Когда я оправился от потрясения и возобновил осмотр, ни в одном из глаз жуткой мумии уже нельзя было различить ничего определенного. Об этом заявил полицейский сержант Киф, посмотревший в лупу, ибо я уже не находил в себе сил снова увидеть это чудовищное существо. Я же благодарил все силы космоса за то, что мне не пришлось заглянуть в глаза мумии хоть минутой раньше. И я должен был собрать всю свою решимость, чтобы в ответ на настойчивые расспросы присутствующих поведать о том, что довелось мне увидеть в этот ужасный момент откровения. Поистине я рта не мог раскрыть, пока мы все не сошли вниз, в контору, - подальше от образа адской твари, которая просто не имела права на существование. Ибо я уже начал ощущать в своем мозгу средоточие самых диких и фантастических представлений о мумии и ее остекленевших, выпученных глазах - ведь в них отражался некий род демонического сознания, навсегда вобравшего в себя то, что ему пришлось вдруг увидеть, и тщетно пытающегося пронести страшное послание через бездны времен. Это явно грозило мне безумием - но, в конце концов, подумал я, мне легче будет избежать этого, если рассказать другим о том, что я успел увидеть.
Собственно, рассказ мой не был долог. В глазах мумии я увидел отражение вываливающегося из широкого зева люка в центре циклопической гробницы бегемотоподобного чудовища, столь ужасного, что сразу отпали сомнения в его способности убивать все живое одним своим видом. Даже сейчас мне недостает слов, чтобы описать его. Гигантский монстр - со щупальцами - с хоботом - с глазами спрута - полуаморфный - перетекающий - наполовину чешуйчатый, наполовину покрытый кожаными складками - брр! Но ничто из сказанного не могло бы даже в малой мере очертить весь внушаемый им омерзительный, кощунственный, невообразимый для человека, внегалактический ужас и всю неописуемую злобность этого угрожающего всеобщей гибелью порождения мрачного хаоса и безграничной ночи. Когда я пишу эти строки, возникающий в моем мозгу образ вновь отбрасывает меня, обессиленного и расслабленного, назад, в те жуткие минуты, и вызывает во мне приступ тошноты. Рассказывая обо всем увиденном собравшимся в конторе людям, я напрягал все силы, чтобы вновь не лишиться сознания, вернувшегося ко мне после мгновенного обморока.
Не менее были потрясены и мои слушатели. В течение четверти часа никто из них не посмел поднять голос выше робкого шепота; слышались испуганные ссылки на ужасные легенды из "Черной книги", на недавние газетные сообщения о культовых волнениях, на предшествующие инциденты в музее. Этот Гхатанотхоа… Даже самое малое, в меру искусно сделанное изображение его грозило окаменением - жрец-еретик Т'йог - подложный свиток - жрец так и не вернулся назад - истинный свиток, способный полностью или частично снять жестокие, злобные чары, - дошел ли он до наших дней? - жуткие, кровавые культы - подслушанные в музее фразы - "не кто, как он" - "он тогда взглянул в его глаза" - "он знает все, хотя и не может ни видеть, ни чувствовать" - "он пронес память через века" - "истинный свиток освободит его" - "только он может сказать, где найти Это"… И лишь целительный рассвет вернул нас к нормальному психическому состоянию, к здравомыслию, которое наконец закрыло эту тему как нечто такое, о чем не следует больше говорить и даже думать.
Прессе мы предоставили весьма краткую информацию и в дальнейшем соблюдали достигнутый с газетами уговор, благодаря чему удалось избежать новой шумихи, когда вскрытие трупа фиджийца показало, что его внутренние органы, будучи герметически запечатанными со всех сторон окаменевшей плотью, сами по себе остались неповрежденными и представили аномалию, которую врачи долго и с удивлением обсуждали. Мы слишком хорошо понимали, куда завели бы все эти подробности желтую прессу, помнящую о легендарных жертвах Гхатанотхоа с их нетронутым мозгом и сохранившимся сознанием.
Не располагая всеми сведениями, охотники за сенсациями, однако, обратили особое внимание на тот факт, что один из двух проникших в музей правонарушителей - тот, что держал в руках свиток и, по всей вероятности, просунул его к мумии через пролом в стеклянной витрине, не подвергся окаменению, в то время как другой - не имевший свитка - обратился в камень. Когда же от нас потребовали провести эксперимент: приложить свиток к каменисто-кожистому телу фиджийца и к самой мумии, - мы с негодованием отказались потворствовать вредным суевериям. Мумию, естественно, убрали с глаз публики и перевели в музейную лабораторию, чтобы в свое время провести, в присутствии медицинских авторитетов, надлежащее научное обследование. Памятуя о былых инцидентах, мы содержали ее под строгой охраной, но даже при этом 5 декабря в 2 часа 25 минут ночи была совершена новая попытка проникнуть в музей. Благодаря вовремя сработавшей системе сигнализации преступный замысел был пресечен, хотя, к сожалению, преступнику - или преступникам - удалось скрыться.
Я чрезвычайно рад, что ни один намек на все случившееся после того не стал достоянием широкой публики, и очень надеюсь, что в дальнейшем она так и останется в полном неведении. К сожалению, утечка информации вполне возможна, и я не знаю, как поступят с этой рукописью мои душеприказчики; но, по крайней мере, к тому времени, когда раскроются все факты, эта история уже не будет в памяти множества людей столь болезненно свежей. Кроме того, никто не поверит в ее действительность, если обо всем открыто расскажут. Такова уж типичная реакция большинства читающей публики. Она готова проглотить что угодно, если это исходит от желтой прессы, но осмеивает и отвергает как явную ложь самые замечательные и парадоксальные откровения. Впрочем, возможно, что для психического здоровья людей так оно и лучше.
Как я уже сказал, было назначено научное обследование ужасной мумии. Оно состоялось 8 декабря, ровно через неделю после трагической кульминации, и было проведено под руководством выдающегося ученого, доктора Уильяма Мино, которому помогал наш таксидермист, доктор Уэнтворт Мур. За неделю до этого доктор Мино засвидетельствовал вскрытие трупа странным образом окаменевшего фиджийца. На процедуре присутствовали также господа Лоуренс Кабо и Дадли Солтонстолл - доверенные лица музея; персонал музея представляли доктора Мейсон, Уэллс, Карвер и я; были приглашены и двое журналистов. За последнюю неделю во внешности мумии видимых изменений не произошло, хотя, впрочем, некоторое размягчение волокон ее ткани привело к кратковременным слабым переменам в позиции остекленевших открытых глаз. Никто из персонала музея более не осмеливался взглянуть на сей ужасный экспонат: любые увещевания относиться к нему здраво и спокойно отвергались с негодованием, - да и сам я лишь значительным усилием воли принудил себя к участию в обследовании.
Доктор Мино явился вскоре после часу дня и через несколько минут уже приступил к осмотру мумии. Первые же прикосновения к ней привели к значительному разрушению тканей, а потому - учитывая также постепенное размягчение волокон после 1 октября, о чем мы и заявили врачу, - доктор решился на полное вскрытие мумии прежде, чем вещество ее претерпит дальнейшее разложение. В нашей лаборатории нашлись все необходимые инструменты, так что он сразу приступил к делу и скоро провозгласил во всеуслышание о весьма странной волокнистой природе серого мумифицированного вещества.
Но удивленные его восклицания сделались еще громче, когда он произвел первый глубокий надрез, так как из-под ланцета начала медленно сочиться густая алая струйка, природа которой - невзирая на бесконечные века, протекшие со времени жизни этого чудовищного существа, - не вызывала ни малейшего сомнения. Еще несколько искусных движений ланцета показали, что внутренние органы мумии удивительным образом сохранились - поистине все они оказались незатронутыми гниением, за исключением участков, подвергшихся деформации или тлену из-за повреждения окаменевшей поверхности тела. Сходство состояния внутренностей мумии и недавно погибшего фиджийца было столь разительным, что выдающийся врач не мог прийти в себя от изумления. Совершенная сохранность выпятившихся в ужасе глазных яблок была просто сверхъестественной, но определить в точности степень их окаменения оказалось делом крайне затруднительным.
В половине четвертого был вскрыт череп - и десятью минутами позже вся наша ошеломленная группа дала клятву вечно хранить тайну, которая могла быть изложена только в таких секретных документах, как настоящая рукопись. Даже оба журналиста с готовностью присоединились к этой клятве.
Ибо по вскрытии черепа мумии был обнаружен ее живой, еще пульсирующий мозг.
Ужас на кладбище
(Г. Лавкрафт, Х. Хилд)
(перевод М. Куренной)
Когда главное шоссе на Ратленд закрыто, путешественникам приходится ехать по Стилуотерской дороге через Топкую Лощину. Данный маршрут в значительной своей части пролегает по живописнейшим местам, но вот уже много лет почему-то не пользуется популярностью. Окрестные пейзажи на всем пути производят тягостное впечатление, особенно близ самого Стилуотера. Автомобилистам становится малость не по себе при виде фермерского дома с наглухо закрытыми ставнями, стоящего на невысоком холме к северу от деревни, и седобородого полудурка, который частенько бродит по старому кладбищу за южной околицей и якобы разговаривает с обитателями могил.
В наши дни Стилуотер пришел в сильный упадок. Почва здесь совсем истощилась, и большинство местных жителей перебрались в селения по другую сторону дальней реки или в город за далекими горами. Шпиль старой белой церкви обвалился, и добрая половина из двадцати с лишним беспорядочно разбросанных домишек пустует и находится в той или иной степени обветшания. Привычные признаки жизни наблюдаются лишь возле универсальной лавки Пека и бензоколонки, и именно здесь особо любопытные изредка останавливаются, чтобы расспросить о доме с закрытыми ставнями и помешанном старике, беседующем с мертвецами на кладбище.
Почти все вопрошатели уезжают с чувством легкого отвращения и беспокойства в душе. Досужие деревенские оборванцы, чьи рассказы о событиях давно минувших дней изобилуют туманными намеками на некие невероятные обстоятельства, вызывают странную неприязнь. Они повествуют о самых заурядных происшествиях зловещим, напыщенным тоном, без всякой необходимости принимая опасливый, многозначительный, таинственный вид и временами понижая голос до боязливого дрожащего шепота, отчего в сердце слушателя невольно закрадывается тревога. Старожилы янки питают слабость к подобным драматическим эффектам, но в данном случае унылая атмосфера запустения, витающая над полузаброшенной деревушкой, и мрачный характер самой истории усугубляют жутковатое впечатление, производимое замогильными интонациями и многозначительными недомолвками рассказчика. Слушатель всем нутром ощущает некий безмерный ужас, сокрытый за словами и темными намеками седобородого пуританина, - ощущает и рвется поскорее уехать отсюда в места, где дышится свободнее.
Деревенские праздношатайки выразительным шепотом сообщают, что дом с закрытыми ставнями принадлежит старой мисс Спрэг - Софи Спрэг, чьего брата Тома похоронили семнадцатого июня 1886 года. Софи так никогда и не оправилась после похорон - и другого события, произошедшего в тот же день, - и в конечном счете вообще перестала выходить из дома. Нынче она даже на глаза никому не показывается - оставляет записки под половиком у задней двери, а мальчишка посыльный доставляет ей заказы из лавки Неда Пека. Она чего-то боится, и в первую очередь - местного старого кладбища. С тех пор, как там погребли ее брата - и еще одного человека, - Софи туда и силком не затащишь. Впрочем, оно и неудивительно, коли посмотреть на дикое поведение полоумного Джонни Доу. Он целыми днями, а порой и ночами болтается среди могил и упорно твердит, будто разговаривает с Томом - и с тем, другим. С кладбища он частенько отправляется к дому Софи и орет всякий вздор под окнами - вот почему она стала держать ставни закрытыми. Джонни говорит, что однажды за ней явятся кой-откуда, и тогда ей не поздоровится. Надо бы, конечно, положить конец этим безобразиям, но не бить же бедного полудурка. Кроме того, Стив Барбур всегда имел свое мнение на сей счет.
Джонни разговаривает лишь с двумя могилами. Одна принадлежит Тому Спрэгу, а другая, расположенная на противоположном конце кладбища, - Генри Торндайку, преданному земле в тот же день. Генри был деревенским гробовщиком, единственным на много миль окрест, и никогда не пользовался симпатией в Стилуотере. Городской малый родом из Ратленда, с университетским прошлым и страшно начитанный. Штудировал всякие диковинные книжки, о каких никто слыхом не слыхивал, и все смешивал разные химикалии почем зря. Пытался изобрести какой-то препарат - новый бальзамирующий состав или очередную дурацкую панацею. По слухам, в свое время он хотел выучиться на врача, но провалился на экзаменах, а потому выбрал ремесло, по части востребованности почти не уступающее врачеванию. Разумеется, в крохотной деревушке вроде Стилуотера работы для гробовщика не так уж много, но Генри заодно обслуживал и всю округу.
Он имел нрав злобный и угрюмый - и вдобавок был тайным пьяницей, если судить по количеству пустых бутылок в мусорной куче у него за домом. Неудивительно, что Том на дух не выносил Торндайка, забаллотировал его в масонской ложе и велел держаться от своей сестры подальше, когда тот попытался приударить за ней. Малый проводил над животными изуверские опыты, противные самой природе и Священному Писанию. Возможно ли забыть, в сколь ужасном состоянии нашли ту несчастную овчарку или что случилось с котом старой миссис Экли? Потом еще была история с теленком отца Ливитта - тогда Том с ватагой деревенских парней ходил к Генри разбираться. Странное дело, но теленок в конечном счете ожил, хотя Том нашел его в полном окоченении. Иные посчитали, что Том остался в дураках, но сам Торндайк, вероятно, держался другого мнения, ибо успел крепко схлопотать по зубам от своего врага, прежде чем ошибка обнаружилась.
Том, разумеется, тогда был под мухой. Он был грубой скотиной, если не выразиться сильнее, вечно травил и запугивал почем зря свою бедную сестру. Вот почему, наверное, она до сих пор живет в постоянном страхе. Никакой родни у них не имелось, и Том в жизни не позволил бы Софии выйти замуж, поскольку в таком случае пришлось бы делить имущество. Большинство парней не решались ухаживать за девушкой из страха перед ним - здоровенным детиной шести футов ростом, но Генри Торндайк, пройдошливый малый, умел действовать тихой сапой. Привлекательностью он, прямо скажем, не отличался, но Софи никогда не пыталась отвадить поклонника. Пусть он низок душой и с виду неказист - она была рада любому, кто смог бы вызволить ее из-под власти брата. Может статься, она с самого начала прикидывала, как избавиться от ухажера, когда он избавит ее от брата.
Таким вот образом обстояли дела к июню 1886 года. До этого места деревенские праздношатайки у лавки Пека рассказывают историю умеренно выразительным шепотом, не особо раздражающим нервы, но по ходу дальнейшего повествования подпускают в голос все больше таинственных, зловещих и напряженных ноток. Том Спрэг, значит, периодически уезжал в Ратленд покутить на всю катушку, каковые отлучки открывали перед Генри Торндайком огромные возможности. Из города Том всегда возвращался еле живой, и старый доктор Пратт - толковый врач, несмотря на глухоту и преслабое зрение, - неустанно предостерегал его об опасности сердечной болезни и белой горячки. По крикам и брани, доносящимся из дома Спрэгов, в деревне сразу понимали: хозяин вернулся.
Том ударился в свой последний и самый долгий загул девятого июня - в среду, на другой день после того, как молодой Джошуа Гудино закончил строительство новомодной силосной башни. Он вернулся лишь утром следующего вторника, и народ в лавке видел, как он хлестал кнутом своего гнедого жеребца с яростью, обычной для него во хмелю. Потом из дома Спрэгов донеслись вопли, визги и проклятия, а через считаные секунды Софи вылетела за порог и со всех ног помчалась к дому старого доктора Пратта.
Поспешивший на зов доктор застал в их доме Торндайка; Том лежал на кровати в своей комнате с остекленелым взглядом и пеной у рта. Старый Пратт не на шутку разволновался, сразу же пощупал пульс, проверил дыхание, заглянул в зрачки, а потом скорбно покачал головой и сообщил Софи, что она понесла тяжелую утрату: самый близкий и дорогой ей человек перешел в лучший мир сквозь жемчужные врата - будто вся округа не знала, что лучший мир этому пропойце никак не светит.
Софи немного похлюпала носом, шепчут рассказчики, но не особо расстроилась. Торндайк же лишь улыбнулся - вероятно, позабавленный мыслью, что он, заклятый враг, теперь стал единственным человеком, который может быть хоть чем-нибудь полезен Томасу Спрэгу. Он прокричал доктору Пратту в то ухо, которым старик еще отчасти слышал, что с погребением следует поторопиться, учитывая состояние покойного. Мол, с пьянчугами вроде него всегда проблемы, и любое промедление - в условиях сельской местности, где нет надлежащего холодильного оборудования, - повлечет за собой последствия, явственные для зрения и обоняния, которые едва ли придутся по вкусу родным и близким усопшего. Доктор пробормотал, что за многие годы запойного пьянства Том, небось, насквозь проспиртовался, но Торндайк заверил старика в обратном и к слову похвалился своим мастерством в похоронном ремесле и отличными профессиональными методами, разработанными опытным путем.
Здесь шепот досужих селян становится совсем уже зловещим. До этого места историю обычно рассказывает Эзра Девенпорт или (если Эзра лежит с простудой, как частенько случается зимой) Лютер Фрай, но дальше повествование продолжает старый Кальвин Уиллер, который умеет ввергнуть слушателей в невольную дрожь своими замогильными интонациями. Если вдруг Джонни Доу случается проходить мимо, рассказчик неизменно умолкает, ибо жителям Стилуотера не нравится, когда Джонни болтает с чужаками.
Кальвин бочком подбирается поближе к слушателю и порой хватает его за лацкан пиджака узловатой рукой в старческих пятнах, наполовину прикрывая веками водянистые голубые глаза.