Вышел я из кельи и по винтовой лестнице двинулся наверх. Не то что бы знаю куда идти, просто подальше от подвалов хочется. Так и до чердака добрался. Кругом на балках летучие мыши висят, бледная луна сквозь щели просвечивает. Радости и успокоения, одним словом, мало. Я уже и корю себя: "Куда поперся? Упырей кормить? Лежал бы себе до рассвета и лежал. Нет, надо было Богдеско пойти искать. А мало ли, может, дьякон по нужде отошел?.."
Думаю так да кругом оборачиваюсь… И тут вдруг вижу: совокупляются!!! Прямо на соломе, под балками. Дьякон наш в качестве лошади, а она – отроковица наша бесовская – на нем, как наездница. Голая совсем и, что ни говори, в лунном свете до сердечного спазма прекрасная.
"Слава Тебе Господи! – вздохнул я с облегчением. – Жив отец Виктор. А что совокупляются, так это дело их совести". И пошел обратно. А про то, что наперсник мой под ведьминские чары подпал окончательно, тогда я и не подумал вовсе. Вернулся в келью, заперся покрепче и уснул. Всю ночь, помню, тогда в грешных снах промаялся.
Просыпаюсь, а дьякон Виктор со старцем Зосимой стоят неподалеку и молча на меня смотрят. Причем смотрят-то с ужасом. Я сел на кровать и понять не могу, чего они на меня так уставились. Говорю, что в голову первым пришло: "Ну, отцы, с отроковицей-то делать что-то надобно. Не век же ей одержимой ходить?"
"Надобно-надобно, – кивают они и все так же смотрят на меня. – Вы только, отец Аркадий, за гвоздями съездите, и будем изгонять беса". "За какими гвоздями?" – удивился я. А они мне: "За обыкновенными, трехгранными". Я еще раз внимательно посмотрел на них, пожал плечами и спрашиваю: "А куда за ними ехать-то?" "В магазин, – говорят. – Здесь недалеко, в ближайшем поселке, что выше по реке".
Ну, я, конечно, один не согласился ехать. Мало ли чего тут и днем приключиться может. Карпаты все-таки. Поехали мы вместе с дьяконом. Дали нам монастырский велосипед двухместный, "тандем" называется, на нем после обедни мы и отправились вдоль берега.
Педали крутим и молчим. Молчим и крутим. Наконец я не выдержал и спрашиваю: "Куда это вы, отец, ночью пропадали?" А он мне: "Вас искал, батюшка". Я удивился, конечно, но, думаю, лукавит гад, и продолжаю: "А чего меня искать? Я-то по ночам где попало не шастаю. Сплю себе". Тут он как-то дернулся резко, да как зашипит: "Знаю-знаю, с кем это вы спите!"
Тут я по тормозам ударил, соскочил с тандема и говорю: "Это я-то с кем?! Да не ты ли сам, кобель, девку всю ночь охаживал?!" Тут он ка-ак даст мне в челюсть. Но я не растерялся, схватил насос от велика, да и отдубасил им дьякона как следует. Ничего-ничего, думаю, пусть надолго запомнит, как такими делами, да в святой обители заниматься…
А через полчаса сидели мы с ним на берегу Днестра и оба горько плакали. Ведь оба мы, оба от ревности друг на друга накинулись!..
"Как же так, отец, – причитал Богдеско, – я ж своими глазами видел, как вы ее этого самого…"
"Нет. Это я тебя, отец-дьякон, я тебя с ней видывал. Вот ведьма какая дюжая попалась. Всю голову тебе, Витя, заморочила".
"А может, все-таки вам, отче?"
"Опять нарываешься?" – спрашиваю и насос гнутый поглаживаю.
"Да нет, батюшка, что ты… – отвечает. – Просто у меня-то и свидетели имеются. Вы говорите, что меня один видели. А я на ваши поиски всю братию поднял. Обнаружили мы вас, дождались, когда вы оба уснете, набросили на нее игуменскую мантию, в подвал снесли и заперли".
Тут уж я забеспокоился. Ведь действительно, выходит, скорее она меня одного, беднягу, околдовала, чем всю братию.
Купили мы в поселке гвозди, на сдачу по гвоздодеру прихватили и вернулись к обители.
Час изгнания был назначен на вечер, так, чтобы все успели прочесть молитвы на ограждение от злых духов. Помолившись напоследок, мы, как полагается, крестным ходом двинулись на борьбу с дьяволом. Первым шел послушник с распятием, далее двое с фонарями на высоких шестах, после двое с хоругвями, потом дьяконы, затем, в два ряда, мы, батюшки, и, наконец, за нами вся братия и благочестивые сельчане. Пели "Кресту Твоему поклоняемся" и двигались довольно медленно.
Вдруг я увидел, что несколько послушников, вооружившись непрестанной молитвою, несут на шестах, словно царский паланкин, клеть с нагою и растрепанной нашей ведьмой. Девушка металась по клетке, как дикий зверь пойманный, огрызалась и требовала, что бы мы, то есть конкретно я и дьякон Богдеско, ее выручали. Мы смущенно отводили глаза и делали вид, что не слышим ее.
Дойдя до монастырской слободы, все шествие погрузилось в огромный амбар, где в полумраке, средь клюющих рассыпанное зерно воронов, был уже установлен крест – не меньший, наверное, чем на Голгофе. Вспомнились мне тогда слова старца Зосимы, что, мол, беса нужно изгонять распятием… "Но ведь распятием как символом! – подумал я, в ужасе обливаясь потом. – А не натуральным распятием бедной девочки!" И тут как раз братья воспели Пассию и прямо под песнопения стали нашу отроковицу конкретно распинать. Все, как положено: сначала побивали ее, потом оплевали, наконец, подняли на крест и привязали к нему веревками.
Я ношусь вокруг них, кричу: "Прекратите! Это чудовищно!" Вдруг все расступились, встали в круг, и я один под крестом остался стоять в ужасе. А они молчат и смотрят на меня испытующе. Тут выходит вперед старец Зосима с подносом. А на подносе молоток с гвоздями. "Прибивай, – говорит, – коли бес над тобою еще не властвует". Попятился я и говорю: "Не буду, прибивать, отче. Сами прибивайте. А я не буду".
Засмеялся старик, а за ним и вся братия смехом залилась. Тут в голове у меня помутилось, чувствую, упаду сейчас. Подошел к кресту, обнял его, а у самого все перед глазами плывет. Как в бреду закрыл я очи и слышу гомон, слышу стук молотка и стоны, чувствую, как лицо мое слезами заливается… Потом я как в туман погрузился, а очнулся в холодном поту у себя в келье. Смотрю, а отроковица на мне ходуном ходит. Выгибается, стонет и перси свои небу показывает.
Слава тебе, Господи, думаю, распятие ее мне привиделось. А самому так хорошо-хорошо, будто в хмельном танце на буйном славянском празднике. Потом мы уснули и проспали до третьего часа дня. А проснувшись, я тайно похитил девочку, покинул с ней монастырь, а за тем и Молдавию.
На юге Италии я счастливо прожил с ней около года, скрываясь под чужим именем. А когда меня нашли, прислали официальное извещение о решении Священного синода лишить меня всех наград и самого священного сана.
Потом она оставила меня. Я стал пить и тосковать. После распада России я вернулся, но уже в имперскую ее часть, чтобы начать тут другую жизнь. Жизнь логопеда.
* * *
Доктор ненадолго замолчал, потом вздохнул и стукнул ладонями по подлокотникам кресла.
– Вот так я подпал под чары прекрасной отроковицы и лишился священного сана, а вместе с ним и судьбы своей, и семьи, которую с тех пор ни разу не видел. Ведь они всё еще где-то там, на той стороне, где-нибудь в Кривом Роге или уже в другом городе.
– Да, это печальная история, – сказал Даниил доктору, все еще сидевшему в кресле у кровати под тусклым торшером.
– А что же случилось с девушкой? – озабоченно спросила Машенька.
– Я не знаю. Она оставила мня, ничего не сказав, и я долгое время ничего о ней не слышал. Спустя пару лет, я, как набоковский герой, получил от нее короткое письмецо без обратного адреса. Из него было ясно, что она лишь использовала меня, чтобы убраться подальше от шахты с могильным названием Братская. А я любил ее, – мечтательно и грустно улыбаясь, помотал головой пожилой доктор, – любил безумно. Это, пожалуй, было самое большое чувство, что я испытывал к женщине за всю свою долгую жизнь. Ведь и я тогда был еще молод. Мне не было в те годы и сорока. Где она теперь, моя сероглазая ведьма?
Даня невольно покосился на Русалочку, в шелковой ночнушке лежащую на кровати. "Вот она, – подумал он, – где ж ей еще быть?.. Неужели до сих пор она продолжает наводить на мужские сердца свои колдовские чары? Или это все-таки не она?" Перехватив его взгляд, Блюмкин покачал головой:
– Нет, нет, не думаю. Но похожа чертовски… Чей, говоришь, Данечка, был саркофаг?
– Американский…
Дело шло уже к рассвету, и гости расползлись по докторской квартире. Машенька с Ванечкой, отвыкшие на орбите от постелей, завалились спать на ковре у тлеющего камина. Даниил уснул на диване, а доктор все сидел и сидел, с тоскою глядя на призрак своей безумной молодости. Она это или не она, как бы то ни было, но что-то в его душе пробудилось. Что-то, что казалось уснувшим навечно.
4
Над небом еще небо.
Китайская пословица
… Аркадий Эммануилович находился в имперском Екатеринбурге, но уже не как логопед, а как целый архиерей. Шла всенощная. Владыка Аркадий благословлял служителей и паству, стоя на кафедре, в белых ризах, с праздничными свечами в руках. Все хотят целовать ему ручку, а он смущенно отнекивается и руки своей не дает.
Вдруг Блюмкин осознал, что это все не правда, а дурацкий бессмысленный сон. Но сон все же был приятный, и он продолжил свое участие в нем. Он пожурил подчиненных за излишнюю льстивость и сказал какую-то глупую шутку, от которой все вежливо захихикали.
– Блюмкин! – вдруг сказал ему кто-то снаружи сна.
Архиерей опомнился, извинился перед окружением и взмыл в облачениях к куполу, пытаясь таким образом покинуть сновидение. Но вместо этого вылетел в окно и приземлился на золоченой маковке церкви.
– Блюмкин! – услышал он совсем близко.
– А? Что? – спросил он, и тут его озарил свет, и на фоне звезд он увидел некое прекрасное существо. Держась за огромный купольный крест, дивным голосом оно сказало:
– Не бойся, Блюмкин. Я ангел Господень. Пришел посетить тебя.
– А зачем?
– Блюмкин. Ну, признайся хотя бы себе: это же она у Дани, твоя Любушка, и нет в этом никакого сомнения.
– Эх, – крякнул доктор. – Ну… Да.
– Вот, – сказал ангел.
– Что – "вот"? – удивился Аркадий Эммануилович. – Как же мне быть-то теперь, посланник Божий?
– Очень просто. Встань, Блюмкин, пока все спят еще, возьми тело сие и владей им, скрывшись, как и в юности, в Европе.
– А это не святотатство? – поразился священник.
– Слушай, Блюмкин, я ангел или кто вообще? Бери тело, я тебе говорю, и беги отсюдова в Европу!
– Благодарю тебя, ангел! – воскликнул Блюмкин радостно и очнулся от собственного голоса, скрюченный на канапе в своей приемной. Одеял вчера не хватило, и укрыт он был своей до неприличия старой шубой.
"Так это все мне приснилось! – подумал он с разочарованием. – Эх…"
Пройдясь по квартире, он никого из вчерашних гостей не обнаружил. В прихожей на гардеробе была записка: "Ушли по домам. Как-нибудь заглянем. Спасибо за все. Завтрак на столе".
С ужасом Блюмкин осознал, что спокойный и, как ему казалось, нерушимо стабильный период его жизни закончился. Старая рана заныла вновь. Он должен был, должен был видеть околдовавшую его когда-то отроковицу…
* * *
Долго наши герои ломали голову, куда же пристроить Русалку. Даниил после детдома жил в институтской общаге, а уйдя на службу, потерял ее. У Ванечки была только комната в коммуналке, в рабочих трущобах, и этот вариант Даня даже не рассматривал. Такие условия для возлюбленной его не устраивали. Логично было бы пристроить ее на первое время у доктора, но после рассказанной им истории Даниилу не очень хотелось оставлять их в квартире наедине.
Выход был один – поселить ее у Машеньки. Та снимала однокомнатную квартирку недалеко от доктора. И места у нее, как казалось друзьям, было предостаточно. Единственная ее комната больше напоминала просторный покой из какого-то богатого дома. Высокая "трехспальная" кровать, репродукции известных картин в вычурных рамах, ярко-розовые обои… Скорее старая, чем старинная, мебель, пара фарфоровых ваз, туалетный столик с зеркалом и рядом, как нечто само собой разумеющееся, розовое биде.
Эту квартирку она перехватила у своей школьной подруги, которая снимала ее, подрабатывая проституцией и из года в год пытаясь поступить в столичный вуз. После пятой попытки абитуриентка сдалась и уехала пытать счастья где-то в другом месте.
Машенька жила на сто семнадцатом этаже, и чуть ниже ее балкона над пропастью со свистом проносились альпийского типа канатные трамваи. В этом районе жили серьезные, уважающие себя люди свободных профессий, но все же не дворцовая знать. Здесь располагались очень приличные магазины под стеклянными куполами, с галереями и ярусами наподобие нью-йоркских, с очень дорогими ресторанами, в которых можно было встретить порой даже кинозвезду или оперную диву.
– Нет! На моей кровати буду спать я! – отрезала Маша, после рассказа доктора охладевшая к покойнице, а заодно и к подпавшему под ее злые чары товарищу. Тем более что в Машеньке с новой силой пробудилась так мучившая ее на орбите ревность.
– Но, душенька, где же будет лежать она, наша бедная Русалочка?
– Не знаю! – упорствовала хозяйка. – Где угодно. Может и на балконе полежать, она все равно ничего не чувствует.
– Как же не чувствует? – обиженно мямлил Даня. – Она же сейчас смотрит на нас с небес, из рая горнего, где лики святых и праведников сияют яко светила…
– Из пекла адского она на нас смотрит! – скривилась Машенька. – Да уж, праведница! Батюшку в постель затащила, а потом кинула!
– Может, это и не она вовсе, – пролепетал Даня, не находя равноценных по обидности слов.
– Ага! Как же! Не она! А теперь, смотри-ка, вроде уже и окочурилась, а ей все царские почести оказывай! Ведьма окаянная!
"Изнасиловать ее, что ли?" – подумал Данечка неприязненно глядя на Машу, но покосился на Русалочку и передумал.
– Ладно, где у тебя чулан? – спросил он примирительно.
– То-то же, – кивнула разгневанная прачка и пошла в прихожую. Даня поплелся следом. Хозяйка отворила дверцу в крохотную, заваленную доверху барахлом комнатку.
– Вот здесь и будет наша укрытая от злых взоров и языков спальня, – со вздохом сказал Даня и пошел обратно к Русалочке.
Машенька, возмущенно уперев руки в бока, разинула рот, чтобы сказать что-нибудь гадкое, но потом бросила взгляд в чулан, представила себя читающей глянцевые гламурные журналы на обширной кровати и Даню с покойницей в захламленной кладовке, коварно усмехнулась и промолчала. Затем вошла в комнату, бросила Дане, как кость собаке, запасные ключи и ушла в ванную. Скинув халат и уронив с ног трусики, Машенька шагнула в стеклянную кабину и встала под мощные дымящиеся струи.
"Я им устрою медовый месяц! – тешила она себя гневом. – Я ей покажу, как чужих любимых отбивать. Покажу… Он будет моим!"
– Слышишь меня, ведьма чертова?! – вдруг крикнула она вслух и тут же испуганно присела под душем, зажав рот руками и глядя на дверь.
Но беспокоилась она зря. Выйдя, она не нашла в квартире Даниила. Русалочка же в своем кукольном платьице и в туфлях лежала на ее роскошной кровати.
– Нет уж, позвольте! – возмущенно сказала Машенька, схватила край розового покрывала и, зарычав, стянула покойницу на пол.
* * *
К тому времени доктор Блюмкин уже отменил все сегодняшние приемы пациентов и, не жалея денег на такси, носился по столице, чтобы разузнать наконец подробности о судьбе своей, утерянной тридцать лет назад в Италии, дьявольской любви.
Переезжая из консульства в консульство, он и в дороге не тратил зря время: сидя на заднем сиденье, он через мобильную связь влезал в Интернет и рыскал по всему миру. На страничке американского космического агентства ему удалось найти некролог тридцатилетней давности, в котором перечислялись все сотрудники и клиенты, пожелавшие быть захороненными в космосе. О его девочке там ничего не говорилось. Упоминалось только, что некоторые люди покончили с собой, выбросившись в капсулах в открытый космос. В справке говорилось о том, что за такие случаи агентство ответственности не несет, следовательно, ни страховых, ни информационных услуг родственникам погибших не предоставляет.
Бросив водителю, чтобы тот сворачивал к Американскому посольству, Аркадий Эммануилович стал вновь искать пропажу среди живых.
… – Итак, доктор, если я правильно понял, вас интересует судьба вашей племянницы, – уточнил сотрудник посольства, но слово "племянница" прозвучало в его устах довольно игриво. – И потеряли вы оную племянницу тридцать лет назад во время гражданской войны.
– Именно так, – суетливо согласился Аркадий Эммануилович, стараясь не замечать иронию, протер лоб платком и вернул на место очки в тонкой овальной оправе. – Много лет тому назад до меня дошли слухи, будто ее видели в США.
– И когда, вы говорите, в последний раз слышали о ней?
– Это было, кажется, в двадцатых годах.
Если бы сотрудник не работал в столь представительном учреждении, как консульство, он наверняка присвистнул бы или даже употребил нецензурное словечко. Вместо этого он лишь неопределенно повел глазами и сказал:
– Ну, знаете, тридцать лет… Это было уже так давно… Как говорится, soyons logiques, tant pis… – если вдуматься, то увы… Все что угодно могло случиться, – сказал чиновник, положил ноги на стол и закурил, показывая этим, что дело, собственно, закончилось, и теперь он просто болтает. – Она могла уехать в другую страну, могла поселиться в подводных колониях или даже перебраться на какую-нибудь станцию в космосе…
– Да, да, конечно, могла! Но можно ли это как-то уточнить? Допустим, могла ли она осуществить свои планы через агентства вашей страны?
– Конечно, могла, – нагловато улыбнулся офисный джентльмен. – Но мы, знаете ли, не предоставляем подобных справок. Ведь в свободной стране люди, как и государства, имеют право на личные тайны. Попробуйте нанять частного детектива или обратитесь в киоск "Жди меня". Знаете, в прошлой передаче они одну старушку из могилы отрыли.
Доктор смотрел на сотрудника спокойно, но исподлобья, потом вздохнул, молча встал и, надев шляпу, холодно бросил:
– Спаси вас Господи.
– Да что вы, не за что… – отозвался тот.
– И действительно, за что вас спасать? – согласился доктор. – Ну, что ж, тогда – черт вас побери. До свидания.
– Удачи вам в поисках, хер доктор, – буднично сказал сотрудник и вернулся к экрану компьютера. – До встречи в аду, – добавил он уже себе под нос, когда дверью хлопнули.