- Я же говорила - твое лекарство на меня не действует! - резко бросает Шодмер.
Сильные головные боли начались у нее примерно неделю назад, с тех пор их интенсивность и продолжительность с каждым днем нарастала. На наших совещаниях мы, специалисты, только об этом и говорим.
"Вероятно, происходит разархивация новой порции воспоминаний", - предполагает Дегра Данн.
"Или не справляется с нагрузкой мозг", - возражает Марбандд Тетревнер.
"Наульцы вполне способны составить точную программу развития шестилетнего ребенка - они знают о нашей культуре достаточно много", - парирует Данн.
"О культуре Анн‑Шабха или о других тоже?" - вмешивается Бент Гул из Гарппанда.
Беда в том, что все мы - специалисты, которые знают только свои "измы" и "логии". Впрочем, со временем даже мы поняли: с Шодмер ничего не происходит просто так. И все же неприятно думать, что мне, возможно, придется своими глазами увидеть, как Шодмер - юная и старая, наивная и мудрая, невинная и всезнающая - превращается в бессмысленно лопочущую идиотку. Поэтому я не отхожу от набитого лекарствами саквояжа, пока боль не отступает, хотя я отлично понимаю, что вся наша наука бессильна перед этим. Но вот Шодмер в последний раз морщится и наконец улыбается. Она готова гримироваться дальше.
Прием или, лучше сказать, праздничный обед по случаю шестилетия посланницы Клейда проходит на редкость скучно и неинтересно. Оказывается, у некоторых специалистов, обслуживающего персонала и младших дипломатов тоже есть дети. Сейчас все они одеты в лучшие платья, но, несмотря на это, вид у них такой, что сразу ясно: они с радостью занялись бы чем угодно, лишь бы оказаться подальше от Летнего зала с его старинными костяными светильниками и натертым до зеркального блеска паркетом. Дети стоят в ряд, а Шодмер медленно шагает вдоль строя, словно принимающий парад генерал. В течение четверти часа все три группировки - дети дипломатов, местная ребятня и сама Шодмер - с подозрением приглядываются друг к другу. Послы и атташе, на чьих плечах лежит тяжкое бремя ответственности за организацию всеобщего веселья, растерянно переминаются с ноги на ногу, не зная, как взяться за дело. Гремит музыкальный автомат, снаряженный отборной коллекцией последних шлягеров, и я невольно думаю, что еще никогда они не звучали так тривиально и пошло, как здесь - под этими высокими сводчатыми потолками и резными стропилами. Интересно, нравится ли Шодмер весь этот шум?
Улучив минутку, я покидаю группу серьезных взрослых, которые изо всех сил стараются расшевелить малышню. В глубине зала стоит стол с напитками "для больших". Здесь я сталкиваюсь с братьями та‑Гахадд. Они заранее позаботились о том, чтобы занять стратегически выгодную позицию.
Я с удовольствием опрокидываю бокал аквавита. Затем еще один.
Кларриг озадаченно смотрит на меня.
- Я думал, ты не пьешь на работе, - замечает он, но я пропускаю его замечание мимо ушей. Первая порция крепкого напитка подействовала практически мгновенно; я начинаю видеть и чувствовать.
Я была за рулем легковой машины. Обоняние ловило запах разогревшейся на ярком весеннем солнце обивки салона; удобно облегало тело подхалимски‑мягкое сиденье. Негромко застучал о рулевую колонку счастливый Дорсийский крест - брелок ключа зажигания, и двигатель с ворчанием ожил. Несильный толчок, и я почувствовала, как машина, набирая ход, запрыгала по булыжной мостовой.
Шодмер затевает игру в "колокольчики". Дети берутся за руки и встают в круг. Дипломаты и советники покровительственно хлопают в ладоши, подбадривая Шодмер, которая то вырывается из кольца сцепленных детских рук, то ныряет обратно. Дети смущены. Шодмер, напротив, выглядит беззаботной и счастливой. И чужой.
Динь‑динь!.. Удар по плечу, взмах подола, быстрое движение маленьких ножек. Динь‑динь, ты - колокольчик!..
Шодмер на целую голову ниже мальчика‑буданца, но он, как и подобает джентльмену, все же покидает круг и, наклонившись вперед, обхватывает Шодмер сзади за талию. И вот уже два колокольчика то врываются в центр кольца, то вырываются из него.
Передо мной стремительно разворачивается полотно дороги. Косые лучи вечернего солнца бьют прямо в глаза, и лобовое стекло частично поляризуется. Движение довольно плотное - в этот вечерний час все спешат домой. Автомобиль мчится. Она всегда ездит быстро - на мой взгляд, даже чересчур быстро. Одна рука крутит ручку настройки приемника, поэтому за дорогой она следит не очень внимательно. Меня это пугает, но ей все равно. Она обожает слушать новости - просто жить без них не может. Но куда, куда она мчится с такой скоростью навстречу плотному транспортному потоку? От множества недоуменных вопросов у меня перехватывает горло, но ответов нет. Треммер - не телепатия. В нем нет слов - только чувства, только сопереживание.
Машинально я протягиваю руку за третьим бокалом, но кто‑то останавливает меня.
- Послушай, Фод, тебе не кажется…
Динь‑динь, ты - колокольчик!
Взгляд, которым я награждаю Кларбу, достаточно красноречив. "В следующий раз, - говорит мой взгляд, - подумай хорошенько, прежде чем прикасаться ко мне. А лучше - отрежь себе руки!"
Шодмер улыбается мне из круга и машет рукой, приглашая принять участие в игре, но я отрицательно качаю головой. Я боюсь, что если я сдвинусь с места хотя бы на шаг, то потеряю контакт с Фодлой. Длинная вереница детей движется дальше. В самом конце я с удивлением замечаю Чрезвычайного и Полномочного посла эт‑Шэя. Он напоминает громоздкий товарный вагон, который по недоразумению прицепили к изящному дачному поезду.
…Она снова тянется к радиоприемнику, потому что не может поймать новости, которые ее больше всего интересуют. Последние известия о посланнице Наула и обо мне. Приемник перескакивает с одной станции на другую, из динамиков сыплются светские сплетни, спортивные отчеты, криминальные новости, но о контакте, о переговорах с Клейдом нет ни слова. Что ж, журналистов можно понять: все это уже вчерашний день. Не без горечи я думаю о том, что, даже когда Фанадд присоединится к сверхцивилизации, состоящей из тридцати тысяч миров, мы еще долго будем искать в газетах только привычные заголовки. Фодла продолжает крутить ручку настройки, и низкое вечернее солнце светит ей прямо в глаза.
Я чувствую опасность раньше, чем замечаю что‑то определенное.
Фодла улавливает мой страх и вскидывает глаза на дорогу. Прямо перед ней возникает из ослепительного солнечного сияния тяжелый автопоезд. Тормозить и сворачивать поздно: автопоезд уже совсем рядом, а Фодла едет слишком быстро. Кроме того, она все еще не видит опасности. Она видит только хлопающих в ладоши людей в хороших костюмах, чадящие светильники из пожелтевшей, растрескавшейся кости да маленькую девочку, которая кружит и кружит по залу, то врываясь в круг, то вырываясь из него. Лишь в последний момент Фодла инстинктивно выворачивает руль. Каким‑то чудом ей удается избежать лобового столкновения, но в последний момент автопоезд задевает легковушку крылом. Машина Фодлы отлетает в сторону, скользит боком и, наконец, опрокидывается в кювет.
И все это я вижу, слышу и чувствую.
Ведь все это происходит со мной.
Пронзительный крик. Шодмер падает на колени, прижимая к вискам крепко сжатые кулаки. Вереница "колокольчиков" замерла неподвижно; дети еще держат друг друга за талии, но на лицах уже проступают удивление и страх. Потом взрослые бросаются вперед и заслоняют от меня посланницу Клейда.
Машина ударяется о дно глубокого оврага, и у меня темнеет в глазах. Я ничего не вижу, но продолжаю ощущать, как меня давит, расплющивает и рвет на части нечеловеческая сила. Я чувствую, как Фодла умирает внутри меня.
Я тоже кричу, но за воплями Шодмер никто не слышит моего крика. Бокал с аквавитом вываливается из моих пальцев. Толстое стекло не бьется; бокал подскакивает и, оставляя за собой мокрую дорожку, катится по паркету в угол. Кларриг и Кларба поддерживают меня под руки, но их взгляды направлены на Шодмер. Та продолжает визжать, сучить ногами и кататься по натертому до блеска полу.
- Ах, чтоб тебя!.. - свирепо шепчет мне на ухо Кларба. - Да что с тобой, Фодаман?!..
Бедный, бедный Кларба! Острый приступ мигрени у Шодмер, пьяный ксенопсихолог, играющие в "колокольчики" послы великих держав. Для него это, пожалуй, чересчур.
- Ничего. Со мной - ничего, - отвечаю я, и это правда. Но часть меня умерла, и мне нужно уйти. Я должна как можно скорее выбраться отсюда. - Пустите меня, пожалуйста. Оставьте меня одну…
Шодмер продолжает что‑то бессвязно выкрикивать. Еще немного, и меня начнут искать, чтобы я "перевела" им ее слова. Но меня нет. Мое изуродованное тело лежит в глубоком кювете на обочине Ташнабхельского шоссе, а душа… Стараясь не привлекать к себе внимания, я начинаю пробираться вдоль стены к выходу. Никто не должен меня заметить!
- Аднот! - кричит Шодмер. - Ад… Нот… Это… собрание… коллективных… знаний… тридцати тысяч… миров… Клейда!..
Я уже у выхода. Вытянутое здание монастыря напоминает изнутри четырехрядное шоссе - длинное, прямое, пугающее. Опираясь на колонны, бредет вдоль него наполовину мертвая женщина.
Куда бы я ни пошла, где бы ни появилась, меня обязательно спрашивают, как я себя чувствую. Чувствую?.. - переспрашиваю я. Что вы имеете в виду? Как, по‑вашему, могу я что‑то чувствовать, если я умерла? Существует некая женщина. По утрам она встает, умывается, одевается. Она завтракает, пьет мате и звонит по телефону людям, которые живут далеко на севере. Те отвечают ей спокойными, обдуманными фразами, но она все равно слышит в их голосах неловкие нотки. Сама она не испытывает ни неловкости, ни горя - ничего, только произносит ничего не значащие, общие фразы и кладет трубку. Когда день заканчивается, она ложится спать. Я наблюдаю за женщиной со стороны. Я точно знаю, что и как она делает, но между нами нет никакой связи. Это, кстати, еще одно доказательство того, что настоящая я умерла, превратившись в дух, в призрак, который способен только смотреть, но не может ни чувствовать, ни переживать.
Впрочем, дух понимает, что в мире живых происходят грандиозные события. Шодмер вспомнила множество важных подробностей, касающихся устройства и предназначения аднота. Специалисты и дипломаты носятся как угорелые с совещания на совещание, с конференции на конференцию, и некогда тихие и пустые коридоры Убежища заполняет пронзительное попискивание портативных компьютеров. В глубине души я знаю, что не должна оставаться в стороне. Все происходящее слишком значительно и важно, так что рано или поздно мне придется вернуться в мир слов и поступков. Но сама я к этому не стремлюсь. Я вообще больше ни к чему не стремлюсь и ничего не хочу. Лучшая часть меня умерла, и вместе с ней умерли все желания и чувства.
Так тянутся однообразные, бесцветные, пустые часы и дни. Однажды утром кто‑то негромко стучит в дверь моей комнаты в мансарде, и я понимаю - произошло именно то, чего я так боялась. Шодмер спрашивает разрешения войти, а затем приносит мне свои соболезнования. Странно звучат в устах маленькой девочки по‑взрослому тщательно подобранные, очищенные от излишних эмоций фразы. Призрак глядит на нее и говорит про себя: что можешь понимать ты - шестилетняя малявка, только недавно получившая душу? А мрачная женщина по имени Фодаман думает: "Наконец‑то я понимаю тебя, дитя другой планеты. Ведь теперь и я - как и ты - не‑пара, недочеловек, калека".
Шодмер говорит совсем недолго. Закончив свою маленькую речь, она поворачивается к двери, собираясь уходить. Я благодарна ей, но на пороге Шодмер неожиданно останавливается.
- Ах да, - говорит она, - чуть не забыла. Я скоро уеду. Примерно через неделю состоится внеочередное заседание ассамблеи Союза Наций в Далит Тале. Я должна выступить и рассказать им об адноте…
По тому, как звучит ее голос, я догадываюсь - Шодмер очень хочется услышать в ответ что‑то ласковое, ободряющее, но я молчу. Я не смею даже поднять глаза и посмотреть на нее - на это древнее и мудрое… дитя.
- Так вот, - добавляет Шодмер, и на сей раз ее голос звучит обиженно и холодно, - на случай, если мы больше не увидимся, я хотела поблагодарить тебя за доброту и терпение. Мне было очень приятно работать с тобой. Мне будет тебя не хватать.
После недолгого колебания она решает не прощаться за руку и исчезает. Я слышу щелчок захлопнувшейся двери и еще долго гляжу на то место, где только что стояла Шодмер.
Смерть - не только горе, но и неизбежные хлопоты. Нужно известить друзей и родственников, связаться с похоронным бюро, заказать все необходимое, договориться о заупокойной службе. Но я была на Юге, я выполняла важное правительственное задание и ничем не могла помочь. Несомненно, я чувствовала бы себя значительно лучше, если бы мне пришлось принимать соболезнования, делать звонки, решать организационные вопросы. Заботы помогают справиться с унынием и тоской. Я же не могла уйти даже в свою повседневную работу, поскольку никакой работы не осталось: Шодмер со своей небольшой свитой собирала вещи, готовясь к переезду в Далит Тал. Кроме того, теперь и мне, и моим коллегам‑ксенологам стало окончательно ясно: все, что происходит и будет происходить дальше, от нас никоим образом не зависит, и изменить мы все равно ничего не сможем. Вот почему уже несколько дней я занимаюсь главным образом тем, что сравниваю мрачную тональность собственных мыслей с цветом непогожего весеннего неба и с трепетом и страхом жду треммера - точнее, не треммера, а воспоминаний о нем. Родители и родственники ежедневно сообщают мне, как идут дела, которыми я должна была бы заниматься сама.
Наконец я узнаю, что назначена дата кремации и заказана отдельная печь. Придется ехать. С тяжелым сердцем я иду к Кларригу и Кларбе, чтобы попросить их достать мне место на самолете.
- Я возьму только самое необходимое, - обещаю я. - Прочие вещи я пока оставлю здесь и вернусь за ними потом, когда будет такая возможность.
Кларриг морщится, словно у него болит зуб, и молчит.
- Если я не полечу этим самолетом, я не успею на кремацию!
Даже удивительно, как легко далось мне это слово.
Кларриг надувает щеки, тяжело вздыхает и движением бровей указывает на брата. Это получается у него почти непроизвольно, и я догадываюсь, в чем дело. Треммер…
- В чем дело? - спрашиваю я напрямик. - Что происходит?
Кларба качает головой. Я вижу, как его буквально разрывают какие‑то противоречивые чувства. Наконец он решается и в двух словах объясняет, почему я не должна лететь одним самолетом с Шодмер. Я слушаю эту невероятную правду и начинаю понемногу сознавать, что, кроме никогда не тающих ледников над Убежищем, в мире, оказывается, существует еще одна страна вечного холода и мрака, где небо и земля одного цвета, где не текут реки и не поют птицы. И еще я понимаю, что некоторые люди живут там всю жизнь и - самое главное - превосходно себя чувствуют.
Как ни в чем не бывало я благодарю братьев та‑Гахадд и выхожу в коридор. Первые несколько шагов я делаю довольно спокойно, потом почти бегу к винтовой деревянной лестнице и поднимаюсь на самый верх. По длинной галерее я добираюсь до своей комнаты и бросаюсь в кресло у окна. Снаружи еще светло, но вокруг меня сгущается мрак. Парализующий страх и боль, которые я сейчас чувствую, очень похожи на то, что я испытала, когда погибла Фодла, но разница все же есть. Тогда я умерла вместе с сестрой. На этот раз мне кажется, будто меня убили.
Я сижу без движения, не замечая течения времени, сражаясь с головокружением и накатывающимися на меня волнами отчаяния и ужаса, и прихожу в себя, только когда куранты на Часовой башне отбивают полночь. Прошло несколько часов, но за это время все в моей голове странным образом встало на свои места. Я ясно понимаю, что мне нужно предпринять: сделать несколько звонков, совершить несколько предательств. Совершенно обычные хлопоты, во всяком случае - для меня.
Я встаю с кресла, выхожу из комнаты и иду к Детской по гулким, пустым коридорам, где гуляют ледяные сквозняки. Мне ни капельки не страшно; я боюсь только одного - что мой магнитный пропуск может быть аннулирован. Но нет - Кларриг и Кларба специально позаботились, чтобы этого не произошло. Я всегда была их лучшим агентом и осталась им даже сейчас. Особенно сейчас.
Я подношу пропуск к считывающему устройству. Светодиод мигает, дверь открыта.
Несколько мгновений я просто смотрю на спящую Шодмер. Как и всегда, она лежит в самом центре огромной кровати и кажется очень маленькой и беззащитной. Сложные чувства охватывают меня, но особенно раздумывать некогда - время не терпит. Весне всего несколько недель, но здесь, на высоких южных широтах, ночи уже стали заметно короче.
Вместо того, чтобы окликнуть Шодмер по имени, я запускаю звуковой мобиль. Полые металлические трубки негромко вызванивают старинную колыбельную. В психологии это называется "мягким пробуждением". Плавная ташнабхельская мелодия наполняет комнату, и я с запоздалым страхом думаю о том, что ее, наверное, слышно во всех комнатах монастыря. Но в темноте уже блеснули глаза - Шодмер проснулась.
- Кто здесь?! - тревожно шепчет она и узнает меня. - Фодаман, это ты? Что случилось?
В руке я держу ее рюкзачок. И показываю его девочке.
- Вставай, Шодмер. Мы должны срочно уехать.
Она приподнимается на локте и морщит лоб. Шодмер готова задать мне сразу несколько вопросов, но ни слушать, ни отвечать на них я не собираюсь.
- Шодмер, пожалуйста, верь мне! - быстро говорю я. - Одевайся, и идем. Нам нужно немедленно покинуть Убежище.
- Нам грозит какая‑нибудь опасность?
- Да, - киваю я. - Очень серьезная опасность.
Я вижу, как Шодмер бросает быстрый взгляд в сторону кнопки тревожной сигнализации, вделанной в деревянную облицовку стены в изголовье кровати. Звенит, сводя с ума, ташнабхельская колыбельная - древний, навязчивый, гипнотизирующий мотив. Дурацкая игрушка! Я тянусь к выключателю, но Шодмер перехватывает мою руку.
- В таком случае, - говорит она, - нам нельзя терять время.
Две минуты спустя Шодмер уже полностью одета и готова к выходу. На ней теплый зимний телб и башмаки из толстой кожи. Там, куда мы отправляемся, может быть очень холодно. Непроизвольно я бросаю взгляд в сторону окна. Сквозь щели в жалюзи уже брезжит серый рассвет. Нам действительно пора.
К тому времени, когда мы добираемся до стоянки машин, становится уже совсем светло. На грязевых пустошах побережья шумно скандалят вышедшие на утреннюю кормежку гуси. Им тоже нужно многое успеть за короткое полярное лето.
Я подсаживаю Шодмер в большой трехосный вездеход и сажусь сама. До этого все идет нормально, но стоит мне поднести палец к кнопке стартера, как я снова вижу себя за рулем другой машины. Руль в моих руках кажется теплым, вечернее солнце слепит глаза, а в тесном салоне становится душно и жарко…