он повернулся ко мне и тихо сказал:
– Извините, нам нужно на несколько минут оставить вас в одиночестве. Нам с другом надо кое-что обсудить.
В номере имелся укромный уголок, оборудованный фоном и автографом. Бродбент взял Дюбуа за руку и отвел туда. Там у них завязался какой-то оживленный разговор.
Иногда подобные уголки не полностью гасят звук. НО "Эйзенхауэр" был отелем высокого класса, поэтому все оборудование в нем работало отлично. Я видел как шевелятся губы, но до меня не доходило ни звука.
Зато губы мне действительно было хорошо видно. Бродбент расположился ко мне лицом, а Дюбуа я мог видеть в зеркале на противоположной стене. Когда я выступал в качестве знаменитого чтеца мыслей, я понял, что в совершенстве овладел безмолвным языком губ – читая мысли, я всегда требовал, чтобы зал был ярко освещен и надевал очки, которые… одним словом, я читал по губам.
Дюбуа говорил:
– Дэк, ты проклятый, глупый, преступный кретин, ты что, хочешь, чтобы остаток своих дней мы провели на Титане, пересчитывая скалы? Это самодовольное ничтожество сразу же наложит в штаны.
Я чуть не пропустил ответ Бродбента. В самом деле: "самодовольный". Ничего себе!!! Умом я конечно сознавал, что талантлив, но в то же время сердцем чувствовал, что человек я в принципе скромный.
Бродбент:
– …не имеет значения, что крупье мошенник, если это единственная игра в городе. Джек, никто больше нам помочь не сможет.
Дюбуа:
– Ну хорошо, тогда привези сюда дока Скортиа, загипнотизируйте его, вколите ему порцию веселящего. Но не посвящайте его во все подробности – пока с ним не все ясно и пока мы на Земле.
Бродбент:
– Но Скортиа сам говорил мне, что мы не можем рассчитывать только на гипноз и лекарства. Для наших целей этого недостаточно. Нам требуется его сознательное действие, разумное сотрудничество.
Дюбуа фыркнул.
– Да что там разумное! Ты посмотри на него. Ты когда-нибудь видел петуха, разгуливающего по двору? Да, он примерно того же роста и комплекция и форма головы у него почти такая же, как у Шефа – но это и все! Он не выдержит, сорвется и испортит все дело. Ему не под силу сыграть такую роль – это просто дешевый актеришко.
Если бы великого Карузо обвинили в том, что он сфальшивил, он не был бы более оскорблен, чем я. Но в тот момент я безмолвно призвал в свидетели Бэрбиджа и Бута, что это вопиющее по своей несправедливости обвинение. Я внешне спокойно продолжал полировать ногти и сделал вид, что абсолютно спокоен – отметив про себя, что когда мы с Дюбуа познакомимся поближе, я заставлю его сначала смеяться, а потом плакать на протяжении двадцати секунд. Я выждал еще несколько мгновений, а затем встал и направился в звукоизолированный уголок.
Когда они увидели, что я собираюсь войти, то сразу же замолчали. Тогда я тихо сказал:
– Ладно, джентльмены, я передумал.
Дюбуа облегченно вздохнул:
– Так вы не согласны на эту работу?
– Я имел в виду, что принимаю предложение. И не нужно ничего объяснять. Дружище Бродбент уверял меня, что мне не придется вступать в сделку с моей совестью – и я верю ему. Он утверждал, что ему необходим актер. Но материальная сторона дела – не моя забота. Одним словом, я согласен.
Дюбуа переменился в лице, но ничего не сказал. Я ожидал, что Бродбент будет доволен и с его души упадет камень, но вместо этого он выглядел обеспокоенным.
– Хорошо, – согласился он, – тогда давайте обсудим все до конца, Лоренцо. Я не могу точно сказать, в течение какого времени мы будем наждаться в ваших услугах. Но конечно уж не более нескольких дней – и за это время вам придется сыграть свою роль только раз или два.
– Это не имеет значения, если у меня будет достаточно времени войти в роль – перевоплотиться. Но скажите хотя бы предположительно, на сколько дней я вам понадоблюсь? Должен же я известить своего агента!
– О нет! Ни в коем случае!
– Так каков же все-таки срок? Неделя?
– Наверное, меньше, иначе мы пропали.
– Что?
– Да нет, это так. Вам достаточно будет ста империалов в день?
Я поколебался, вспомнив с какой легкостью он воспринял мою минимальную цену за небольшое интервью – и решил, что сейчас самое время сделать широкий жест. Я попросту отмахнулся от него.
– Сейчас не стоит об этом. Вне всякого сомнения, что ваш гонорар будет соответствовать уровню моего представления.
– Хорошо, хорошо, – Бродбент нетерпеливо повернулся к Дюбуа.
– Джек, свяжись с Полем. Затем позвони Лэнгетену и скажи ему, что мы приступаем к выполнению плана Марди Грас. Пусть он синхронизируется с нами. Лоренцо… – он знаком велел мне следовать за ним и направился в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:
– Можете ли вы как-нибудь использовать этот хлам?
Да, это действительно был хлам – что-то вроде очень дорогого и непрофессионального набора косметики, который обычно покупают юнцы, горящие желанием стать великими актерами. Я взглянул на все это с легким недоумением.
– Если я правильно понял вас, сэр, вы хотите, чтобы я немедленно начал работу по перевоплощению? И вы даже не дадите мне времени на изучение прообраза?
– Что? Нет, нет, нет! Я просто хотел попросить вас изменить лицо – на случай того, что кто-нибудь может узнать вас, когда мы будем выходить из отеля. Я думаю, это вполне возможно.
Я холодно заметил, что быть узнаваемым публикой – это ноша, которую вынуждены нести все знаменитости. И даже не стал добавлять, что наверняка большое количество людей сразу узнает Великого Лоренцо, если он появится в общественном месте.
– О'кей. В таком случае измените свою физиономию так, что вы вас никто не узнал, – сказал он и быстро вышел.
Я тяжело вздохнул и стал рассматривать детские игрушки, которые он определенно считал орудием моего искусства – жирный грим, годный разве что для клоуна, вонючие резиновые накладки, фальшивые волосы, как будто вырванные с мясом из ковра, устилающего гостиную тетушки Мэгги. Зато ни единой унции силикоплоти, ни одной электрощетки и вообще никаких современных орудий моего ремесла. Но подлинный художник может творить чудеса даже с помощью того, что можно найти на любой кухне – и конечно, с помощью своего гения. Я подрегулировал освещение и углубился в творческие размышления.
Существует несколько способов изменить лицо так, чтобы не быть узнанным. Самый простой – это отвлечь от лица внимание. Оденьте человека в форму и его наверняка никто не приметит – смогли бы вы, например, восстановить в памяти лицо последнего встреченного вами полисмена? А смогли бы вы узнать его потом, переодетым в штатское? На том же принципе основан метод привлечения внимания к какой-нибудь одной черте лица. Приделайте человеку огромный нос, да еще, например, обезображенный бородавкой; нескромный человек уставится только на этот нос, воспитанный человек отвернется – но ни тот ни другой не запомнят вашего лица.
Но я решил не применять этот прием, так как рассудил, что мой работодатель выказал желание, чтобы меня не заметили совсем, а не приметили из-за какой-нибудь уродливой черты лица, хотя и не узнали бы в лицо. Это уже гораздо трудней – стать заметным несравненно проще, чем незаметным. Мне необходимо было такое самое что ни на есть обычное лицо, не подлежащее запоминанию, как подлинное лицо бессмертного Алека Гиннеса. К несчастью, мои аристократические черты лица слишком изысканы, слишком приятны – большое неудобство для характерного актера. Как говаривал бывало мой отец: "Ларри, уж больно ты симпатичный! Если ты вовремя не избавишься от лени и не изучишь как следует наше ремесло, то придется тебе, видно, лет пятнадцать проболтаться в дилетантах, причем будучи уверенным, что ты настоящий актер, а потом остаток жизни прозябать в фойе, продавая пирожные зрителям. "Балбес" и "Красавчик" – это два наиболее оскорбительных термина в шоу-бизнесе, а ты, к сожалению, являешься и тем и другим".
После этого он обычно снимал ремень и начинал развивать мою сообразительность. Папаша был психологом-практиком и был уверен, что постоянный массаж ягодичной седалищной мышцы с помощью ремня весьма способствуют оттоку лишней крови из мальчишечьих мозгов. Может, конечно, теория и была довольно шаткой, но результаты оправдывали метод: когда мне стукнуло пятнадцать, я мог стоять на голове на тонкой проволоке и декламировать страницу за страницей Шекспира и Шоу или устраивать целое представление из прикуривания одной сигареты.
Я пребывал в состоянии глубокой задумчивости, когда Бродбент вновь заглянул в ванную.
– Боже милостивый! – воскликнул он. – Вы даже и не начинали?
Я холодно взглянул на него.
– Я предполагал, что вам требуется лучшее, на что я способен – в таком случае спешка может только повредить. Как вы думаете; сможет ли даже отличный кулинар придумать новое блюдо, сидя на несущейся галопом лошади?
– Черт их дери, этих лошадей! – Он взглянул на часы. – У вас в распоряжении остается шесть минут. Если вы за это время ничего не способны сделать, то вам придется положиться на удачу.
Еще бы! Конечно, я предпочел бы побольше времени – но в искусстве быстрой трансформации я едва ли не превзошел своего отца – "Убийство Лью Лонга" – всего за семь минут пятнадцать секунд, а я однажды успел сыграть эту вещь, обогнав его на девять секунд.
– Стойте там, где стоите, – бросил я ему. – Сейчас я буду готов. – Затем я загримировался под Бенни Грея, неприятного ловкого человека, который совершает убийство за убийством в "Доме без дверей" – два быстрых мазка для придания безвольности очертаниям моих щек от крыльев носа к уголкам рта, легкие тени под глаза – намек на мешки и фактор № 6 – землистого цвета грим поверх всего – процедура заняла у меня никак не больше двадцати секунд – я мог бы проделать все это во сне. Эта постановка с моим участием шла на подмостках девяносто два раза, прежде чем ее отсняли на пленку.
Затем я повернулся лицом к Бродбенту и тот ахнул:
– Боже! Глазам своим не верю!
Я оставался Бенни Греем и не улыбнулся в ответ на возглас восхищения.
Чего Бродбент не мог понять, так это того, что жирный грим совсем не нужен. Конечно, он немного облегчает дело, но я-то использовал его в основном потому, что он ждал этого – будучи дилетантом, естественно, вряд ли предполагал, что искусство перевоплощения заключается в основном в гриме и пудре.
Он все продолжал таращиться на меня.
– Послушайте, – сказал он наконец, – а не могли бы вы сделать что-нибудь в этом роде со мной? Но только быстро?
Я уже готов был ответить "нет", когда сообразил, что это отличное испытание моего таланта. У меня было непреодолимое искушение сказать ему, что если бы он попал в руки моего отца, то уже через пять минут мог бы смело водить за нос простачков на барахолке, но потом я решил, что лучше этого не делать.
– Вы просто хотите, чтобы вас не узнали? – спросил я.
– Вот, вот! Нельзя ли меня как-нибудь перекроить или приделать фальшивый нос или что-нибудь в этом духе?
Я покачал головой.
– Чтобы вы не делали с вашим лицом при помощи грима, вы все равно будете выглядеть как ребенок, переодетый для маскарада. Ведь вы не умеете играть, да и возраст у вас уже не тот. Нет, лицо ваше мы трогать не будем.
– Как? Ведь если мне привесить этот клюв…
– Слушайте меня внимательно. Уверяю вас, что все, что может дать этот нос – привлечь к себе внимание. Устроит вас, если какой-нибудь знакомый, увидев вас, скажет: "Да, этот парень здорово напоминает Дэка Бродбента. Конечно, это не он, но здорово похож". А?
– Думаю, да. Особенно, если он уверен, что это не я. Предполагается, что я сейчас на… в общем, в настоящий момент меня на Земле не должно быть.
– Он будет совершенно убежден, что это не вы, потому что мы изменим вашу походку. Она – самая характерная ваша черта. Если вы будете ходить иначе, то никто просто и не подумает, что это вы – видно это, мол, просто здоровый широкоплечий парень, который немного смахивает на вас.
– О'кей, покажите мне, как нужно ходить.
– Нет, этому вы никогда не научитесь. Мне придется вынудить вас ходить так, как я считаю нужным.
– Как это вынудить?
– А мы насыплем горсть камешков или чего-нибудь в этом роде в носки ваших туфель. Это заставит вас больше опираться на пятки и не ходить скользящей кошачьей походкой космонавта. М-м-м… А плечи вам придется скривить какой-нибудь лентой, что ли, чтобы она напомнила вам о том, что их нужно немного отставить назад. Думаю, этого будет достаточно.
– И вы думаете, что меня не узнают только потому, что я буду ходить иначе?
– Конечно. Ваши знакомые не смогут понять, почему они уверены, что это не вы, но подсознательная убежденность в этом поставит факт вне всяких сомнений. О, я, конечно, немного подправлю ваше лицо, просто для того, чтобы вы увереннее себя чувствовали – но в общем-то это необязательно.
Мы вернулись в комнату. Я, естественно, оставался Бенни Греем: после того, как я вхожу в роль, вернуться к своей подлинной личности я могу только сознательным усилием. Дюбуа разговаривал с кем-то по фону; он поднял глаза, увидел меня и у него отвалилась челюсть. Пулей выскочив из уголка, он резко спросил:
– Кто этот тип? Куда девался тот актер?
На меня он взглянул только раз и больше смотреть не удосужился. "Бенни Грей" – такой усталый, отталкивающий человечек, что на него и смотреть не стоит.
– Какой актер? – отозвался я ровным бесцветным голосом Бенни. Дюбуа снова взглянул на меня. Взглянув, он начал было отворачиваться, но тут до него дошло, во что я был одет. Бродбент расхохотался и хлопнул его по плечу.
– А ты еще говорил, что он не умеет играть! – И уже резко добавил: – Ты со всеми успел связаться, Джек?
– Да, – Дюбуа еще раз взглянул на меня, совершенной пораженный, и отвел взгляд.
– О'кей. Через четыре минуты нам нужно уходить. Ну, теперь посмотрим, как быстро ты справишься со мной, Лоренцо.
Дэк уже снял один ботинок, блузу и задрал сорочку так, чтобы я мог скривить его плечи, как вдруг над входом загорелся сигнал и зазвенел звонок. Он застыл.
– Джек, разве мы ждем кого-нибудь?
– Может быть, Лэнгетен. Он сказал, что возможно успеет зайти до того, как мы смоемся отсюда. – И Дюбуа направился к двери.
– Нет, это не Лэнгетен. Должно быть это… – я не успел расслышать кого Бродбент назвал в качестве нежданного гостя, как Дюбуа отпер дверь. В дверях возвышался похожий на гигантскую поганку марсианин.
В какой-то отчаянный миг я мог смотреть только на марсианина. И поэтому не заметил человека, стоявшего позади него. Не заметил я и боевого жезла, зажатого в псевдоконечности марсианина.
Затем марсианин вплыл в комнату, а за ним человек, и дверь закрылась. Марсианин проскрипел:
– Добрый день, джентльмены. Собираетесь куда-нибудь?
Я прямо-таки оцепенел и как будто прирос к месту от приступа острой фобии. Дэк был не в счет из-за полуснятой одежды. Но зато малыш Жак Дюбуа действовал с тем простым героизмом, который сделал его моим возлюбленным братом, несмотря на то, что он погиб… Он всем телом бросился на боевой жезл. Прямо на него – он не сделал даже малейшей попытки увернуться. Должно быть, он был мертв еще до того, как его тело коснулось пола; в животе его зияла дыра, в которую спокойно можно было засунуть кулак. Но перед смертью он успел вцепиться в псевдоконечность и падая потянул ее за собой. Она вытянулась, как резиновая, а затем с треском оборвалась у самого основания, а несчастный Джек продолжал сжимать жезл своими мертвыми руками.
Человек, который заскочил в номер вслед за этой вонючей штуковиной, прежде чем выстрелить, был вынужден сделать шаг в сторону – и вот тут-то он допустил ошибку. Ему сначала надо было пристрелить Дэка, а потом – меня. Вместо этого он выстрелил сперва в мертвого Джека, а уж второго выстрела ему сделать не пришлось – Дэк разрядил свою пушку прямо ему в лицо. Мне даже в голову не приходило, что Дэк вооружен.