В далеком будущем наука Земли достигла небывалых высот. Ученым удалось создать сверхмощную вычислительную машину, названную ими Великим Мозгом. По замыслу создателей, Великий Мозг будет поддерживать постоянную связь с мозгом каждого человека – и мыслительные способности людей возрастут тысячекратно. Для рассмотрения этой идеи, которая названа проектом Единого Поля Разума, создается специальная Комиссия: сто один человек, специалисты в самых различных областях человеческой деятельности, должны взвесить все "за" и "против" и принять решение...
Владимир Митыпов
Зеленое безумие Земли
Фантастическая повесть
Где мудрость, что мы потеряли в познаниях?
Где познание, что мы потеряли в сведениях?
Т.-С. Элиот. "Орел парит на вершине неба".
Оставив машину у поворота, Бурри прошел последние пятьсот метров пешком. Дорога была ему хорошо знакома, а за последние три года ничего тут не изменилось. Слева, временами прерываясь, тянулись полуразрушенные временем скалы, а справа встревоженно шумело море, накатывая торопливые волны на отлогий берег.
Бурри вспомнил, как он бегал сюда со сверстниками после уроков искать причальные кольца викингов. Неизвестно, откуда взялся слух об этом, но вся школа искренне верила в существование массивных бронзовых колец, за которые древние морские разбойники привязывали свои высоконосые корабли. А потом, спустя десять лет, когда Бурри уже работал в лаборатории академика Аштау, они вдвоем с ним не раз ходили по этой дороге, спорили, размышляли вслух, и Аштау шутя называл своего любимого ученика "вещью в себе" за его молчаливую сосредоточенность. Казалось, так будет всегда, но наступил день, когда Бурри пришел к Аштау и объявил о своем решении оставить нейрофизиологию и заняться философией. Аштау, против ожидания, воспринял это спокойно.
- Я догадывался, что это произойдет, - сказал он тогда. - Ты упрям, это плохо. Но твоему упрямству предшествуют долгие раздумья, а это хорошо. Если понадобишься, я позову тебя. Иди, вещь в себе.
С тех пор прошло три года, и Аштау позвал. За все эти три года они ни разу не виделись, хотя то, что связывало их, было даже более значительным, чем узы родства, - Аштау был для Бурри и учителем, и старшим другом.
Небольшой куполовидный дом на окраине Европейского Научного Центра, раскинувшегося на скалистых берегах Северного моря, встретил Бурри устоявшейся тишиной. Низкорослые сосны с причудливо искривленными, как на старинных китайских акварелях, ветками осуждающе качали косматыми головами. Перед домом стояла все та же неуклюжая старомодная машина, на которой Аштау ездил уже, наверно, лет десять. Все было прежнее. Даже здоровенный благодушный сенбернар сидел на своем излюбленном месте - на самом краю берегового обрыва. Старый пес, родившийся в альпийских высокогорьях, терпеть не мог жары.
Сенбернар внимательно оглядел Бурри, издал добродушное глухое ворчанье и протянул лапу.
- Узнал, старик! - обрадованно сказал Бурри и, присев на корточки, пожал его толстую теплую лапу. - Ну, как вы тут поживаете? Оба здоровы?
Пес снова негромко заворчал и, часто оглядываясь, пошел к дому по песчаной дорожке. Подойдя к двери, створки которой при его приближении бесшумно разошлись, он остановился, пропустил вперед Бурри и лишь потом неторопливо вступил в холл сам.
Войдя, Бурри замедлил шаги, ожидая, что из вмонтированного в стену переговорного устройства раздастся хриплый бас хозяина. Но в холле стояла тишина. Сенбернар беспокойно поглядывал на лестницу, ведущую наверх, в покои Аштау.
- Что ж, будем ждать, Эрик, - сказал Бурри, нервно расхаживая взад и вперед. Голубоватый пол чуть заметно пружинил под ногами и заглушал звуки шагов.
Задумавшись, Бурри подошел к висевшей в простенке между окнами большой картине, созданной, как он давно уже знал, еще в конце двадцатого века. Она называлась "Полнолуние", и в ней было как раз то незаметное отклонение от общепринятых законов восприятия, которое свидетельствует об истинном таланте. Неприветливые скалы, в расположении которых чувствовалась какая-то неуловимая гармония, были большей частью погружены в непроглядную тень. Освещенные луной угловатые гребни и острые края скал излучали синевато-серебристое сияние. Необычайно глубокая, бархатистая синева ночного неба с крупными звездами неожиданно обнаруживала скрытое, как бы растворенное внутри, свечение. И лишь потом, приглядевшись, можно было заметить сдвинутый на второй план силуэт волка с поднятой к луне мордой и багрово тлеющим глазом.
- Не все видят этого зверя, хотя он представляет собой существенную деталь композиции, - сказал однажды Аштау. - Я не удивлюсь, если в один прекрасный день обнаружу на ней что-нибудь еще, не менее значительное. Художник хотел, верно, выразить простую и глубокую мысль, что мир таит в себе неожиданности, причем не всегда приятные.
Вдруг в стене щелкнуло, послышались неясные обрывки слов - и снова все стихло.
- Что такое? - удивился Бурри и вопросительно посмотрел на сенбернара. Пес настороженно шевельнул ушами, но остался сидеть. Только хвост его тревожно постукивал по полу.
Снова раздался легкий щелчок, и знакомый голос Аштау произнес:
- Бурри, сынок, поднимайся скорее! И прости, что я заставил тебя столько ждать.
Бурри, сопровождаемый по пятам сопящим псом, взбежал на второй этаж. Дверь в спальню была открыта, и Бурри, не задумываясь, вошел туда.
У прозрачной стены, выходящей на море, лежал на тахте Аштау, облаченный в мохнатый халат из термогенного материала. Рядом в кресле сидел профессор медицины Шанкар, его давнишний друг.
При появлении Бурри Шанкар повернул свое худощавое с резкими чертами лицо и строго посмотрел на него.
- Рад тебя видеть, Бурри. Только предупреждаю: наш друг нуждается в абсолютном покое. И если я даю вам время на беседу, то лишь потому, что это действительно важно.
Шанкар поднялся. Его скупые, сдержанные движения и высокая, четко очерченная фигура были воплощением властной, уверенной в себе силы. Недаром при обучении будущих врачей уделялось особое внимание умению держать себя. Подойдя к двери, Шанкар обернулся.
- Я пока побуду внизу.
- Все хорошо в меру, даже забота, - изрек Аштау, как только закрылась дверь.
- Поставь сюда кресло, чтобы я мог видеть тебя. Вот так. Забыл старика? Забыл он нас, Эрик?
Сенбернар, лежавший в углу на коврике, поднял голову и радостно взвизгнул.
Бурри сияющими глазами глядел на похудевшее лицо своего учителя и улыбался, хотя на душе у него было тревожно.
- Ну, рассказывай, рассказывай, - торопил его Аштау. - Что у тебя получилось с Пикерсом?
Бурри пожал плечами, не зная, с чего начать. Аштау, конечно, было известно все, связанное с Пикерсом, - он нашел способ воздействия на механизм наследственности таким образом, чтобы дети рождались с уже заложенными в них способностями и наклонностями.
- Наши возражения были основаны на том, что такое воздействие может вдруг дать неожиданный результат через несколько поколений. Теоретически это вполне допустимо. А во-вторых, искусственно развивая какую-то одну черту, скажем, математическую одаренность, мы рискуем подавить остальные качества. Для общества в целом это, может быть, и благо, в чем я, однако, сомневаюсь, но жизнь такой личности может оказаться не совсем гармоничной. Я имею в виду духовную жизнь.
- Да, да, - Аштау сочувственно покивал головой. Глаза его смеялись. - И вас всех - сколько вас было человек? - отстранили от работы в интересах дела. Страхи ваши, подобно надеждам Пикерса, как выяснилось потом, были преувеличены. Слышал, слышал, как же! Но меня интересует другое: ты взял за оружие факты, которые лежали, так сказать, на поверхности, на самом виду. Почему? Это не в твоем характере.
- Да, действительно, - нерешительно сказал Бурри. - Но у меня были сомнения еще чисто этического порядка.
- Вот, вот, - оживился Аштау. - Это-то и интересно как раз. И ты их, конечно, не высказал?
- Видите ли, тут трудно подобрать разумные аргументы. Протест в этом плане носил у меня, если можно так сказать, инстинктивный характер... Все это напоминало мне посягательство на свободу личности - задолго до твоего рождения уже кто-то определяет, кем тебе быть - композитором, поэтом или математиком.
- Ну и к чему ты пришел?
- Но ведь проблемы этой и не существовало, это теперь уже доказано. Поэтому и сомнения мои отпали.
- А если бы она существовала? - Аштау с усилием приподнялся на локте и выжидательно посмотрел Бурри прямо в глаза. Бурри молчал.
- Ну? - Аштау почему-то волновался.
- Против был бы, - неохотно сказал Бурри.
Аштау неопределенно хмыкнул и облегченно откинулся на подушки.
- Все такой же! Ты упрям даже с собой, вещь в себе. Ты же ясно видишь, куда ты ступишь, так нет же: все что-то медлишь, насильно сдерживаешь себя, обдумываешь одно и то же по нескольку раз. И все это наперекор себе, заметь. В наш век стремительной мысли ты явление архаическое. Я бы назвал тебя тугодумом, не знай я тебя так хорошо. Но твоя, я бы сказал, инертность, - Бурри при этих словах почувствовал, как у него загорелись уши, - предохраняет тебя от скоропалительных решений. Не хмурься, это хорошо! Такие люди тоже нужны, даже необходимы. Существует такая опасность, когда много людей подпадает под обаяние идеи. В таких случаях... впрочем, все это не относится к делу.
Неожиданный приступ кашля потряс тело ученого. Лицо его побагровело, на шее резко проступили жилы. Бурри вскочил и бросился к двери. Аштау, прижимая одну руку к груди, махнул другой, приказывая Бурри вернуться.
- Я должен тебе сказать, зачем я тебя вызвал, - сказал он наконец, морщась и потирая грудь. - Ты слышал о Дамонте? Это один из руководителей Афро-Европейской группы нейрофизиологии.
Бурри кивнул.
Аштау задумчиво посмотрел на море, собираясь с мыслями.
Очевидно, погода портилась, потому что стал явственнее доноситься ритмичный шум разбивающихся о берег волн.
- В результате почти двадцатилетнего труда Дамонту удалось создать установку, которая действует подобно мозгу человека, но гораздо, неизмеримо мощнее. Мощность ее поистине колоссальна. Ну, это ты, надеюсь, знаешь. О работе Дамонта у нас говорится уже достаточно давно. Неожиданно другое - это предложение Дамонта о том, каким образом применять эту установку, названную им Великим Мозгом. По мысли Дамонта, она должна поддерживать с помощью биоэлектрической системы постоянную связь с мозгом каждого человека. Человек, таким образом, получает как бы дополнительный сверхмощный мозг. Сложнейшие мыслительные операции будут занимать секунды. Представляешь, что это такое? Отпадают проблемы, которые уже давно возникли в связи с ростом наших знаний вширь и вглубь, отпадает необходимость обучения, которое занимает сейчас значительную часть человеческой жизни. Нет, всего я не в силах выразить...
Не находя слов, Аштау покачал головой и посмотрел на Бурри со странным выражением восхищения и тревоги одновременно.
- Для рассмотрения этой идеи, которая названа проектом Единого Поля Разума, - продолжал он, - создана специальная комиссия, в состав которой включен и я. Но, как видишь, работать я сейчас не могу, и поэтому я рекомендовал тебя. Председателем комиссии утвержден академик Ранкама из Южно-Азиатской группы, он и введет тебя в курс дела.
- Но я ведь совершенно не готов к такой работе! - воскликнул Бурри. - Мои познания в этой области настолько скромны...
- Вздор! - перебил его Аштау. - В комиссии сто человек. Там найдется, кому заниматься специальными аспектами проблемы. А свою задачу ты определишь сам. Проект задевает все стороны жизни общества, и будь ты даже археологом, все равно тебе нашлось бы дело. А кроме того, на кого же мне перекладывать этот тяжкий груз со своих немощных плеч, как не на тебя!
Аштау улыбался. Улыбка его была бледной, какой-то вымученной. В эту минуту совершенно беззвучно открылась дверь, и вошел Шанкар.
- Сожалею, но я вынужден заявить о своих правах. Время истекло.
Аштау не стал протестовать. Он протянул Бурри руку и спросил:
- Ты куда сейчас, вещь в себе?
- У меня отдых, мы с товарищами договорились слетать в Альпы.
- Понимаю, отдых на лоне дикой природы... Это хорошо. Я вот тоже еду отдыхать. Кстати, куда мы едем, профессор?
- В Австралию, - сказал Шанкар, склоняясь над пультом видеофона.
- Ну, что ж, иди, Бурри, - грустно сказал Аштау, окидывая его испытующим взглядом. - Желаю успехов. Всегда!
- Выздоравливайте, учитель, - сказал Бурри, пятясь к двери, - и возвращайтесь скорее.
Аштау грустно улыбнулся и махнул рукой.
Бурри медленно спустился вниз, ощущая непонятную тоску, от которой хотелось, как в детстве, уткнуться лицом в теплые материнские ладони и заплакать.
Море, ставшее уже свинцово-серым, шумело глухо и угрожающе. А до самого горизонта были одни волны, они безостановочно шли и обрушивались на берег, и было непонятно, как не устает земля выдерживать их неиссякающую ярость.
2
Сон исчез мгновенно, словно непроницаемая завеса, окутывающая сознание, взвилась единым порывом, и мир реальности надвинулся вплотную. Комнату наполнял слабый мелодичный гул. Бурри поднял голову и увидел жемчужно мерцающий экран видеофона. Рядом с ним горел зеленый глазок - это работал излучатель будильника.
На ходу набрасывая на себя халат, Бурри подбежал к видеофону и нажал клавишу. Экран наполнился голубоватым светом, в глубине его проступило изображение Шанкара. Его всегда замкнутое лицо выражало сейчас отрешенную усталость.
С минуту врач молчал, глядя на Бурри невидящими глазами. Видеофон излучал тревогу. Чувствуя, как беспорядочными толчками забилась в висках кровь, Бурри бессильно опустился в кресло.
- Аштау скончался, - глухо сказал Шанкар, провел рукой по лицу и посмотрел на Бурри. - Все его друзья уже здесь и ждут только тебя, потому что Аштау пожелал, чтобы именно ты отправил его в последний путь.
- Когда это произошло? - хрипло спросил Бурри.
- Около суток назад. Тебе нужно быть здесь как можно скорее. Место тебе известно? Грампиана. Южная Австралия. Ждем тебя уже утром, потому что у многих срочные дела.
Шанкар вздохнул, посмотрел на Бурри, и экран погас.
- Смерть естественна, как и рождение, - сказал себе Бурри. - Естественна... Естественна... Все живое умирает рано или поздно... Незыблемый закон природы... Как это совместить с нашей убежденностью во всемогуществе человеческого разума, если он гаснет так же, как умирают безрассудные твари или распадается неодушевленная природа? Но человеку труднее, потому что он сознает неизбежность собственной кончины. Это знал Аштау, знаю я, знают все, и все-таки это самое страшное и неотвратимое событие никого не трогает до определенного момента, и печаль обреченности приходит к нам очень, очень редко...
Двигаясь осторожно, потому что сейчас в комнате присутствовало что-то огромное и невыразимое, что поглотило миллиарды людей и куда уже ушел Аштау, Бурри зажег верхний свет и медленно оделся. Он ощущал внутри себя огромную щемящую пустоту, и казалось, нет ничего в мире, что могло бы ее заполнить.
Подойдя к двери, Бурри по привычке обвел глазами комнату и, не обнаружив никакого беспорядка, машинально сказал в диктофон:
- Улетаю в Грампиану, Южная Австралия, на кремацию академика Аштау.
В этом не было необходимости, вряд ли кто-нибудь мог его разыскивать...
Лифт поднял его на плоскую крышу здания. В рассеянном свете города-гиганта выступали ряды маленьких одноместных геликоптеров. Бурри сел на округлое сиденье, пристегнулся ремнями и включил двигатель. Над головой с легким треском развернулись упругие соосные винты, послышалось нарастающее жужжание, и плотный поток воздуха обдал лицо. Мягкая уверенная сила приподняла Бурри в воздух, закачала и стремительно вознесла в ночное небо навстречу созвездиям.
Город был построен в последние десятилетия, поэтому высоких зданий в нем почти не было, так же как и улиц в обычном понимании этого слова. Даже сейчас, ночью, было видно, что здания утопают в садах, - на полуосвещенных сферических куполах и плоскостях стен лежали, как призрачный туман, зеленоватые отсветы листвы.
Слышный все время далекий гул стратопланов с каждой минутой становился громче. Где-то за горизонтом стремительно возник и оборвался низкий угрожающий вой гигантского межконтинентального ионолета.
Вдали показалась россыпь разноцветных огоньков воздушного вокзала.
Расстегнув непослушными пальцами ремни и откатив геликоптер на стоянку, Бурри ощутил смутное беспокойство. Никак не удавалось уловить какую-то очень нужную и все время ускользавшую мысль. И вдруг мучительно заныло сердце. Почему же Аштау не подвергся омоложению? Сам не захотел? Или не успели? Как же так?! Ведь он был бы жив... Жив...
Бурри остановился, почувствовав, что на него смотрят. Это был диспетчер, молодой человек в строгом темном костюме. В просторном зале со светлыми стенами и потолком, рядом со светлой панелью огромного пульта этот человек казался существом другого мира, где нет места изменчивым человеческим чувствам, а есть только строгие цифры расчетов.
- Мне нужно в Южную Австралию, в Грампиану, - сказал Бурри.
Диспетчер кивнул и пощелкал выключателями пульта. На молочной поверхности заметались огоньки, словно на пульте разыгрывалась разноцветная буря, что-то щелкнуло, и металлический, лишенный обертонов голос машины произнес:
- Порт Амадиес. Пять часов на стратоплане или полтора на ионолете. От порта Амадиес до Грампианы местная линия - один час двадцать минут.
- Достаточно, - легким движением руки диспетчер выключил машину. - Теперь можно вычислить... Так... - Он задумчиво прищурил серые глаза. - Часов через двенадцать вы будете в Грампиане.
- Мне обязательно нужно уже утром быть в Грампиане, - сказал Бурри упавшим голосом. - Я не могу... Умер академик Аштау, мой учитель, и я спешу на его похороны.
Диспетчер покачал головой.
- Я понимаю, чего вы хотите, - вам нужен спецрейсовый стратоплан. В исключительных случаях право на него имеет каждый. Но, как вы понимаете, для этого нужен ряд объективных условий, которых в вашем случае я не усматриваю. Судите сами: академик уже умер, и ваше своевременное прибытие или опоздание ровным счетом ничего не изменяет.
- Позвольте... - Бурри заволновался, голос его срывался. - Проститься с академиком прибыли очень крупные ученые, они не могут ждать, у них срочные дела... Это же ясно... А согласно воле покойного кремировать его должен я.
- Понимаю. Но те, кто спешит, могут уже улететь, поскольку они, можно считать, уже простились с академиком. Ведь, в конце концов, все это традиция, условности, не больше. Впрочем, мы можем проверить верность суждения, подвергнуть ваши и мои доводы объективному анализу.
Диспетчер протянул руку с длинными глянцевитыми пальцами и снова вызвал каскад огней на пульте. Машина откликнулась незамедлительно:
- Приведенных доводов недостаточно для предоставления спецрейса. Они не удовлетворяют необходимым условиям в силу следующих причин...