- Это совершенная невозможность, - отвечал мой товарищ, - ибо пока между людьми будет мое и твое, до тех пор будут тяжбы.
Мы вошли в огромную залу, наполненную слушателями. Адвокат с возвышенного места говорил речь, и как я не слыхал начала, то и продолжение было для меня не любопытно.
Я просил моего проводника показать мне канцелярию. Мне хотелось увидеть канцелярский порядок, который в наше время составлял важную часть судопроизводства.
Мы прошли в боковую залу: там, за большим столом, сидело несколько секретарей, а вместо писцов и переписчиков кругом стояли писательные машины. Я попросил показать мне действие сего механизма, и секретарь, взяв лист писаной бумаги, положил его между двумя вальками, пустил пружину, и машина пришла в движение. На один валек навертывалась белая бумага, окропляемая сверху какой-то химической жидкостью, а другой валек свертывал отпечатки. Чрез несколько минут более двух тысяч оттисков было готово. Мне чрезвычайно понравилось это изобретение: во-первых, потому, что такая машина всегда исправна в должности и не обременительна для просителей; во-вторых, что она не разгласит канцелярской тайны, и, наконец, в-третьих, что она работает тогда, как нужно, а не тогда, как заблагорассудится, и не отговаривается ни болезнью, ни домашними обстоятельствами. Не говорю уже о скорости течения дел, единственном желании правых и грозе виновных.
Из суда проводник мой повел меня в дом общего воспитания. Здесь все дети бедных и богатых граждан получают первоначальные познания в науках и нравственности по одной методе и под надзором правительства. Оттуда юноши поступают в университеты и, окончив полный курс, выходят в свет.
- Неужели у вас нет частных пансионов, гувернеров и воспитателей по ремеслу? - спросил я моего проводника. Он не понял меня, и я должен был ему растолковать что в наше время был народ воспитателей, из которого иногда простой гренадер, взятый в плен, или бедный ремесленник, не зная почти грамоты, воспитывали в другой земле княжат и графов и что часто некоторые женщины, после размолвки с полицией, оставляли свое отечество, чтобы в отдалении заняться новым ремеслом воспитательниц.
- Верно, этот народ воспитателей был одарен от природы величайшими способностями, - сказал секретарь принца, - точно так же, как народ учащихся был ею обижен; иначе нельзя предполагать, чтобы невежа мог учить детей отца образованного.
- Это действие моды, а не природы, - отвечал я. При сих словах проводник мой расхохотался до такой степени, что я боялся болезненного припадка.
- Как! - воскликнул он. - Поверять воспитание пришельцам из одной моды! Вот это удивительно!
Между тем вы вышли на крыльцо всеобщей школы, и я доволен был прекращением разговора, который заставлял меня краснеть за чужие странности.
В классах наблюдалась величайшая тишина. Дети бедных и богатых одеты были одинаковым образом: это самое отдаляло от юных сердец чувства зависти и кичливости. Вверху зал были галереи с решетками, где находились посетители и родственники, которые по временам навещали сие заведение без ведома учителей и детей, чтобы без всяких приготовлений с их стороны осведомляться об их успехах в науках. Все отрасли человеческих познаний в первоначальных классах преподавались по усовершенствованной и легкой методе.
На женской половине был тот же порядок. Мы посетили высший класс и вместо профессора увидели на кафедре прекрасную даму средних лет, которая читала курс семейственных обязанностей. Наконец, классы кончились, и мы возвратились во дворец к обеду.
Непредвиденные обстоятельства заставили воздушный дилижанс отправиться в тот же вечер; итак, я, распростясь с принцем и получив кредитивную грамоту, поспешил на воздушную пристань. Там ожидал меня адъютант короля, который представил мне от его имени подарок: два огромные дубовые бревна. Это было то же самое, если б в наше время подарить два слитка чистого золота такой же величины. Я просил изъявить мою душевную благодарность доброму государю, взобрался на плашкот и чрез полчаса полетел в Россию.
Мы были в пути двое суток. Земля представлялась мне сверху, как географическая карта, с оттенками лесов, вод и городов. На третье утро мы увидели Финский залив, Кронштадт и Петербург и продолжали полет свой несколько ниже. Сердце мое трепетало от радости при виде золотых крыш, строений и возвышенных шпицев храмов и башен отечественного города Пространство его изумило меня: до самой Пулковской горы, по морскому берегу и далеко внутрь земли, расположены были широкие улицы и огромные здания. На горе возвышался обелиск в виде египетской пирамиды. Мне сказали, что это памятник великих воспоминаний XIX столетия.
Наконец воздушный дилижанс опустился, и я, облобызав отечественную землю, пошел в город искать для себя квартиру
Здесь рукопись, писанная на новоземлянском языке, кончается, и начинается второе отделение на языке, которого доселе мы разобрать не успели. По примеру Шамполиона, разгадавшего смысл египетских иероглифов, мы постараемся узнать содержание сей рукописи и тогда сообщим оное нашим читателям. До тех пор просим их не верить, если бы кто вздумал объявлять о переводе оной, потому что сия рукопись хранится у нас одних и в таком сокровенном месте, что ее невозможно достать без нашего позволения.
Григорий Данилевский
ЖИЗНЬ ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ
"Еще никто не видел моего лица".
Древняя надпись на статуе Изиды
Настоящий рассказ относится к нынешнему веку, а именно к 1868 году
Некто Порошин, молодой человек лет двадцати пяти, шести, черноволосый, сухощавый, бледный и красивый, незадолго до времени, которого касается этот рассказ, кончил курс в Московском университете, где избег тогдашних волнений молодежи, вследствие особого склада своей природы. Все его помыслы, стремления и привязанности вращались в особом, заколдованном кругу, который можно бы назвать "идеальным", в общирном значении этого слова. Он читал философов, деистов, но рядом с ними и натуралистов, - последних - для сравнения с первыми.
Жадно пробегая в газетах известия о сверхъестественных явлениях, призраках, сомнамбулистах и медиумах, он сам, впрочем, не верил в практический сомнамбулизм и медиумизм, особенно в те его проявления, которые трактуются и публично показываются шарлатанами вроде Юма, Бредифа, Следа, братьев Эдди и других фокусников этого пошиба.
Приехав в 1868 г. в Париж, для поправления своего вообще расстроенного и слабого здоровья, Порошин посещал лекции разных ученых, но не пропускал и других диковинок, в том числе фантастических вечеров, вроде сеансов Робер-Гудена и ему подобных, где показывались опыты так называемой высшей физики, явления спектров, ясновидения и прочие трансцендентальные затеи, где он наблюдал за тем, как ловкие, умные и вообще всегда весьма милые французские фокусники-шарлатаны морочат уличную, пресыщенную другими удовольствиями толпу.
Однажды Порошин сидел в зале такого физика. На сцене была усыплена какая-то белокурая девица, читавшая запечатанные письма и диктовавшая рецепты больным из публики. Все шло хорошо, как по маслу. Щеголеватый профессор сомнамбулизма, во фраке, в белом галстуке и таких же перчатках, щебетал с кафедры перед спящею ясновидящей, сыпля именами новейших светил реальной философии и путая, по обычаю французов, Шопенгауэра с Гартманом и Штрауса с Фейербахом. Становилось очень скучно. В зале была давка и духота. Лампы тускло освещали море голов. И в то время, когда Порошин уже хотел уезжать, одна из этих голов, в красной восточной феске, шевельнулась среди публики, и из ее уст послышался резкий голос:
- Это шарлатанство, надувательство грубого вида!
Все всполошились, оглянулись. Профессор смутился.
- Грубый обман и ложь! - повторил громко человек с красивым смуглым и умным лицом. - Публика должна протестовать…
- Кто вы? - спросил хозяин вечера. - Так не смущают зрителей! Если вы не верите в опыты ясновидения, зачем сюда пришли? зачем платили деньги? Можете их получить обратно..
- Шарлатанство! - твердил тот же восточный человек, очевидно армянин. - Я говорю не против сомнамбулизма, а против таких обманов, какие разыгрываются здесь… Вы усыпили свою соучастницу. Она не спит, а потому такая же обманщица, извините, как вы… Но я верю в ясновидение, я его поклонник и занимаюсь им давно…
В публике, смешанной с подставными, очевидно, наемными зрителями, comperes, поднялся невообразимый шум. Армянин в феске вскочил на стул, показал руками, что хочет говорить.
- Но я верю в могучую, беспредельно великую силу сомнамбулизма, - смело продолжал армянин ломаным французским языком, когда все затихло. - Я сам владею даром усыпления… И вот доказательство…
- Вон его, за дверь! долой! - кричали подставные клакеры, с красными, вспотевшими лицами.
- Пусть говорит, пусть делает опыт по-своему! - кричали другие из зрителей, толпясь к сцене.
Сконфуженный, с измятым галстуком и распоротой в давке фалдой фрака, взъерошенный маг-профессор, с своим помощником, возвратился на кафедру. Туда же дал пройти и человеку в феске.
- Я хочу, желаю, требую, чтобы вы сами заснули! - сказал последний, обращая черные, повелительные и умные глаза к профессору. - Садитесь, вот так; сложите ваши руки и спите… слышите ли? Спите, я приказываю!..
Профессор улыбнулся, поморщился, сел, окинул общество растерянным, недовольным взглядом; очевидно против воли, закрыл глаза, зевнул… и, к удивлению всех, заснул. Армянин сложил на груди руки, поглядел также повелительно на помощника профессора, шершавого, коротко остриженного и рыжего малого, очевидно из отставных военных, поднял руку, устремил к нему протянутые пальцы - помощник также заснул…
Изумление публики было без границ. Все замерли, глядя на таинственную феску.
- La seance est levee! заседание наше кончено! - сказал армянин, медленно и важно сходя со сцены. - Вы видели! Вот сомнамбулизм!
Поднялась давка и суета. Все хотели его видеть ближе, с ним говорить. Но таинственный незнакомец исчез в толпе, точно провалился сквозь пол.
"Не верится, - подумал Порошин, уходя из залы практической физики. - Старые штуки на новый лад! Простодушные, легковерные французы не догадались, дали промах. Очевидно, и армянин был тем же наемным, подставным лицом… Маг-профессор заметил охлаждение к себе посетителей, ну, и придумал таким образом подогреть их внимание. Та же реклама, то же шарлатанство. Да при том и не особенно оригинально… Известна проделка американского журналиста, который, для поднятия подписки на свой журнал, стал печатать в других изданиях самые резкие, наглые на себя нападки от вымышленных лиц: одни печатно выставляли его мошенником и клятвопреступником, другие вором и убийцей, третьи развратником в колоссальных размерах. Он не скупился платить за такие дружеские рекламы, пока все не задумались - да видно же любопытный это и недюжинный человек, когда о нем все так кричат! - и стали раскупать его собственную газету".
Прошло с этого вечера несколько месяцев. Порошин забыл о сомнамбулисте-профессоре и об армянине. Раз он шел с товарищем Чубаровым сквозь Луврский двор. Видит, Чубаров раскланялся с каким-то человеком в феске. Порошин узнал армянина.
- Как, ты его знаешь? - спросил он Чубарова.
- Еще бы не знать такой замечательной особы, - ответил с улыбкой Чубаров. - Мы с ним жили как-то на водах, в Германии.
- Да чем же он знаменит?
- Помилуй, он вызыватель духов, медиум и чуть не заклинатель змей…
- Нет, вздор! ты шутишь, - возразил Порошин. - Ты не такой, чтоб знался с вызывателями духов и заклинателями змей… Слушай, чему я был очевидцем…
Порошин передал рассказ о случае в зале профессора ясновидения. Чубаров задумался.
- Ты ошибаешься, это не шарлатан и не мог быть в стачке с сомнамбулистами! - сказал он. - У этого армянина, черт бы его побрал, есть действительно кое-какие способы… Но я тебе, Порошин, о них не сообщу…
- Почему?
- Ты за последнее время что-то уж очень похудел, еще стал бледнее, и зрачки вон у тебя несколько расширены, и нервный ты такой… Тебе это опасно, я же испытал…
- Полно, глупости! расскажи! - пристал Порошин к приятелю. - Не мучь меня; правда, какая бы она ни была, никогда меня не потревожит… Я добиваюсь истины; одна ложь, одни обманы мучат и раздражают меня… Расскажи, открой, в чем это дело? Ты, верно, знаешь и адрес армянина, у него бывал и здесь… Так после вод не встречаются… Он на тебя посмотрел очень сочувственно…
Делать нечего, Чубаров зашел с Порошиным в кафе, на набережной Сены, и это ему сообщил. Оказалось, что армянин, адрес которого Чубаров здесь же передал приятелю, обладал секретом - переносить человека, во сне, через сто лет вперед.
- И ты этому верил? - спросил с болезненной улыбкой Порошин.
- Еще бы, - нехотя ответил Чубаров, - как не верить, когда я сам, благодаря этому странному человеку, испытал такого рода путешествие.
- И не раскаиваешься?
- Пожалуй, с некоторой стороны, досадно и даже обидно..
- Почему обидно?
- Да потому, что не хотелось, а пришлось проснуться… Во сне было так хорошо…
- Гм! и как он это делает?
- Дает, представь, какие-то пилюли…
- Что в рот, то спасибо? - раздражительно засмеявшись, спросил Порошин - Экие ловкие эти азиаты! Ну, можно ли так морочить людей? Да еще, пожалуй, и деньги берет?
- Берет, друг мой, и большие…
- Гм! - промычал Порошин. - Отсохни моя рука, если я ему дам хоть полушку за такой обидный обман.
Чубаров, однако, был убежден, что Порошин не вытерпит, и боялся особенно за его здоровье, не очень-то подходящее для таких опытов.
Так и случилось.
Порошин в тот же день думал-думал, нанял фиакр и покатил по бульварам на площадь Трона (place du Throne или barriere du Throne), украшенную двумя колоннами, с бюстами старинных французских королей, где, по адресу Чубарова, жил таинственный армянин.
Армянин жил с женою, хорошенькою и молодою женщиной. Он принял гостя не совсем дружелюбно.
- Вы можете перенести меня в будущую жизнь? - спросил Порошин армянина после первых с ним объяснений.
- Да… но только в будущую жизнь - на земле.
- Понятное дело… Где же именно и когда вы мне дадите пожить в будущем?
- Здесь же, в Париже… иначе, разумеется, и быть не может! Вы заснете в моей комнате и очнетесь в ней же через сто лет, т. е. проснетесь через секунду, когда задремлете и очутитесь во времени, которое настанет для Парижа, для целого света, по прошествии ста лет…
- Чепуха, - в волнении и сердито произнес Порошин, - извините меня, галлюцинации какие-нибудь от наркотических средств. Еще дурно сделается, будет голова трещать, как раскаленный котел, отупеешь на время, руки будут трястись…
- Видно, что вы уж пытались делать такие эксперименты, - сказал, чуть заметно усмехнувшись, армянин,
- Ну, да… был так слаб, увлек один индеец, здесь же, на всемирной выставке, - ответил Порошин.
- Все увидите сами, сами испытаете, - произнес серьезно и как-то задумчиво-грустно армянин, - мои средства иные, безвредные, достались от отца, от деда на родине, в Армении. Не всего достиг человек, слабы силы смертных, но кое-что открывается мудрым Востока, достойным умам. Знаете надпись на статуе богини Изиды: никто еще не видел моего лица? Да, это бывает открыто немногим.
- Кому открыто? не верю… - сказал Порошин - А уж в Азии еще более, простите, падких к проделкам, ловких фокусников и шарлатанов. Я долго об этом думал… а впрочем, сколько стоит ваш опыт с усыплением?
- По сто франков за день, а если неделя, - несколько дешевле - пятьсот франков за неделю! - спокойно и так же задумчиво ответил армянин.
- То есть как - пятьсот за неделю? За какую неделю?
- Ну, вы проснетесь и, положим, захотите прожить в том веке, то есть в 1968 году XX столетия, ровно семь дней… вот за каждый день и внесете плату.
- Когда внесу?
- Вперед, разумеется…
- Ха-ха-ха! Что вы! - засмеялся Порошин. - Нашли простака, чтоб я этому поверил. С вас еще надо взять деньги за эту шутку… Слышите ли, наесться ваших восточных специй и, в смешном виде, пластом пролежать перед вами час-другой, потешая вашу наблюдательность…
- Не час и не два, ровно неделю, повторяю, вы будете долго спать, - сказал с достоинством и также спокойно армянин. - И дело вовсе не шуточное, не на смех! Есть немало охотников., и не одни молодые люди, как вы, а солидные ученые, буржуа, - и даже владетельные особы обращаются ко мне и к моей жене..
- Какие особы? И почему также к вашей жене?
- Тайна досталась нам от ее родных, пешаверских армян; ее и меня звали с этой тайной в Испанию, Италию и даже в Мексику; испанская королева два раза засыпала, при нашем посредстве, а покойный мексиканский император, несчастный Максимилиан, мне даже пожаловал орден незадолго до своей катастрофы…
"Ну, уж я-то не засну, ни в каком случае!" - сказал себе с твердостью Порошин, уходя от армянина.
Ему показалось, что жена последнего, провожая его с лестницы, смотрела на него подозрительно и насмешливо, как бы мысля: "Придешь еще, голубчик, придешь".
Так и случилось.
На другой же день Порошин возвратился на площадь Трона, к армянину.
- Вот пятьсот франков, - сказал он, запыхавшись от высокой лестницы и поспешной, тревожной ходьбы. - Где ваши снадобья? я готов…
- Это для меня, - сказал армянин, считая тонкими, белыми и нежными, как у женщины, пальцами принесенное золото, - но ведь нужны деньги и для вас?
- Какие деньги? это еще для чего?
- Вы же проснетесь в… том веке, проживете в то именно время семь дней сряду, вам нужно есть, пить, захотите, пожалуй, и удовольствий.
- Сколько нужно? - спросил, глядя в пол, Порошин.
- Это зависит от вас самих… смотря по вашим наклонностям. Ваших привычек я не знаю.
- Однако же… и мне притом трудно… я там, понимаете, не жил… экая чепуха! даже смешно…
Порошин, однако, теперь не смеялся. Глаза его были строги и с острым, лихорадочным блеском смотрели куда-то далеко. Побледневшие его губы слегка вздрагивали.
Армянин подумал с минуту.
- Полагаю, - сказал он, - этих денег, то есть пятисот франков, будет достаточно… Я устрою их обмен и вручу вам их перед сном, а проснувшись, вы отдадите мой заработок особо мне или жене…
- Вексель надо? - спросил Порошин.
- О! я вам и так поверю, - ответил армянин, - кроме того, вам нужно… платье…
- Какое платье?
- Да через сто лет, надеюсь, не в этой жакетке и не в этих узких панталонах будут ходить.
- Где же я возьму? притом здешние портные вряд ли подозревают будушие моды…
- О! я вам и в этом помогу! У моей жены есть на такой случай запас.
Армянин сходил в комнату жены и вынес оттуда картонную коробку с платьем, замшевый мешочек, какого-то странного вида яшичек и необычную жаровню.
- Вот наряд, в котором парижане будут ходить через сто лет, - сказал он, - а это тогдашние, то есть будущие монеты.