- Следует ли повторить ваш вызов? - спросил инфор. - При существующем положении вещей потребуется дня три, чтобы пробить его.
- Забудь о нем, - ответил Монсон.
До него только сейчас дошло, что Сан-Франциско перекрыт. Даже если он и купит билеты до Луны, до космопорта он доберется разве что вплавь. Он заперт, пока не откроют транзитные магистрали. Когда это будет? В понедельник, вторник, пятницу? Не могут же закрыть город насовсем… или могут?
Все, что ему оставалось делать, это молча ждать, куда повернут события. Обнаружит ли кто-нибудь его проделки с вкладами раньше, чем он найдет способ бежать на Луну, или же возможность побега предоставится ему слишком поздно? С этой точки зрения паническая ситуация превращалась в интересную и азартную игру. Весь уикэнд он потратит на поиски возможности выбраться из Сан-Франциско и если потерпит поражение, ему останется только стоически глядеть в лицо надвигающимся событиям.
Успокоившись таким образом, он вспомнил, что обещал передать Паулю Мюллеру несколько тысяч долларов на оборудование студии. Монсон почувствовал угрызения совести от того, что позволил себе забыть об этом. Он любил оказывать помощь. И даже сейчас, что значили для него два или три куска? У него была куча имущества, которое не могли описать по суду. Он вполне мог дать Паулю немного денег прежде, чем юристы наложат на них лапы.
Одна только проблема. При нем было меньше сотни наличными - у кого их в наши дни больше? - а он не мог перевести деньги на счет Мюллера, потому что у Пауля не было больше ни кредита, ни инфора. И откуда было достать столько наличных - время уже позднее, да и город парализован. Уикэнд уже близился. Тут Монсо-ну пришла в голову мысль. Что, если он отправится завтра утром в магазин вместе с Паулем и просто переведет все, что тому нужно, на свой счет? Прекрасно. Он потянулся к телефону сказать, что все устроилось, вспомнил, что Мюллеру теперь не позвонишь, и решил сообщить об этом Паулю лично. Прямо сейчас. Так или иначе, ему нужен свежий воздух.
Он был почти готов к тому, что встретит за дверью робота-бейлифа, поджидающего его, чтобы арестовать. Но за ним, понятно, никто еще не охотился. Он направился к гаражу. Была прекрасная ночь, прохладная, звездная, с одним лишь намеком на туман на востоке. Огни Беркли слегка мерцали сквозь эту дымку. Улицы были тихи. Во время кризиса люди предпочитали сидеть дома. Он быстро добрался до дома Мюллера. Перед дверьми расхаживали четыре робота. Монсон бросил на них неприязненный взгляд, взгляд человека, который знает, что за ним по пятам идет шериф. Но вышедший на порог Мюллер не обратил на сборщиков ни малейшего внимания.
Монсон сказал:
- Прости, что я никак не мог встретиться с тобой. Я обещал тебе денег…
- С этим все в порядке, Фредди. Сегодня утром у меня был Пит Кастин, и я занял у него три куска. Студия уже готова. Заглянешь посмотреть?
Монсон вошел.
- Пит Кастин?
- Для него это великолепное, вложение. Он делает деньги, если у него есть мои вещи на продажу, так? Поэтому он больше всех заинтересован помочь мне начать все снова. Мы с Кэрол весь день собирали арматуру.
- Кэрол? - спросил Монсон. Мюллер показал в сторону студии. На полу было разложено все необходимое для создания звуковой скульптуры: сварочный карандаш, вакуумный колокол, большой бак с обмазкой, несколько разъемов, мотки проволоки и тому подобные вещи. Кэрол запихивала раскиданные упаковочные коробки в мусоропровод. Подняв глаза, она неопределенно улыбнулась и провела рукой по длинным темным волосам.
- Хелло, Фредди.
- Вы снова подружились? - спросил он в замешательстве.
- Никто и не помнит никакой вражды, - ответила она. И улыбнулась. - Ну разве не замечательно потерять такие воспоминания?
- Замечательно, - произнес Монсон бесцветным голосом.
* * *
Командор Браскет произнес:
- Могу я предложить вам воды?
Тим Брайс улыбнулся. Лиза Брайс улыбнулась. Тед Камакура улыбнулся. Даже мэр, эта пустая ореховая скорлупа, и тот улыбнулся. Командор Браскет понял значение этих улыбок. Даже сейчас, после трех дней тесного контакта, его все еще считали повернутым.
Бутылок, принесенных из дома на командный пост, должно было хватить на неделю. Ему твердили, что вода городского водопровода безопасна для питья, что она очищена от амнезификаторов; но почему никто не мог понять, что его недоверие к питьевой воде восходило еще к тем временам, когда про пожирающие память лекарства и слыхом не слыхивали? В резервуарах полно и других химикатов.
Он поднял стакан, словно собирался сказать "Ваше здоровье", и подмигнул им.
Тим Брайс сказал:
- Командор, нам бы хотелось, чтобы вы снова обратились к населению в десять тридцать. Вот ваш текст.
Браскет внимательно просмотрел лист. Содержание, полное, впрочем, всяческих оговорок, в основном сводилось к тому, что не обязательно всегда кипятить сырую воду.
- Вы хотите, чтобы я обратился к населению, - произнес он, - и сказал всему Сан-Франциско, что теперь пить из кранов безопасно, а? Это меня немного пугает. Даже подставная марионетка имеет какое-то право на честность.
Брайс в замешательстве бросил на него быстрый взгляд. Потом рассмеялся и забрал текст.
- Вы абсолютно правы, командор. Я не должен был просить вас сделать подобное заявление, принимая во внимание… э… ваши специфические воззрения. Давайте, сделаем по-другому. Вы начнете с того, что представите меня, а я поговорю о том, что надо, а что не надо кипятить. Идет?
Командор Браскет оценил ту тактичность, с которой отнеслись к его взглядам.
- Я к вашим услугам, доктор, - ответил он с достоинством.
* * *
Брайс кончил говорить, и огни прожекторов погасли. Он спросил Лизу:
- Как насчет ленча? Или завтрака, или что там подходит по времени?
- Все готово, Тим. Я жду только тебя.
Они поели в голографической комнате, которая служила кухней командного поста. Их окружали массивные камеры и баки с травящей жидкостью. Их догадались оставить одних. Эта совместная трапеза, которую они так быстро закончили, была единственным элементом личной жизни за пятьдесят два часа, прошедшие с того момента, как он обнаружил ее спящей подле себя.
Он во все глаза смотрел на сидящую напротив стройную блондинку, которая, как говорят, была его женой. Как совершенна линия ее губ, завиток ушной раковины! Как прекрасны карие глаза в обрамлении золотистых локонов! Брайс знал, что никто не вздумает их порицать, если они сейчас запрутся на несколько часов в какой-нибудь комнате. Он был не так уж необходим, и ему так много надо было узнать о своей жене. Но он не мог оставить свой пост. Он не выходил из больницы - и даже с этого этажа на протяжении всего кризиса. Он держался только на том, что через каждые шесть часов хватал на полчаса усыпляющую проволоку. Возможно, это было иллюзией, порожденной недосыпанием и обилием информации, но он начинал верить, что спасение города целиком зависит от него. Всю жизнь он занимался излечением больных мозгов отдельных людей; теперь в его распоряжении был целый город…
- Устал? - спросила Лиза.
- Настолько, что не чувствую усталости. Мой мозг настолько высох, что череп не отбрасывает тени. Я близок к нирване.
- Я думаю, худшее позади. Город приходит в себя.
- И все же дела еще плохи. Видела самоубийц?
- Плохо?
- Ужасно. Норма Сан-Франциско - двести двадцать в год. За два с половиной дня мы приблизились к пяти сотням. А это только известные случаи, обнаруженные тела и так далее. Видимо, это число надо удвоить. О тридцати самоубийствах доложили в ночь на четверг, о двухстах - днем, еще о стольких же - в пятницу и уже о пятидесяти - сегодня утром. По крайней мере, похоже, что волна их начинает спадать.
- Но почему, Тим?
- Некоторые люди болезненно реагируют на утраты. Особенно на утрату целых кусков собственной памяти. Они негодуют… они сломлены… они уничтожены… и они тянутся к спасительным таблеткам. Самоубийство в наши дни так доступно. В старые времена при крушении планов били вдребезги домашний фаянс; теперь выбирают путь в никуда. Конечно, есть особые случаи. Человек по имени Монтини, выловленный у берега… профессиональный мнемонист, проделывающий свои фокусы в ночных клубах, полностью потерявший память. Я не могу винить его за то, что он сделал. И я полагаю, что было множество других, кто держал все в голове - игроки, маклеры, бродячие поэты и музыканты - и предпочел бы покончить с собой, нежели попытаться что-то вспомнить.
- Но если действие лекарств проходит…
- Проходит? - перебил ее Брайс.
- Ты это сам говорил.
- Я поднял эту оптимистическую шумиху для блага граждан. Мы не располагаем экспериментальными данными о влиянии этих лекарств на человека. Черт подери, Лиза, мы ведь не знаем даже количества этой дряни, попавшей в воду. К тому времени, как мы смогли взять пробы, вся система была уже чиста, а мониторы, установленные на насосной станции на случай появления заговорщиков, так и не показали ничего необычного. Я совершенно потерял надежду на хоть какое-нибудь возвращение памяти.
- Но оно происходит, Тим. Ко мне уже начало кое-что возвращаться.
- Что?
- Не кричи на меня так. Ты меня пугаешь. Он ухватился за край стола.
- Ты в самом деле начинаешь вспоминать?
- С самых краев. Про нас с тобой.
- Что например?
- Обращение за разрешением на брак. Я стою совершенно голая внутри диагностической машины, и голос из динамика приказывает мне смотреть прямо в сканнеры. И немножко помню церемонию. Совсем небольшая группка друзей, гражданская церемония. А потом мы сели в ракетоплан до Акапулько.
Он мрачно взглянул на нее.
- Когда это началось?
- В восемь утра, по-моему.
- Ты помнишь что-нибудь еще?
- Чуть-чуть. Наш медовый месяц. Робот-коридорный, который по ошибке сунулся к нам в ту волшебную ночь. Ты не…
- Не помню ли? Нет. Нет. Ничего. Совершенно ничего.
- Это все, что вернулось ко мне из прошлой жизни.
- Ну, правильно, - сказал он. - Более старые воспоминания всегда возвращаются раньше при любой форме амнезии. Подальше положишь - поближе возьмешь.
Руки его дрожали не только от усталости. По телу разливалась какая-то странная опустошенность. Лиза помнила. Он - нет. Может, это объясняется ее молодостью, биохимией мозга или…
Ему была невыносима мысль, что они не делили больше забвение на двоих. Он не желал, чтобы амнезия стала односторонней. Было просто унизительно не помнить собственной свадьбы, тогда как она помнила. Ты неразумен, сказал он себе. Врачу, исцелися сам?
- Давай, вернемся, - сказал он.
- Но ты же не кончил…
- Потом.
Он вошел в помещение штаба. Камакура держал в обеих руках телефонные трубки, записывая на диктофон новые сведения. Экраны жили утренней жизнью города: суббота, толпы на Унион Сквер. Камакура повесил обе трубки и сказал:
- Я получил интересные сообщения от доктора Клейна из Леттермановского Центра. Он говорит, утром у них заметили первые признаки восстановления памяти. Пока лишь у женщин моложе тридцати лет.
- Лиза говорит, что она тоже начинает вспоминать, - сказал Брайс.
- Женщины моложе тридцати лет, - повторил Камакура. - Правильно. Еще: число самоубийств постепенно сокращается. Мы, похоже, начинаем выпутываться из этой истории.
- Ужасно, - сказал Брайс бесцветным голосом.
* * *
Халдерсен жил теперь в десятифутовом куполе, поставленном одним из его апостолов посредине Голден Гейт Парк, на запад от Арборетума. Вокруг него быстро выросло еще пятнадцать куполов поменьше, придавая местности вид современного эскимосского поселения с пластиковыми иглу. Заселяли этот лагерь мужчины и женщины, у которых осталось так мало памяти, что они даже не помнили, как их зовут и где находится их жилье. Он подобрал дюжину этих потерянных душ в пятницу, а в субботу вечером их стало уже на сорок больше. По городу распространилось известие, что всех таких неприкаянных рады принять к себе проживающие в парке. Во время катастрофы 1906 года такие вещи тоже случались.
Несколько раз к ним заглядывала полиция. Сначала осанистый лейтенант попытался уговорить всю группу отправиться во Флетчеровский Мемориал.
- Понимаете, это то место, где ухаживают за жертвами эпидемии. Доктора дадут им что-нибудь, а после мы попробуем опознать их и отправить к родственникам…
- Возможно, этим людям лучше всего некоторое время воздержаться от встреч с родственниками, - возразил Халдерсен. - Некоторое расслабление… открытие удовольствий в забвении… вот и все, чем мы здесь занимаемся.
Сам он отправился бы во Флетчеровский Мемориал разве что под конвоем. Что же касается других, то он чувствовал, что способен дать им больше, чем кто-либо в больнице.
Второй раз полицейские пришли в субботу днем, когда группа уже значительно разрослась, принеся с собой передвижное коммуникационное устройство.
- Доктор Брайс из Флетчеровского Мемориала желает поговорить с вами, - сказал другой лейтенант.
Халдерсен взглянул на оживший экран.
- Хэлло, доктор. Беспокоитесь за меня?
- Я беспокоюсь теперь за все, Нат. Какого черта вы делаете в парке?
- Основываю новую религию.
- Вы больны. Вы должны вернуться в больницу.
- Нет, доктор. Я больше не болен. Я прошел нужную терапию и нахожусь в прекрасном состоянии. Это было великолепное лечение; селективное уничтожение памяти, как я и просил. Болезни больше нет.
Брайса, казалось, заинтересовали эти слова. Серьезность официального представителя на минуту исчезла, уступив место профессиональному интересу.
- Любопытно, - произнес он. - Нам встречались люди, забывшие одни лишь существительные, и люди, забывшие, с кем состоят в браке, а также люди, забывшие, как играют на скрипке. Вы первый, кто забыл про травму. Все же вам надо вернуться. Вы не можете верно оценить свое состояние при воздействии внешних факторов.
- Ничего, смогу, - сказал Халдерсен. - Я в порядке. И я нужен моим людям.
- Вашим людям?
- Бездомным. Заблудшим. Потерявшим память.
- Мы собираем таких людей в больнице, Нат. Мы хотим вернуть их семьям.
- Разве это обязательно хорошо? Может быть, некоторым из них полезнее побыть некоторое время вдали от семьи? Эти люди выглядят счастливыми, доктор Брайс. Я слыхал, всюду происходят самоубийства. Везде, но не здесь. Мы применяем терапию взаимной поддержки. Ищем радость в забвении. Это, похоже, действует.
Брайс довольно долго смотрел на него с экрана. Дотом бесстрастно проговорил:
- Хорошо, идите пока своим путем. Но я бы хотел, чтобы вы перестали проповедовать эту мешанину христианства и фрейдизма и покинули парк. Вы все еще больны, Нат, и вам людям грозят серьезные неприятности. Я еще поговорю с вами позднее.
Связь прервалась. Полиции пришлось уйти ни с чем.
В пять часов Халдерсен обратился к своим людям с краткой речью, посылая их в качестве миссионеров для розыска новых жертв амнезии.
- Спасите, сколько будет в ваших силах, - напутствовал он их. - Ищите отчаявшихся и ведите их в парк, пока они не наложили на себя руки. Объясните им, что потерянная память - это еще не все на свете.
Апостолы отправились в путь. Они возвращались, ведя более несчастных, чем они сами. До захода солнца группа выросла более чем до сотни человек. Кто-то приволок экструзер и выдул еще штук двадцать куполов и навесов. Халдерсен произнес проповедь радости, вглядываясь в блеклые глаза и вялые лица тех, чье самосознание было начисто стерто в ту злополучную среду.
- Стоит ли сдаваться? - обратился он к ним. - Кому из вас предоставлен шанс самому создать свою жизнь? Каждому. Ваша память - чистый лист бумаги! Избирайте, какой проделаете путь, лепите свои "я" по собственной воле - вы возрождены святым забвением, вы все. Отдыхайте теперь те, кто пришел к нам вновь. Остальные пусть отправятся в путь, ища скитальцев, заблудших и потерянных, прячущихся в городе…
Когда он кончил говорить, то увидел кучку людей, проталкивающихся к нему со стороны Южной Дороги. Халдерсен торопливо пошел им навстречу, опасаясь неприятностей. Подойдя поближе, он увидел полдюжины своих апостолов, вцепившихся в неряшливого, небритого испуганного маленького человечка. Они швырнули его под ноги Халдерсену. Человечек дрожал, словно заяц, окруженный сворой гончих. Глаза его блестели. Его клиновидное лицо - с острым подбородком и с выступающими острыми скулами - было бледно.
- Это он отравил воду! - завопил кто-то. - Мы отыскали его в меблированных комнатах на Иуда Стрит. У него там целый мешок отравы, схемы городского водопровода и пачка компьютерных программ. Он признался. Он признался!
Халдерсен взглянул на человечка.
- Это правда? - спросил он. - Это сделали вы?
Человек кивнул.
- Как вас звать?
- Не скажу. Требую адвоката.
- Убейте его! - взвизгнула какая-то женщина. - Оторвите ему руки и ноги!
- Убей его! - пронесся по толпе ответный рев. - Убей его!
Халдерсен понял, что все эти люди запросто могут превратиться в неуправляемую толпу.
Он обратился к схваченному:
- Скажите, как вас зовут, и я защищу вас. Иначе я ни за что не отвечаю.
- Скиннер, - едва слышно пробормотал человечек.
- Скиннер. Вы отравили воду?
Еще один кивок.
- Зачем?
- Чтобы покончить.
- С кем?
- Со всеми. С каждым.
Классический параноик. Халдерсен почувствовал к нему жалость. Но только он. Толпа жаждала крови.
Высокий мужчина взревел:
- Заставьте этого ублюдка выпить его же дрянь!
- Нет, убей его! Затопчи его!
Голоса становились все более угрожающими. Теснее смыкались разъяренные лица.
- Послушайте меня! - закричал Халдерсен, и его голос перекрыл рокот толпы. - Сегодня вечером здесь не будет убийства!
- Что ты собираешься делать? Выдашь его полиции?
- Нет, - ответил Халдерсен. - Мы будем жить вместе. Мы научим этого несчастного блаженству забвения, а потом сообща разделим нашу новую радость. Мы люди. Мы обладаем способностью прощать даже закоренелых грешников. Где этот порошок? Кто-то говорил, что нашли лекарство. Сюда. Сюда. Кладите. Так. Братья и сестры, покажем же этой темной, заблудшей душе путь к спасению. Так. Так. Дайте мне, пожалуйста, воды. Благодарю. Сюда, Скиннер. Поставьте его на ноги, будьте добры. Держите его за руки. Как бы он не упал. Минутку, я найду нужную дозу. Так. Так. Сюда, Скиннер. Прощение. Сладостное забвение.