Потому что потом, после маленького кусочка сладкой жизни, вырванного у судьбы почти насильно - наступило тяжелое похмелье; они оглянулись и увидели страну, уходящую в безнадегу нищеты, постоянно сужающееся пространство для свободной коммерции, на котором уже не было места романтикам и мечтателям; очень быстро появились бандиты, вдруг возникли долги, на которые приходилось платить бешеные проценты; хищные зубы недавних коллег вдруг безжалостно начали рвать долю своих товарищей… Грязь и мерзость, подлость и предательство - всего этого они хлебнули с избытком, вдвое, втрое больше, чем красивой жизни, едва промелькнувшей на зыбком неверном горизонте.
Красивая и богатая жизнь очень быстро закончилась - вдруг сменившись глухой безнадежностью, мёртвым тупиком. Они оглянулись - и поняли, что наступающий мрак уже плотно взял их глотку.
Очень быстро чувство эйфории сменилось ощущением обстановки вялотекущего краха. Всепожирающего, спланированного издалека, давно и надежно. Краха всего, что еще недавно казалось незыблемыми ценностями - и вдруг однажды пришедшее осознание предопределенности всего этого кошмара! Кем-то и когда-то задуманного, виртуозно проведенного, идеального по исполнению плана медленной гибели его страны и его народа. И ежедневно и ежечасно претворяющегося в жизнь - с планомерностью машины, бесчувственной, хорошо отлаженной и смазанной машины.
А ведь она ему об этом говорила… Милая, славная Герди! Это было весной девяносто второго, ранней весной, еще лежал снег; они гуляли тогда в парке Горького, казалось, что все, как и прежде - но он понимал, что, вместе с ноздреватым серым снегом на парковых аллеях, в прошлое уходило что-то важное в их отношениях. Что она тогда ему говорила? 'Вы скоро станете очень давним, очень туманным прошлым. Быть может, уже наши дети будут читать о вашей стране в книжках и недоверчиво качать головами - не думай, что вам позволят вернуть хоть что-то! Вы легко и весело разрушили свою большую страну - теперь им будет совсем просто превратить ее осколки в большое поле для охоты. Не думай, Алекс, что мне не жаль твоей страны - мне очень жаль всех вас; но вы сами безрассудно идете в капкан, который для вас приготовлен! Пойми, у вас нет будущего - вы нужны им только в качестве рабов - причем, в отличие от рабов римских, вас даже не будут обязаны кормить! В этом новом мире, о котором ты так восторженно рассуждаешь - нет места человеческому; это мир мертвецов! Каждый за себя - это означает, что никто за другого. Я не понимаю, почему ты смеешься!'
Они долго, до озноба, до головокружения целовались - ведь была весна… Пся крев, а ведь нежная, трепетная Герди была тысячу раз права! Она видела его слепоту, его бездумную восторженность - теперь он понимает, как ей это было тяжело. Ведь она, в отличие от него, знала…
Он не сказал ей 'останься' в тот июньский вечер, на перроне минского вокзала - во многом именно из-за почти невидной, микроскопической трещинки, что пробежала в их отношениях после того разговора; а ведь она оказалась права! Он, как упертый баран, пытался доказывать ей свою правоту - он, до макушки погруженный тогда в дурман 'новой жизни', не воспринимавший ни единого слова, которое бы смогло его отрезвить. Он рисовал ей сияющие перспективы своей коммерческой деятельности, величественные замки благополучия и богатства, расписывал грядущую шикарную и беззаботную жизнь - а она смотрела на него, как опытный, матерый, видавший виды и тёртый жизнью сержант смотрит на обритого наголо зеленого новобранца в необмятом обмундировании, заявившего свои неоспоримые права на маршальский жезл, в доказательство серьезности своих намерений предъявившего пустой ранец… Господи, каким дураком он тогда был!
Герди, милая Герди! Где ты сейчас?
Правда, в Париже - как там, 'увидеть Париж и умереть', идея фикс всей российской образованщины? - он все же побывал - уже на закате своей быстротечной коммерческой карьеры; причем по-богатому, вместе с женой, которая, в отличие от шибко умной Герды Кригер, всецело разделяла его тогдашние жизненные воззрения и приоритеты. Никчемная, пустая 'интеллектуалка', возомнившая себя невесть кем… Он посмел променять Герди - милую, нежную, всепонимающую Герди - на этот склад банальностей! Опять же, поделом вору и мука - когда жена предала его, легко и небрежно, почти походя - он этому нисколько не удивился. Женщины любят победителей… А он не смог стать победителем в тех крысиных бегах, что назывались 'коммерцией по-русски' - не хватило, наверное, какого-то специального хватательного гена в его наборе ДНК. И стал аутсайдером - неудачником, если по-простому. Лузером, как сейчас стало модно говорить.
Горько всё это сейчас вспоминать, горько и обидно… Но вспомнить надо - хотя бы для того, чтобы разобраться, кто он сейчас на этом свете.
Что он делает в этом забытом Богом городке? Живет. Или доживает? В общем, существует - как растение; нет, хуже, чем растение - у того хоть есть цель существования, любое растение размножается; ему же не удалось даже это…. Сначала жена хотела 'пожить для себя', потом, когда проблемы начали расти, как снежный ком - о каком ребенке могла уже идти речь? Да и супруга, как теперь очевидно, еще в самом начале трудностей быстро и решительно поставила на нем крест - бедная, бедная жертва того же самого мифа, в который в начале девяностых верил и он сам! Ведь она же искренне была убеждена в том, что достойна самого лучшего варианта красивой жизни - а как же? Ведь во всех глянцевых журналах об этом написано черным по белому (или оранжевым по зеленому, это как получиться). А раз так - долой мужа-неудачника, да здравствует жизнь свободной и богатой женщины! 'Свободной', как оказалось - сколько угодно, а вот насчет 'богатой' - с этим случилась заминочка…. В общем, не получилось богатства. Несмотря на предательство - впрочем, читала же девушка в юности Новый Завет, знала, стало быть, об истории с тридцатью динариями. Могла бы и вывод сделать…. Не сделала. Стало быть, винить должна исключительно сама себя.
Герди, милая, солнечная Герди! Чем ты сейчас занята, кто чутко сторожит по ночам твой сон? Дай Бог тебе удачи хоть в этом! Какого же дурака он свалял тогда, в девяносто втором, на перроне минского вокзала…
Вообще - каким болваном он тогда был! 'Перед нами открылся весь мир, мы создадим торговую империю, мы разбогатеем…' Это сейчас глупо и смешно - тогда это казалось незыблемыми истинами! 'Великая торговая империя'… Боже, каким смешным кретином он был тогда в ее глазах! Напыщенный фанфарон, напоминающий павлина, важно вещающий о какой-то несусветной ерунде, о своих планах покорения мира - удивляюсь, как она тогда просто не плюнула ему под ноги?
И ведь не сразу открылись у него глаза - потребовалось долгих три года, чтобы мозги освободились от наносной шелухи разных идиотских тезисов - типа 'свободного предпринимательства' и 'коммерческого успеха любой ценой'. Долгих, долгих, очень долгих три года!
Кто знает, чем бы закончилась его 'коммерческая' жизнь, всё более и более напоминавшая скверную пьеску из жизни безнадежных банкротов - если бы не ТОТ случай…
Слава Богу, в один ясный солнечный день случилось Чудо. Для него - очевидно, при попустительстве судьбы, не усмотревшей за причудливой игрой случая - нашелся тот самый Третий путь, о котором говорил Юра Блажевич; правда, в транскрипции его философствующего друга этот путь и всё, что с ним связано, выглядело несколько иначе - ну, на то у Юры и была такая странноватая фамилия….
Это произошло в девяносто пятом, в марте. Точно - в тот день как раз застрелили Влада Листьева, и все радиостанции и телеканалы только об этом и говорили.
Он жил тогда у матери - зализывал раны после очередного коммерческого провала… или отдыхал после успешного завершения очередной сделки? Не важно. Важно то, что именно в этот день раздался телефонный звонок, изменивший его жизнь. Он и сегодня помнит его до последнего слова.
Телефон зазвонил утром, около десяти. Он как раз заканчивал завтрак, и телефонный звонок, отвлекший его от яичницы с ветчиной, не мог не вызвать реакции раздражения. Взяв трубку, он тогда довольно резко бросил:
- Слушаю!
- Одиссей?
Мгновенно раздражение сменилось ошарашенным удивлением. Ого! Вспомнили! Через девять лет! Надо же…
- С кем имею честь? - хотя чего спрашивать? Если назвали его рабочий псевдоним - значит, это именно те, о ком он думает. Впрочем, перестраховаться будет не лишним. Как говорил его командир роты, старший лейтенант Митин: 'Лучше перебдеть, чем недобдеть'.
- Вам привет от Дмитрия Евгеньевича. Помните такого?
- Помню.
- Хорошо бы повидаться. Завтра, в Бресте, в полдень, у входа в центральный универмаг - устроит?
- Добро. Буду.
- У меня в руках будет ваша любимая книга. До встречи!
На следующее утро он был в Бресте. Человек, ожидавший его у входа в универмаг, держал на руках 'Похождения бравого солдата Швейка' в зеленой обложке - все сходилось.
Задание оказалось несложным - на его взгляд. Конторе требовалось перекинуть через границу с польской стороны четыреста килограмм белого порошка, расфасованного в шестнадцать мешков по двадцать пять кило содержимого в каждом. Причем сделать это нужно было, не обременяя пограничников и таможенников с обеих сторон излишними и в данном случае никому не нужными формальностями.
То бишь, говоря прямо - контрабандно.
Связник тогда передал ему адрес в Польше, по которому нужно было забрать товар, деньги и адрес в Москве, куда эти шестнадцать мешков следовало доставить. Остальное было оставлено на его усмотрение - то бишь, на его полную и абсолютную ответственность.
Можно было не браться. В конце концов, уже четыре года не было государства, которому он в восемьдесят шестом присягнул на верность; формально никаких обязательств он не нес и по той подписке, что дал, как тогда было принято писать, 'компетентным органам' - теперь это были органы чужой страны. Чисто юридически у него вообще не было никаких обязанностей перед Той Организацией - но он взялся за то дело. Почему?
Он и сегодня не мог дать себе ответ на этот вопрос. Но прекрасно помнил то ощущения счастья, последовавшее вслед за своим согласием на операцию - как будто с плеч свалилась немыслимая тяжесть, как будто после долгого и тяжелого бессолнечного ноября - вдруг начался апрель; он был нужен, в нем нуждались - и этого ему оказалось достаточно, чтобы снова встать в строй.
У него был в Бресте друг - бывший сотрудник таможни Олег Нетренко; однажды паренек неосмотрительно задержал автобус с дагестанскими номерами, по самые шпигаты набитый банками контрабандной черной икры. Арест автобуса, конфискация контрабанды, фанфары в честь героя - очень быстро сменились увольнением этого же героя 'в связи с неполным служебным соответствием'. Дело житейское - горцы кому нужно 'наверху' заплатили за 'зеленый коридор', а 'верхний дядя' не пожелал в нужном ключе проинструктировать инспектора; в результате провал всей хитроумной операции. 'Дяде' нужно было чем-то ответить - он и уволил чересчур резвого инспектора; парень еще очень легко отделался! Даги требовали голову неуступчивого таможенника…
В общем, человек, который помог бы ему в этом деле - нашелся почти мгновенно. И человеку этому вставить фитиль бывшим коллегам - было за счастье; к тому же деньги никогда не бывают лишними. Так что с исполнителем вопрос решился.
Разумеется, он не стал посвящать Олега в тонкости предстоящей операции - к чему? Только нагонять лишнего страху; пусть это будет обычная контрабанда!
Сказано - сделано. Версия сложилась очень славная: в Польше производится порошок - смесь для маринования сельди; его легальный импорт затруднен в связи с запретительными, по своей сути, таможенными пошлинами (четыре доллара за килограмм!), посему эту смесь для российского рыбного заводика надо ввезти по-тихому. Москвичи готовы заплатить половину от возможной пошлины исполнителям, плюс транспортные и прочие расходы. Восемьсот баксов чистой прибыли за непыльное дело - чем плохо?
Олег согласился тут же. И на следующее же утро на его 'пассате' с прицепом они, по телефону предупредив хозяина склада, чтоб был на месте вечером - выехали в Колобжег, расположенный у черта на куличках, на самом берегу Балтийского моря; получить груз надлежало именно там.
За световой день дорогу они не одолели (выехали поздновато, четыре часа угробили на таможне, а потом еще полтора часа проплутали в Варшаве - им надо было на шестьдесят второе шоссе, на Плоцк, а выехали - по темному времени - на шестьдесят первое, на Легионово), пришлось заночевать на заправке, полста верст не доехав до Кошалина; приехав уже утром следующего дня, они обнаружили хозяина склада в предынфарктном состоянии - тот не спал всю ночь, ожидая тех, кто избавит его от опасного груза, с замиранием сердца.
Он не стал спрашивать хранителя, что же лежит в мешках - по счастью, Олег в это время грузил порошок в прицеп и не видел, какую реакцию вызывает этот груз у поляка.
Он не спросил о содержании мешков и тогда, когда доставил груз в Москву - к чему? Главное было - выполнить задание; если его не посвятили в тонкости процесса - стало быть, к тому были важные причины. Его деликатность оценили - финансово; вернувшись в Брест, он честно разделил премию со своим подельником.
Хотя, в принципе, дело оказалось не столь уж и сложным. Мешки сложили у знакомого поляка в Словатичах, польской деревеньке у погранперехода Домачево, запихав их подальше от глаз случайных посетителей в самую глубину хозяйского сарайчика, посреди разного хлама типа поломанных сеялок-веялок, старых колёс, сломанных ульев - Бог весть зачем хранившихся у запасливого польского Плюшкина. Затем провели разведывательную ходку, определились со временем пересечения границы, со сменами знакомых таможенников (машины и груз шмонают они, погранцы смотрят паспорта и удостоверяются в соответствии фотокопии оригиналу). И, проведя основательную подготовку - за пять рейсов вывезли все это добро в Белоруссию: один мешок - вместо запаски, два - под задним сиденьем. Границу (возвращаясь из Польши) обычно пересекали к концу смены, когда внимание таможенников притуплялось до минимума, забив багажник всякой польской ерундой (пакетами с чипсами и конфетами, яблоками, копченой свининой - в общем, всем тем, что обычно возили жители белорусского приграничья с польских базаров), и посадив на заднее сиденье пару попутчиц (многие жители Домачево таким несложным путем катались в ближнюю Польшу с контрабандным украинским спиртом, правда, в божеских объёмах - по два-три литра: туда на одних попутках, обратно - на других; пеший переход был запрещен).
Первая ходка вызвала тогда у него изрядную нервную дрожь, холодный пот на лбу и предательскую тошноту - последняя же, когда лишний, шестнадцатый мешок, пришлось тщательно маскировать уже просто в багажнике, не запрятав его в нишу для запаски (там не было места), а лишь завалив его грудой ярких пакетов с леденцами - не родила даже тени волнения. Работа как работа - и они сделали ее так, как надлежит.
Ну, а на своей стороне все остальное было - дело техники. Он нашел фирму, за малую толику согласившуюся стать легальным экспортером в Россию кормовых добавок для крупного рогатого скота. За сотню сговорился с изготовителями соответствующих документов, и, погрузив уже абсолютно легальные премиксы в микроавтобус - убыл в первопрестольную.
Вся музыка заняла у него тогда двадцать шесть дней. Вдвое меньше, чем запланировали для этой операции в Москве!
Он не знал, почему выбор командования пал не него. Наверное, ему просто повезло. В жизни иногда случаются странные вещи…
В те дни жизнь вновь (правда, на очень короткий промежуток) приобрела смысл. Ему довелось прикоснуться к Тайне - и это очень долго позволяло ему считать себя в своих собственных глазах человеком, выполнившим свой долг. Долг солдата и мужчины.
Он оставил молчаливому брюнету, принявшему у него груз в Москве, свои координаты (на случай, если его не будет у матери), и брюнет скупо пообещал, что в случае нужды о нем вспомнят и непременно привлекут - но с тех пор ему никто и никогда так ни разу и не позвонил, и не написал. Деньги, полученные за доставку 'смеси для маринования сельди', довольно быстро кончились, он снова взялся за мелкие коммерческие дела; на жизнь хватало - но разве для того он родился на свет, чтобы торговать контрабандными сигаретами или реализовать мелкими партиями фальшивую водку, разлитую ушлыми армянами?
В конце концов, что он скажет Герде, если та, паче чаяния, вдруг увидит его, разгружающего ящики с паленой 'Столичной' у заднего двора какого-нибудь сельпо в Гомельской области? Конечно, Герде нечего делать в такой заштатной тмутаракани - но вдруг? Он стал тем, кем должен был стать по ее прогнозам - люмпен-коммерсантом (интересно, а такие вообще есть в учебниках политэкономии? Или это лично ею созданный неологизм?), самым мелким из компрадоров, ничтожным торговцем вразнос - то есть никем… И она ЭТО увидит! Нет, хватит!
Эта мысль мучила его все те месяцы, что прошли в идиотской 'мелкооптовой' торговлишке - причём мучили иногда чисто физически; тем более ему было обидно промышлять такой ерундой после покрытого загадочным флёром и такого удачного польского похода. И два месяца назад - хорошо, что прозрение наступило ДО дефолта, ему удалось сохранить малую толику сбережений - он бросил всю эту музыку. Денег хватило, чтобы снять на полгода квартирку в этом занюханном Борисове, и еще осталось на сносное питание на весь этот срок. Что дальше - он не знал; но также хорошо он знал, что больше ничем таким, что создавало бы ему душевный дискомфорт - он заниматься не станет. Лучше сдохнуть…
Милая, нежная, желанная Герди! Как ты оказалась не по-женски умна и прозорлива! И как лучисты были твои глаза! Как прекрасна улыбка!
Сегодня мне не было бы стыдно перед тобой. Я еще не нашел своего места в этой, тысячу раз поганой, жизни - но я ушел из того дерьма, которым, по моему (и, кстати, по твоему) глубокому убеждению никогда не должен заниматься мужчина. У меня нет повода для гордости - но, по крайней мере, у меня нет и повода опускать перед тобой глаза; я готов признать твою правоту - и попросить прощения за все те слова, что произнес в запале в тот мартовский день девяносто второго, на аллейке, ведущей к колесу обозрения.
Ведь я по-прежнему люблю тебя, моя маленькая Герди!
Ладно, пора собираться. Здешние завсегдатаи с немалым любопытством посматривают в сторону здорового молодого мужика, вот уже два месяца с завидным постоянством валяющегося на пляже и ни черта не делающего - когда в мире происходит столько всего захватывающего! Дефолты, смены кабинетов, финансовые катастрофы, взлеты и падения курсов валют - неужели мне это не интересно?
Не интересно. Когда-то давно, в прошлой жизни, я не отходил бы от телевизора - а сегодня для меня вся эта шумиха не имеет никакого значения. Тяжко больной Ельцин, назначающий и смещающий министров, министры, клятвенно обещающие народу избавление от финансового краха в обозримой перспективе, народ, яростно штурмовавший обменники и все равно оставшийся с носом - потому что тогда для чего всю эту музыку было заводить? - и продолжающий верить изолгавшимся политикам… Боже, как все это утомительно!
Моя маленькая, солнечная Герди! Как я хочу увидеть тебя - хоть на мгновение!