В общем, что из этого следует? А то, что раз профессор оставил в квартире драгоценные четки – мог оставить и описание того, как они к нему попали! Вспомните Жюля Верна – у него любой герой, столкнувшись с тайной, пишет дневник, по которому все потом и раскрывается. А потерявшийся профессор – современник тех самых жюль-верновских персонажей. А вдруг он тоже что-то записал, прежде чем уйти в будущее? И припрятал в квартире не только четки, но и свои записки? А значит – надо срочно обыскать квартиру на предмет тайников.
Первое, что мы сделали, – отодвинули письменный стол и отодрали плинтус. Под ним оказалось выдолбленное в половой доске углубление – как раз такое, чтобы влезли четки. Никаких бумаг или иных носителей информации не нашлось. Хотя я бы не удивился, увидев флешку или Си-Ди: мало ли что мог притащить этот профессор из будущего?
Но, увы. Ничего под плинтусом не нашлось. Я было приуныл, но тут Николка вспомнил про тайник на кухне – про тот, где лежал сейчас перцовый баллончик. Оказывается, он даже толком не обследовал этот схрон. Так, рукой пошарил – и все. Да и на кухне все время либо Марьяна, либо тетя Оля – так что обследование откладывалось. Правда, ненадолго. Николка сказал, завтра тетя Оля будто пойдет с младшей дочкой, Настенькой, к портнихе, а Марьяна обычно после одиннадцати утра ходит на рынок. Отец с Маринкой будут в гимназии, значит, квартира будет пуста. Николке остается только смыться из гимназии – и мы спокойно обшарим тайничок. А если придется – то и другие поищем, времени хватит.
На том и порешили. Я засобирался домой, а перед уходом передал Василию Петровичу послание от отца. Он собирался воспользоваться приглашением Николкиного дяди и заглянуть к Овчинниковым – обсудить аренду квартиры.
Ну вот. Договоренность состоялась, и мы с Николкой отправились во двор; он провожал меня до заветной подворотни. По дороге мы еще кое о чем условились – ну да об этом, пожалуй, потом.
Увидев выходящих из дома Овчинниковых инспектора с квартальным, Яша, полтора часа кряду подпиравший стену дома напротив, покинул пост. И прекрасно расслышал, как городовой на ходу раздраженно выговаривал инспектору.
Яша все утро искал гимназиста, с которым встретились давеча его подопечные. Зачем? А очень просто – узнав, что Яша упустил странных посетителей, старик Ройзман закатил юноше сцену, пообещал отправить его назад в Винницу, учиться на портного, обозвал шлемазлом и под конец потребовал, чтобы Яша хоть вдребезги разбился, а отыскал пропажу!
Вот Яша и стаптывал ноги по окрестностям Гороховской в поисках давешнего гимназиста. Мальчик был единственной ниточкой к загадочным гостям Ройзмана, так что ничего другого Яше не оставалось.
К трем часам дня юноше наконец повезло – произошла одна из тех случайностей, о которых любят писать беллетристы. Когда он уже потерял надежду и решил вернуться в лавку – каяться в очередной неудаче, – искомый гимназист сам появился из-за угла! Мальчик спешил домой, копаясь на бегу в карманах.
Стычку Николки с Кувшиновым и его шайкой Яша разглядел прекрасно. Он видел, как хулиганы ринулись на гимназиста; тот вскинул руку – и трое недругов с воплями повалились на мостовую. И когда Николка побежал прочь, Яша последовал за ним и – вторая удача! – чуть не лицом к лицу столкнулся с тем самым мальчиком, что вчера заходил с отцом в часовую лавку.
Оставалась самая малость – постоять немного возле дома. Что Яша и сделал, став свидетелем визита к Овчинниковым двух казенных чинов. И вот теперь шагал за ними, пытаясь уловить обрывки разговора.
Впрочем, преследование продолжалось недолго. Надо было проследить за незнакомым подростком – и Яша, предоставив квартального и гимназического инспектора своей судьбе, повернул назад.
Глава 18
– Ну вот, я же говорил! – Ваня разглаживал на Николкином столе коричневатый листок размером примерно с лист А4. – И Жюль Верн тоже может пригодиться!
Мальчики заявились на кухню Овчинниковых сразу после того, как на часах в гостиной пробило полдень. Николка оказался прав – в доме никого не было. Николка дождался, когда Марьяна соберется на рынок, – и подал сигнал ожидавшему на улице Ване. Сигнал был дан в лучших традициях будущего – по рации. И уже через пять минут мальчики обшаривали нишу за обоями на кухне Овчинниковых.
Искомое нашлось не сразу. Когда Ваня (он был повыше, а потому и встал на табурет; Николка маялся внизу и переживал) засунул руку в тайник, он не нашарил там ничего, кроме баллончика. Ваня совсем было уже собрался спрыгнуть с табурета, но решил для очистки совести ощупать стенки ниши. И – о чудо! – задняя стенка подалась; за ней оказался коричневатый, сложенный в несколько раз листок.
Рассмотрев его, Николка заявил, что это не бумага, а пергамент. Материал листка и правда больше походил на очень тонкую, шершавую кожу – стоило слегка помять его в пальцах, как он растягивался, демонстрируя несвойственную бумаге эластичность.
Обе стороны листка были густо покрыты надписями и знаками. Если одна сторона была исписана строчками букв непонятного алфавита, то на другой, кроме того, было что-то вроде схемы какого-то сооружения. Николка, изучив рисунок, сказал, что это, скорее всего, церковь. Схема была испещрена значками и надписями, составленными из тех же букв, что и текст на оборотной стороне пергамента.
Устроившись в комнате Николки, Ваня старательно разгладил листок на столе, а потом несколько раз сфотографировал с обеих сторон. Потом находка была упакована в папку из чрезвычайно прочной прозрачной зеленоватой пленки – Николка видел такие в двадцать первом веке. Ваня называл их файлами.
Гимназист вертел файл с загадочным пергаментом в руках, разглядывая надписи сквозь прозрачную пленку, и гадал – что за приключения сулит им эта находка? Мальчик думал о том, как ему повезло: уже три дня, как он живет в другом мире и думает о вещах, которые всем остальным жителям его мира – да что там, двух миров! – и в голову прийти не могут.
Из раздумий его вывел голос Вани:
– Слушай, Никол, а помнишь, ты говорил о том лейтенанте, из лавки, на Китай-городе? Он еще твою коллекцию рассматривал.
– Да, – вернулся к реальности гимназист. Он и правда подробно рассказал Ивану и его отцу о визите в лавку, не упустив и знакомства с моряком. – Помню, конечно; он еще говорил, что живет поблизости, и спрашивал – нет ли у меня других интересных открыток. А что?
– А то, что их есть у меня! – Ваня похлопал ладонью по коричневому портфелю, который сегодня заменил ему сплавовский подсумок. – Вот погляди. – И с этими словами мальчик выложил на стол россыпь пестрых бумажных прямоугольничков. – Только вот думаю – как до него теперь добраться? Может, через этого твоего букиниста?
– Зачем же? – удивился Николка. – Лейтенант мне визитку дал и предложил заходить, если что. Вот прямо сейчас давай и сходим? Время у тебя есть, сам говорил…
– Да сходить-то можно, – поморщился Ваня. – Только вот стоит ли нам вместе у него светиться? Вдруг он что-нибудь заподозрит? Открытки, сам видишь, для вашей публики не слишком привычные.
Николка быстро перебрал принесенные Ваней картинки. Верно – на открытках были цветные изображения невиданной четкости и яркости, вовсе не похожие на привычные черно-белые сепиевые фотографии или раскрашенные дагеротипы. Но Николка смотрел на них глазами собирателя и понимал – ради того чтобы заполучить столь необычные экземпляры, настоящий любитель пойдет на все.
– Да брось ты, Вань, – успокоил мальчик товарища. – Ну что он – сыщик? Лейтенант – коллекционер и будет только рад, когда ты ему что-нибудь эдакое принесешь. Он и сам говорил: "Заходите, молодой человек, сможем совершить обмен". Или, говорил, купить могу…
– Ну ладно, – сдался Иван. – Где, говоришь, его визитка? Сейчас прямо и навестим твоего лейтенанта!
Четверть часа спустя мальчики бодро шагали по направлению к Садовой – и ни один из них не заметил, как по другой стороне улицы, параллельно им, следуют двое подростков. Один – в потрепанной гимназической курточке и фуражке без кокарды, а другой – в поддевке и картузе, в каких ходят приказчики мелочных лавочек. Яша не зря гордился своим умением следовать за кем угодно, оставаясь незамеченным в толчее московских улиц. Вчера он так и не дождался, когда объект выйдет из дома на Гороховской; но сегодня Яков был намерен проследить за мальчиком и выйти на его отца, которым так упорно интересовался пройдоха Ройзман. Предчувствуя сюрпризы, Яков даже обзавелся помощником – это был мальчишка, служащий при лавочке в Верхних рядах, куда "объекты слежки" заходили за готовым платьем. В прошлый раз он уже помог Яше – и теперь готов был на новые подвиги. Серебрянниковский рассыльный оказался малым ушлым, шустрым и к тому же отлично запомнил покупателей. За помощь он запросил пятиалтынный – и Яша собирался заставить его отработать все, до копейки.
Глава 19
Когда Ваня с Николкой покинули дом лейтенанта Никонова, на часах было почти три. Посовещавшись, мальчики повернули в сторону Лубянки. Путь их лежал через Старую площадь, между Ильинкой и Никольской; по одну сторону высилась китайгородская стена, а по другую – ряд домов, отданных под торговые помещения; нижние их этажи были забиты лавками с готовым платьем и обувью.
Все пространство Старой площади, прихватывая сюда и часть Новой, между Варваркой и Ильинкой, занимала одна грандиозная толкучка – начиналась она с убогих лавочек, прилепленных к китайгородской стене (где, по заверениям Николки, во всякое время скупали краденое), и тянулась дальше рядами навесов, шалманов, сараюшек и прилавков под легкими щелястыми навесами.
Торговали здесь все больше готовым платьем, причем наидешевейшим: шубами, поддевками, шароварами или пальто, а также мешковато сшитыми сюртучными парами – на простого покупателя. Кое-где был, впрочем, и товар с претензией на шик – Николка презрительно назвал изыски местного высокого стиля "модьё", заявив, что сшито все здесь же, теми же мастерами, что кроили армяки для извозчиков да поддевки для сухаревских приказчиков.
На Ваню эта бурная рыночная жизнь производила гнетущее впечатление. Он-то помнил Старую площадь парадно-строгой, тихой, загадочной, овеянной величественной славой имперских учреждений, обосновавшихся в выстроившихся вдоль нее монументальных постройках; а здесь – ну прямо Черкизон, только конца девятнадцатого века. Сам Ваня не застал разгула дикого предпринимательства девяностых и судил о грандиозных московских вещевых рынках лишь по рассказам отца; но впечатление было совершенно то же. Разве что в девяностых годах двадцатого века лотки были завалены продукцией, произведенной узкоглазыми рабочими, одетыми в одинаковые синие хлопчатобумажные робы, за дряхлыми швейными машинками под портретами Председателя Мао. А сотней годов раньше место скверного китайского ширпотреба занимали горы тряпья, сшитого и перешитого босоногими, спивающимися портными, ютящимися в подвалах расположившегося неподалеку от Старой площади Хитрова рынка. Качество, впрочем, было тем же самым – и там и там покупатель приобретал гнилой, дурно сшитый товар, название которому было "хитровский пошив" да "Китай".
А какой здесь стоял крик! У многих лавочек имелись самые натуральные зазывалы, и, отрабатывая хозяйскую копейку, они старались изо всех сил, не щадя ни своих голосовых связок, ни ушей публики:
– Шелк, атлас, канифас, весь девичий припас!
– Для мадамочки-супруги – ломовые подпруги на шелковой подкладке, на шерстяной байке!
– Пальтецо не угодно ли, на меху гагачьем, с шелухой рачьей?
Услышав эту кричалку, Ваня невольно рассмеялся – нет, определенно некоторые вещи за сто с лишним лет ни чуточки не изменились! Разумеется, Москва четырнадцатого года разительно отличалась от столицы времен девяностых, но криво сшитые китайские пуховики навсегда останутся в памяти москвичей символом дешевых азиатских шмоток.
А рядом надрывал глотку другой детина; товар был тут же – на мостовой, возле лавки стояла деревянная кровать с горой подушек и перин:
– У нас без обману, материал без изъяну, имеем подушки пуховые, кровати деревянные, ольховые!
Ваня покосился на массивное "ложе". Приходилось признать: прошедшие сто тридцать лет явно не пошли на пользу мебельному производству; продукцией старых московских мебельщиков можно было вышибать ворота, а уж как элемент баррикады кровать и вовсе была бы незаменима – сплошной массив дерева не всякая пуля прошибет.
Здешние "рекламщики" не ограничивались повторением разухабистых слоганов – на глазах мальчиков один из них пригляделся к дурно одетому господину (судя по плохонькой шинели, чиновнику невысокого классного чина) – и, встав у него за спиной, заорал:
– Стул казенный, штаны свои, штрипки дареные!
Публика зашлась хохотом, а несчастный штафирка вздрогнул, затравленно огляделся и ретировался из опасного места.
Впрочем, ребятам было не до того, чтобы глазеть на причуды этой самой грандиозной из московских толкучек, наоборот, они старались поскорее миновать это скопище народа, прилавков, амбарчиков и бродячих собак.
– Вот видишь, а ты не хотел идти к лейтенанту! – на ходу упрекал товарища Николка. – Ничего он и не заподозрил, и вообще – очень интересный господин. Вон книг у него сколько, и шпаги на стенах какие, старинные!
– Да, интересный, кто бы спорил, – хмуро соглашался Ваня, озираясь на совершенно хитровского типа, пристроившегося в нише стены. Сам тип не обращал на мальчиков внимания; выставив ногу в драном лапте и потряхивая перед собой плошкой с парой медяков, он заунывно тянул что-то жалостливое. – Он не просто интересный… скорее, интересующийся. Я случайно увидел в зеркале, как он нам вслед смотрел, – думал, что мы не видим; оч-чень заинтересованный был взгляд. А ведь что ему два гимназиста? Подумаешь, было бы на кого смотреть…
– Зато какой альбом ты у него выменял! – не уступал Николка.
– Это точно. – И Ваня, в который уже раз, достал из сумки полученный от лейтенанта альбом. На выцветшей матерчатой обложке было оттиснуто золотыми некогда буквами: "Картинки вступления Русского Императорского Воинства в Париж в марте 1814 года от Рождества Христова".
Ваня раскрыл свое приобретение. На первом же листе хитрой славянской вязью, в окружении многочисленных виньеток, пушек, знамен и античных воинственных богов, красовались слова из манифеста Александра Первого:
"Победоносное воинство наше, которого храбрость и прежде, даже и в самые отдаленнейшие времена, всему свету была известна… ныне новыми подвигами своими не токмо Отечество свое, но и всю Европу спасло и удивило".
Далее следовали изящные миниатюры – виды города Парижа со вступающими в него колоннами александровских гренадер; русские офицеры на бульварах; казаки, купающие коней в Сене, полуголые, усатые, они весело улыбались выглядывающим из-за угла миловидным испуганным француженкам…
Ваня вздохнул и закрыл альбом:
– Пожалуй, оставлю-ка я его себе. Где еще такую красоту сыщешь? Раритет, что ни говори. А вообще-то у нас тут куда ни плюнь – одни раритеты… – И мальчик вновь озабоченно почесал переносицу.
– Да что тебе опять не так? – не выдержал Николка. – И альбом получили, и карточки твои поменяли! Мало того – лейтенант сверх альбома денег предложил. Сколько там, семнадцать рублей? Сумма-то немаленькая!
– Шестнадцать с полтиной. – И Ваня похлопал себя по карману тужурки. Там весело звякнула горсть монет, полученная от щедрого лейтенанта. – Еще бы он не предложил – где бы он еще такие открытки взял? Я, к твоему сведению, всю ночь по сетке лазил, картинки искал. Потом еще полдня верстал. А бумаги для фотопечати сколько извел – жуть! Это, по-твоему, ничего не стоит?
Тут Ваня несколько покривил душой. Он и правда долго искал в Сети картинки с подходящими сюжетами, пока не набрел на ресурс, заваленный скриншотами из старых американских фильмов. Отряды "федеральной кавалерии" на галопе, окруженный индейцами караван, фургоны, сдвинутые в круг, поселенцы в стетсоновских шляпах и с винчестерами… короче – все атрибуты вестерна.
На этом поиски и окончились. Ваня до трех утра качал с найденного сайта все картинки подряд, а потом долго вставлял изображения в старомодные рамки и прилаживал оборотные стороны с открыток девятнадцатого века. В итоге мальчики принесли Никонову сотни полторы "открыток" невероятно высокого, по местным меркам, качества.
Помня о том, что лейтенант говорил о своем увлечении военно-морской тематикой, Ваня хотел хотя бы часть открыток выдержать в этом стиле. Но не полотна Айвазовского и голландских мастеров – этих здесь и без того имелось в избытке. Иван надергал десятка два кадров с броненосцами времен войны Севера и Юга, а также сюжеты, посвященные бою перуанского монитора "Гуаскар" с британскими "Шахом" и "Аметистом". А напоследок – добавил полтора десятка скриншотов из японского фильма про войну то ли с Китаем, то ли с Кореей. Их Ваня отыскал на форуме любителей японского кино – судя по комментариям, война эта состоялась то ли в тысяча восемьсот семидесятом, то ли в семьдесят седьмом году. Особенно привлекла Ваню надпись иероглифами по нижнему обрезу скриншота – фильм был с субтитрами.
Но, увидев открытки, слепленные на основе этих кадров, лейтенант буквально переменился в лице. Сначала он всмотрелся в открытку; на лице моряка появилось легкое недоумение, а потом… он словно бы отшатнулся от карточки. Ваня запомнил острый и совсем не дружелюбный взгляд, который бросил на него Никонов. Длилось это всего мгновение, после чего моряк справился с собой и вернулся к обычному иронично-добродушному тону. Ваня гадал: что же вызвало у сдержанного вроде бы офицера столь резкую реакцию?