Сидя в одиночестве за столом, освещённым переборочными светильниками, адмирал прихлёбывал обжигающий чай. Может быть, для истрёпанных нервов (хотя со стороны вряд ли кто-нибудь мог предположить, что у командующего вообще есть нервы) лучше было бы выпить стакан рома, но не хотелось туманить сознание алкоголем. И так с ним, с сознанием, творится что-то неладное, какое-то отупение и свинцовая тяжесть, от которой хочется лечь и забыть всё на свете…
* * *
Бесплотная Тень проскользила над городом, крепостью и гаванью с замершими там железными коробочками, битком набитыми местными разумными существами. У них ночь, время отдыха их биологических организмов, и ауры людей тоже спят, как закрывшиеся на тёмное время суток цветы. А Тени нужно отыскать одно-единственное существо среди многих тысяч - именно за этим её сюда и послали.
Упругая струя магии поддерживает и питает Тень, и укрывает её от чересчур любознательных глаз. Нет, эти примитивные там, внизу не представляют для Тени никакой угрозы, они и помыслить не могут о самом её существовании. Опасны другие, на которых Тень едва не натолкнулась по дороге. Но, кажется, и тех удалось обмануть - не зря Тень вели восемь десятков сильных Магов.
Задача у Тени проста и однозначна - найти и воздействовать, после чего Тень просто распадётся, и тогда самое изощрённое чародейство не обнаружит ни малейших следов вмешательства. Так, кажется, вот оно, искомое…
* * *
В дверь кают-компании негромко постучали, и адмирал отвлёкся от размышлений. Его офицеры приучены к самостоятельности, и если уж уединение адмирала в столь позднее время нарушается, значит, причина этому весьма серьёзная.
– Войдите!
– Ваше превосходительство, сообщение с канонерской лодки "Бобр", - вошедший флаг-офицер был безукоризненно выбрит, подтянут и свеж, несмотря на глубокую ночь. Образец флотского офицера, гроза женских сердец. Сам Макаров амурными подвигами никогда не увлекался, жена была его единственной женщиной, да и то, скорее, только лишь потому, что человеку положено иметь семью. Сердце адмирала безраздельно занимали две страсти - море и война, и для других увлечений места там просто не оставалось. Поэтому Макаров не испытывал обычной мужской зависти к тем, кто пользовался успехом у прекрасного пола, он просто отмечал это как факт. Лишь бы службе не мешало, а там - пусть их… Так, канонерка "Бобр" - она сегодня в дозоре по охране внешнего рейда…
– И что "Бобр"?
– На подходах к внешнему рейду замечены подозрительные силуэты неопознанных судов, совершающих странные эволюции. Сообщение подтверждено наблюдателями с Тигрового Хвоста, с прожекторной станции.
– Снова брандеры? Или миноносцы нашего отряда? "Хотя нет, соединение Бубнова должно возвратиться не раньше рассвета, да и в любом случае оно не стало бы крутиться на рейде, рискуя угодить под огонь своих же" - подумал адмирал.
– Никак нет, ваше превосходительство. Судя по всему, японцы (адмирал не любил уничижительного "япошки", и его подчинённые хорошо это знали). Попыток приблизиться ко входу на внутренний рейд не отмечено, только манёвры неподалёку от него. Похоже на минную постановку.
Мины… Что ж, противник далеко не дурак. Такое повторяется едва ли не каждую ночь, а потом тральщики под прикрытием орудий крейсеров и берега тщательно утюжат водную гладь, вылавливая смертоносные подарки. Всё как обычно.
И флаг-офицер терпеливо ожидает привычного распоряжения адмирала: открыть огонь с дозорных судов по таинственным силуэтам, развести пары на "Диане" и "Аскольде" (крейсерах поддержки), тральному каравану приготовиться к выходу и так далее - схема реагирования на подобные японские вылазки сделалась уже рутинной.
Но адмирал молчит. Странное оцепенение охватило его: он вдруг ощутил абсолютную бессмысленность любых своих действий - ведь против него сила, с которой не поборешься. Адмирал помотал головой, отгоняя морок, провёл ладонью по окладистой, разделённой на две половины густой бороде (дань моде и времени) и отдал распоряжение - но совсем не то, которого ожидал лейтенант.
– Эскадре к утру быть готовой к выходу в море. Вельбот к трапу - я переношу флаг на броненосец "Петропавловск". При поступлении любых сведений о наших миноносцах сообщать мне немедля.
– Есть, ваше превосходительство! - флаг-офицер если и был удивлён, то никак этого не выказал. В конце концов, начальству всегда виднее.
…Миноносцы действительно вернулись под утро - вернулись ни с чем. Японские транспорты не только не удалось атаковать, но даже обнаружить. Более того, возвратилось только семь кораблей из восьми - отсутствовал "Страшный", и никто не мог вразумительно объяснить, что же с ним случилось. Погиб ли он, наткнувшись на случайную мину, или просто отстал в ночной темноте - неясно. Во всяком случае, выстрелов или взрывов на возвратившихся миноносцах не слышали, и это вселяло надежду.
Всё прояснилось, когда ранним утром наблюдатели с береговых постов рассмотрели в утренней дымке одинокий русский миноносец, ведущий на подступах к Порт-Артуру отчаянный бой против целой своры японских. Маленький кораблик крутился под выстрелами, яростно огрызаясь, но было очевидно, что ему не устоять - сила солому ломит. И не прорваться - зажали со всех сторон.
Получив сообщение о бое, Макаров приказал "Баяну" немедленно следовать на помощь "Страшному". Красавец крейсер быстро проскочил узкость прохода из внутренней гавани на внешний рейд и, набирая ход и вздымая форштевнем белый бурун, понёсся в море. Густой дым из четырёх его труб свивался в одну клубящуюся гриву и низко стелился над водой. Наблюдая за удалявшимся кораблем в бинокль, адмирал пожалел, что он сам не находится сейчас на борту "Баяна". Но сожаление было каким-то мимолётным и быстро исчезло, раздавленное всё тем же непонятным ощущением бессилия перед чем-то неумолимо надвигавшимся.
Макаров встряхнулся, с силой проведя ладонью по лицу - не хватало ещё, чтобы его состояние заметили стоящие на мостике "Петропавловска" офицеры. Что за чушь, он никогда не был суеверным. И сейчас всё правильно, он на флагманском броненосце, здесь его штаб, в составе которого находится великий князь Кирилл Владимирович, да и другие высокопоставленные персоны. Всё идёт именно так, как и должно идти. Военный механизм пришёл в движение, остаётся только правильно им управлять. Бой же от него никуда не денется - эскадра уже развела пары и вытягивается на внешний рейд. В море выходят все боеспособные корабли: броненосцы "Петропавловск", "Полтава", "Севастополь", "Победа", "Пересвет" и крейсера "Аскольд", "Диана" и "Новик" с миноносцами.
Вставало солнце 31 марта 1904 года.
* * *
Когда "Баян" подоспел к месту боя, всё было уже кончено - изрешеченный снарядами "Страшный" пошёл ко дну. Русский крейсер отогнал беглым огнём японские миноносцы и подобрал с воды нескольких уцелевших членов экипажа "Страшного". И это всё, что удалось сделать, - из утреннего тумана, хищно поводя стволами многочисленных пушек, появились четыре японских крейсера: "Йосино", "Такасаго", "Кассаги" и "Читосе". "Баян", отстреливаясь и лавируя, чтобы затруднить врагу пристрелку, начал отходить к Порт-Артуру, навстречу выходящей в море эскадре.
Русские корабли вытянулись кильватерной колонной, задирая вверх жерла башенных орудий. Крейсера шли второй колонной, и "Баян" занял свое место во главе крейсерского отряда. Броненосцы выдохнули дружный бортовой залп, прозрачный утренний воздух дрогнул, разрываемый десятками урчащих стальных заострённых цилиндров, и у бортов японских кораблей вода взметнулась вверх десятками высоченных кипящих гейзеров. Недолёт. Среди вздымавшихся белопенных водяных столбов японцы с похвальной резвостью развернулись и отступили, и тут же справа показался другой их отряд.
Это были старые броненосные крейсера, ветераны войны с Китаем: "Мацусима", "Итцукусима" (под флагом контр-адмирала Катаока) и "Хасидате" с бывшим китайским (а ныне трофейным) броненосцем "Чин-Иен". Ход "старики" имели незначительный, по огневой мощи они ни в коей мере не могли соперничать с русской эскадрой, и Макаров ощутил настоящий охотничий азарт. Ночной рейд не принёс успеха, более того, погиб "Страшный", так что если сейчас удастся на глазах у всей эскадры отправить на дно хотя бы один японский корабль (пусть даже далеко не из лучших), то с противником они будут квиты.
Расстояние до кораблей адмирала Катаока медленно, но верно сокращалось. Двенадцатидюймовые башни русских броненосцев натужно выхаркивали плевки тяжёлых снарядов. Стальные туши со скрежещущим воем ввинчивались в воздух и неслись к цели с тем, чтобы разодрать вражеский борт и лопнуть в корабельных внутренностях огненной смертью. Над палубой "Хасидате" взметнулся широкий пламенный язык и потёк чёрный дым.
– Горит, ваше превосходительство! - голос флаг-офицера полнило торжество.
– Вижу, - коротко бросил Макаров, не отрываясь от бинокля. - Усилить огонь!
Шесть шестидюймовых бортовых орудий "Петропавловска" - четыре башенных и два казематных - присоединили свои голоса к рёву главного калибра. Целый лес всплесков окружал японские крейсера. Глаза наблюдателей отмечали попадания - одно, второе, третье… Ответные снаряды бессистемно падали на значительном удалении от русских броненосцев - чаша весов всё явственней клонилась в пользу Тихоокеанской эскадры. В рубке "Петропавловска" повисло напряжённое молчание, готовое взорваться ликующими криками. Никому из стоявших на мостике флагманского корабля людей в военной форме и в голову не могла придти мысль, что там, среди судовых конструкций, сокрушаемых яростной мощью горячих пироксилиновых газов и рвущих всё и вся зазубренных кусков металла, превращаются сейчас в кровавые ошмётки такие же точно существа, как и они сами. Юные Расы - это жестокие дети, зачастую не отдающие себе отчёта в том, что же они творят…
И в это время с другого борта прорисовались серые силуэты больших кораблей, тащивших за собой длинные космы дыма - верный признак полного, форсированного хода. На сцене (где артисты умирают по-настоящему) появились новые действующие лица - главные силы адмирала Того.
Шесть новейших броненосцев, рождённых на британских верфях (услуги английских повивальных бабок были оплачены золотом китайской контрибуции), шли наперерез, намереваясь отсечь русских от Порт-Артура и навязать им бой вдали от береговых батарей крепости. За ними торопились лёгкие крейсера - до десятка, и отряды миноносцев.
Макаров опустил бинокль. Да, это они. Адмирал Того сильнее раза в полтора, и бой в открытом море принимать невыгодно. Холодный расчёт военачальника брал верх над азартом охотника - стволы артурских батарей сводили на нет перевес японского флота, и пренебрегать такой поддержкой было нельзя. Уже впившиеся в добычу клыки приходится разжимать - иначе эти самые клыки тебе запросто могут выбить.
– Поднять сигнал "К повороту!". Возвращаемся, - приказал командующий флотом.
– Есть, ваше превосходительство!
Русская эскадра ложилась на обратный курс.
– Жаль, Степан Осипович, не получилось запечатлеть с натуры весьма эффектное полотно. Мне ещё не доводилось рисовать тонущие боевые суда…
Макаров обернулся на знакомый голос. Художник стоял рядом с ним на мостике "Петропавловска" с кипой листов бумаги, на которых он делал наброски. Адмирал заметил горящие глаза Верещагина - интеллигент сожалел об упущенной возможности лицезреть картину гибели людей (пусть даже врагов) и перенести её на бумагу. Всё мы, в сущности, первобытные дикари, и под тончайшим лаком цивилизованности дремлют кровожадные первобытные инстинкты… Макарову вспомнилась картина Верещагина "Апофеоз войны" - груда черепов на фоне выжженной пустыни. Было в этой картине нечто мистическое, отличавшее её от других творений живописца - от обычных батальных сцен с пороховым дымом и блеском штыков.
– Не стоит сожаления, Василий Васильевич, - успокоил он живописца, - полагаю, что подобных возможностей у вас ещё будет преизрядно. Война только начинается, и ещё очень многим кораблям суждено затонуть.
Очертания береговых сопок делались всё чётче - эскадра приближалась к внешнему рейду. Японцы сбавили ход и отставали - Того уже имел опыт общения с артиллерией Порт-Артура и отнюдь не горел желанием подставлять бронированную шкуру своих линейных кораблей под когти береговых орудий.
"Ничего, - подумал Макаров, - дай срок. Починим "Цесаревича" с "Ретвизаном", и тогда посмотрим, кто кому покажет хвост…"
Артиллерийский огонь прекратился. Расстояние между противниками возросло, и не имело смысла попусту выбрасывать в море снаряды. В узкости прохода во внутреннюю гавань уже суетились шустрые буксиры, готовясь помочь протолкнуть сквозь игольное ушко громоздкие тела броненосцев.
"Не удалось посчитаться за "Страшный"…", - промелькнула мысль и оборвалась, потому что стальная громада "Петропавловска" весом в одиннадцать с половиной тысяч тонн вдруг подпрыгнула под ногами адмирала.
В корабельное брюхо ударил исполинский молот. Броненосец задрожал, словно охваченное смертным ужасом живое существо, окутываясь чёрным дымом и паром из разорванных магистралей. Море, до сих пор служившее опорой корпусу корабля, взбесилось и рванулось во вспоротое днище стаей голодных хищников, спешащих завладеть добычей.
Второй взрыв, гораздо более мощный и сокрушительный, последовал за первым. "Носовые погреба…", - успел подумать адмирал, падая со вставшего на дыбы мостика вниз, туда, где в клокочущей воде среди обломков барахтались кричащие люди.
* * *
- Прекрасная работа, Мегадер. Ваша Тень управилась превосходно. И магическая маскировка - весь домен Хранителей, да что там, всё Объединение Пяти не сможет выявить вмешательства! Ведь всё произошло предельно естественно…
– Благодарю, Полковник Эддарис.
- Не стоит благодарности, Майор. Похвала вполне вами заслужена. Теперь, когда возмущающий фактор устранён, исход войны можно полагать предрешённым?
– Думаю, да. Однако контролировать дальнейший ход событий стоит. Мало ли какие ещё случайности могут возникнуть…
* * *
Весна 1904 года в Санкт-Петербурге выдалась дружной. В апреле как-то разом стаял снег, и под птичий щебет на деревьях набухли и лопнули почки, выстрелив клейкой юной листвой. Хмурую серость петербургского неба сменила вешняя голубизна, в лужах отражалось солнце, и купавшиеся в этих лужах деловитые взъерошенные воробьи дробили его на бесчисленные сияющие капли.
Наташа сидела на скамейке у памятника Екатерине Второй перед Александринским театром и безмятежно жмурилась, слегка приподняв лицо навстречу тёплым и ласковым лучам. С тёплой муфтой девушка уже рассталась, хотя меховую шубку и зимнюю шапочку ещё не сменила на что-нибудь более соответствующее погоде и времени года. Девятнадцать лет - прекрасный возраст, когда все беды кажутся преходящими и несерьёзными, когда небо по-особому голубое, а весенние запахи так щекочут ноздри. Да и о чём она могла особенно беспокоиться? Хорошая, крепкая и обеспеченная семья, где никто никогда ни на кого не повышал голоса. Отец, инженер-путеец, зарабатывал достаточно, чтобы позволить жене заниматься домом и детьми и снисходительно относиться к фантазиям Наташи, мечтавшей о театре, музыке, пении и карьере актрисы. Впрочем, мечты эти были очень размытыми и неопределёнными - так, искания молодой души.
Мама же, напротив, воспринимала устремления дочери очень серьёзно, одобряла их и не считала ребячеством. Именно мама подыскала для Наташи бывшую провинциальную певицу, даму закатного возраста, которая давала девушке уроки вокала и игры на фортепьяно. Анна Сергеевна - так звали бывшую жрицу сцены - видела, что особого таланта у Наташи нет, что вряд ли ей удастся потрясти избалованное петербургское общество, что максимум, чего добьётся девушка - это определённые успехи в домашнем музицировании, но благоразумно держала своё мнение при себе. Зачем обижать кого-то, да ещё рисковать при этом вполне приличным заработком?
И Наташа жила в своём собственном, ей же самой придуманном мире, и все заботы мира большого до неё просто не доходили. Иногда отец начинал говорить за ужином о забастовках мастеровых и волнениях среди железнодорожников, об общем "нестроении" в государстве российском, но дочь пропускала эти разговоры мимо ушей - её это ни в малейшей степени не интересовало. Даже начавшаяся и идущая где-то далеко, на восточной окраине империи война не занимала Наташу, в отличие от её младшего брата-гимназиста Володи, буквально бредившего сводками с театра военных действий и донимавшего домашних красочными рассказами о побегах одноклассников, одержимых желанием "надавать по сопатке подлым япошкам", на маньчжурский фронт.
Правда, с тех пор, как в жизни Наташи появился Андрей, война приблизилась и сделалась гораздо более реальной. Молодой мичман российского флота служил в Кронштадте, рядом с Петербургом, но такие же точно юноши уже гибли на Дальнем Востоке под японскими снарядами. Чувство симпатии к Андрею - его, это чувство, вполне можно было назвать первой любовью, - повлекло за собой вторжение в уютный внутренний мир девушки чужого и грубого большого мира, который на деле оказался куда более жесток, чем на красивых картинках в журнале "Нива". И всё-таки война была далеко - пока далеко.
Свободное время, на недостаток которого жаловаться не приходилось, Наташа проводила в прогулках по Невскому и вообще по Петербургу. Она любила архитектуру северной столицы, более того, творения зодчих восемнадцатого и девятнадцатого веков вызывали в ней чувство почти религиозного восхищения.
К самой же религии отношение у девушки было несколько странным. Она любила заходить в храмы, особенно в собор Александро-Невской Лавры, но вряд ли её можно было назвать истово верующей - по канонам православной церкви. Она не разделяла вошедших в моду материалистических убеждений, верила, что существует нечто Высшее, поставленное всемогущей Судьбой над людьми, над их страстями и чаяниями, но отнюдь не разделяла догматов христианской веры. Странно, если принять во внимание набожность Наташиной матери и степень её влияния на дочь.
Давно, ещё в детстве, девочке снились странные сны - прекрасный мир, населённый людьми (или богами?) в струящихся одеждах цвета неба, среди которых она чувствовала себя равной меж равных. Она видела…
…Звёзды, звёзды, звёзды… Звёзды без счёта… Голубые молнии и слепящие белые вспышки… Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды…
Потом, по мере взросления, детские сны ушли и сменились куда более земными.