Но невозможности все же нет. Это может случиться; это случалось, и комбинация шестерки червей, за которой следует другая шестерка червей, - так же точно вероятна, как всякая другая комбинация двух карт, следующих друг за другом.
Если я возьму третью колоду карт, потом четвертую, пятую - то вероятность того, что я вытаскивал бы все ту же шестерку червей, становится все слабее и слабее, потому что число различных комбинаций возрастает до фантастических размеров. Но ни в каком случае мы не дойдем до невозможности. Всегда будет возможным, чтобы случай привел определенную комбинацию, и она будет иметь столько же шансов, как и всякая другая данная комбинация.
Чтобы добиться невозможности, надо дойти до бесконечности. Другими словами, уверенность в том, что я не вытащу постоянно одной и той же шестерки червей явится лишь тогда, если я повторю эти вытаскивания до бесконечности. Никогда я не приду к уверенности математической или же я приду к ней лишь в том случае, если у меня в запасе бесконечное число опытов.
Итак, если бы для вывода заключения требовалась математическая уверенность, то нельзя было бы прийти к заключению, потому что бесконечного числа опытов все равно никогда не достигнешь.
К счастью, можно прийти к заключению, ибо уверенность математическая и уверенность нравственная имеют совершенно различные требования.
Предположим, что мне надо поставить на карту мою честь, мою жизнь, и все, что у меня есть дорогого на свете.
Конечно, у меня не будет математической уверенности в том, что на сто случаев шестерка червей не выйдет сто раз подряд. Математически и даже практически такая комбинация возможна; а между тем я охотно готов заложить честь свою, жизнь, состояние, отечество - все, что мне дорого, - против вероятности, что шестерка червей выйдет сто раз подряд.
Нет даже надобности доводить число опытов до сотни. Если даже я десять раз кряду вытащу шестерку червей, то не скажу: "Какой странный случай!", а предположу нечто другое, ибо случай не дает такой удивительной последовательности; скорее я предположу, что тут присутствует какая-нибудь причина, мне неизвестная, и что благодаря ей вынулась десять раз подряд одна и та же карта. Я буду в этом так уверен, что буду доискиваться до этой причины, рассмотрю, все ли карты одинакового крапа, не подшутил ли надо мной какой-нибудь фокусник, состоит ли, наконец, колода из различных карт, а не исключительно из одних шестерок червей.
Возьмем даже большую вероятность, например, вероятность вынуть одну и ту же карту два раза подряд. Это вероятность все еще очень слабая - 1 на 2704. Если б пари соизмерялось математически, то можно было бы заложить один франк против 2704, что не вынется из одной колоды два раза кряду одна и та же карта.
В действительности, в нашей повседневной жизни нашими поступками, нашими убеждениями и решениями руководят вероятности еще гораздо слабее этой вероятности, равняющейся 1/2704. Человек тридцати пяти лет, здоровый и не находящийся в какой-либо особенной опасности, подвергается риску 1 на 100 умереть до конца года и риску 1 на 3000 - умереть через две недели. Кто же из нас, однако, не считает себя почти что уверенным в том, что проживет еще две недели? Если сопоставить шансы на жизнь с выниманием карты из колоды, то выходит, что вероятность вынуть четыре раза подряд одну и ту же карту почти равняется вероятности для человека прожить еще хоть один час, притом для человека тридцатипятилетнего, вполне здорового и не подвергающегося никакой особенной опасности. Математически никто не может быть уверен, что он проживет еще один час, но нравственно в том имеешь почти полнейшую уверенность.
Возьмем еще для примера присяжных, которым надлежит присудить обвиняемого к смертной казни. Помимо редких исключений, они не бывают совершенно уверены в виновности субъекта; как ни слаба вероятность его невиновности, все же она почти всего более 1/2704. Такая масса побочных обстоятельств могла повлиять на исход дела! Может быть, в деле были лжесвидетели? Или свидетели ошибались? Искренно ли было признание обвиняемого? Кто знает, не было ли тут каких-нибудь махинаций? Словом, есть пропасть неведомых данных, уничтожающих всякую математическую уверенность и оставляющих уверенность лишь нравственную.
Итак, нами никогда не руководит уверенность математическая. Постоянно, даже в случаях самых несомненных, нами руководит уверенность нравственная. Ее нам достаточно, другого мы ничего не требуем для наших действий. Даже ученый, производящий опыты материальные, по-видимому, безукоризненно, должен дать себе отчет, что для него нет уверенности математической; всюду впутываются бесчисленные неизвестные и отнимают характер той безусловной уверенности, какую может дать только математика.
Теперь остается только узнать, правы ли мы, довольствуясь этими вероятностями, положим, сильными, но все же еще очень далекими от уверенности.
Неужели мы так легкомысленны, неосторожны? И можем ли мы заключать, как это делается сплошь и рядом, что проживем на свете больше часа, что на железной дороге не будем раздавлены, что обвиняемый, уличенный всеми свидетелями, невиновен, и т. п.?
Это кажется очевидным. Невозможно было бы жить на свете, если бы приходилось считаться только с уверенностью. На свете ни в чем нет уверенности; все только приблизительно, и мы правы, поступая так, потому что опыт почти всегда оправдывает наши притязания.
Вот что говорит по этому поводу Ш. Рише: "Мы не имеем право требовать от психических явлений более сильной степени вероятности, чем от других наук, а при вероятности немного большей одной тысячной уже получается доказательство достаточно точное.
Такое огромное количество фактов не поддается объяснению иначе, как с помощью телепатии, так что приходится допустить психическое действие на расстоянии. Какое дело до теории! Факт является, по-моему, доказанным и положительно доказанным".
На основании общей сложности телепатических наблюдений вычислено, что вероятность случаев явлений умирающих равняется нескольким миллионам против одного, при условии, что совпадение явления со смертью приходится не совсем точно, а в промежуток времени более часа, и что нет никакой причины предполагать, чтобы данному лицу угрожала смертельная опасность.
[Исследование, предпринятое Лондонским психическим обществом, привело к следующим результатам: на 248 лиц наблюдался лишь один случай зрительной галлюцинации. Доискиваясь вероятности нечаянного совпадения между смертью А и галлюцинацией субъекта В, пришли к следующему результату:
1/248x22/1000x1/365=1/4 114 545.
Из этого следует, что гипотеза о действительном телепатическом явлении в 4 114 545 раз более вероятна, чем гипотеза о нечаянном совпадении. Четыре миллиона сто четырнадцать тысяч пятьсот сорок пять раз - цифра, как хотите, внушительная! Получается уже достаточно фантастическая вероятность, если предположить, что во всех случаях совпадение галлюцинации и самого события произошло на протяжении двенадцати часов раньше или позже, т. е. в промежутке времени в 24 часа; но насколько вероятность становится еще фантастичнее, если принять в расчет совпадения более близкие, как это всегда и бывает, а в особенности если вычислить цифру вероятности случаев, когда совпадение приходится точка в точку.]
Это - пропорция гораздо более крупная, чем та, что руководит всеми нашими суждениями и поступками в жизни. Здесь уже является так называемая "нравственная уверенность".
В итоге оказывается: теория случайностей нечаянных совпадений не может объяснить приведенных фактов и должна быть устранена. Мы вынуждены допустить между умирающим и наблюдателем такое отношение, как между причиной и следствием. Это первый пункт, который надлежало установить в нашем научном исследовании.
Да, случайность, нечаянное совпадение, несомненно, существуют; но в данном случае это объяснение непригодно. Существует прямое соотношение между умирающими и впечатлениями, ощущаемыми его родственниками в этот момент.
По поводу одного случая, приведенного в "Phantasms of the Living", о котором будет речь впереди, Рафаэль Чандос писал в "Revue des deux Mondes" в 1887 году:
"Нельзя усомниться ни в добросовестности рассказчиков, ни, до известной степени, в точности наблюдений. Но это не все. Г. Бард видел возле кладбища призрак г-жи де Фревилль, блуждавший перед ним как раз в тот момент, когда эта дама, о болезни которой он и не подозревал, скончалась? Почему бы, говорят на это, данный пример не мог быть случайной галлюцинацией, учитывая, что случай способен иногда творить изумительные чудеса?
По правде сказать, этот аргумент, по-моему, прескверный, и его гораздо легче опровергнуть, чем аргумент о неполном и недостаточном наблюдении. А между тем оказывается, что это вздорное возражение приводится всего чаще. Вот что говорят: "Это галлюцинация! Хорошо! Но если эта галлюцинация совпала с таким-то реальным фактом, то это зависело от случайности, а не от того что существовало такое соотношение между фактами и галлюцинацией, как между причиной и следствием".
Случай - божество очень покладистое, на него всегда можно сослаться в затруднительных обстоятельствах. Однако здесь случай не при чем. Я предполагаю, что г. Бард, например, испытал за 60 лет своей жизни одну-единственную галлюцинацию, и это составит 1/22000 долю шанса на то, чтобы иметь одну галлюцинацию. Допустим, что совпадение между часом смерти г-жи де Фревилль и часом галлюцинации было полным: это составит, принимая в расчет 48 получасов в сутки, вероятность, равняющуюся одной миллионной доле.
Но и это еще не все: г. Бард, действительно, мог иметь и другие галлюцинации, потому что у него есть сотня знакомых помимо г-жи де Фревилль. Вероятность увидать в данный день, в данный час именно г-жу де Фревилль, а не кого-то другого, равняется приблизительно одной стомиллионной.
Если я возьму четыре аналогичных факта и соединю их все вместе, то вероятность испытать все четыре совпадения будет выражаться уже не одной стомиллионной, а такой дробью, в которой числителем будет единица, а знаменателем число с 36 нулями, число, которого не постигнет никакой разум человеческий и которое равняется абсолютной уверенности в том, что этого никогда не будет.
Следовательно, оставим в стороне гипотезу о случайности. При таких условиях не может быть случайности. Если кто-либо с этим не согласен, то мы приведем ему старинное сравнение о буквах азбуки, брошенных на воздух. Нельзя допустить, чтобы буквы, падая на землю, сложились в целую "Илиаду".
Итак, нельзя ни заподозрить недобросовестности со стороны наблюдателей, ни ссылаться на случайность неожиданных и необыкновенных совпадений. Приходится допустить, что дело касается реальных фактов. Как бы невероятно это ни казалось, эти правдивые галлюцинации несомненно существуют; они прочно обосновались в науке и удержатся на своем месте.
Читатели, которые потрудились прочитать вышеприведенные письма, должны были прийти к заключению, что на свете есть много вещей, объяснения которым мы не имеем. Область телепатии открывает перед нами целый новый мир для исследования.
Факты неоспоримы в их общей совокупности.
Среди горячего спора, поднявшегося в главных органах всемирной печати в июле прошлого года по поводу моего мнимого отречения от психических исследований, я не раз встречал следующее возражение, выставляемое против телепатических явлений: "Для того, чтобы эти факты могли быть допускаемы научно, необходимо было бы иметь возможность воспроизводить их по желанию, потому что таково свойство научных фактов".
Здесь очевидная ошибка в рассуждении. Эти факты относятся не к сфере опыта, а к сфере наблюдения.
Подобное рассуждение равносильно тому, как если бы кто-либо сказал: "Я поверю в действие молнии только тогда, если ее воспроизведут на моих глазах; я допущу северное сияние лишь в том случае, когда его воспроизведут тут же, сейчас. Пусть мне смастерят комету с ее хвостом или завтра же произведут затмение, иначе я ничему этому не поверю".
Такая путаница относительно наблюдения и опыта встречается довольно часто.
Зачастую люди удивляются, почему совершаются какие-нибудь факты более или менее странные, необъяснимые, нелепые, тогда как факты, которые кажутся, на их ребяческий взгляд, более естественными, более простыми, не совершаются. Почему, например, отворяется тяжелая, плотно запертая дверь? Почему появляется какое-то сияние, почему слышатся какие-то звуки? Почему является видение? Однако наука, наблюдение явлений природы или искусства приглашают нас умерить наше удивление и расширить поле наших представлений. Вот, например, бочка с динамитом, веществом в сто раз более страшным, чем порох, по своей разрушительной силе. Это вещество отличается чрезвычайной чувствительностью, и у всякого сохранились в памяти катастрофы, причиненные малейшей неосторожностью в обращении с динамитом. Этой бочкой можно разрушить целый город! И что же - попробуйте поджечь это взрывчатое вещество, и не получится никакого результата. Но простого удара молотком будет достаточно, чтобы произвести взрыв. Наряду с этим попробуйте приблизить зажженную спичку к бочонку пороха, зажгите крошечный фитиль, сядьте на бочонок и увидите, что выйдет!
Не будем же поражаться странностью психических явлений.
Разумеется, люди склонны отрицать все то, что кажется невероятным, что еще не изведано, что еще не постигнуто. Если бы мы прочли у Плиния или у Геродота, что у одной женщины был сосок на левом бедре, - сосок, которым она кормила своего ребенка, то мы расхохотались бы от души.
А между тем такой факт был подтвержден Парижской Академией Наук на заседании 25 июня 1827 года. Если нам расскажут про человека, у которого при вскрытии нашли ребенка внутри его тела; если нам скажут, что это был брат-близнец, заключенный в его организме, что этот младенец постарел, оброс бородой, то мы прямо назовем это сказкой. А между тем мне самому довелось видеть, много лет назад, 56-летнего мертворожденного. Один переводчик Геродота спокойно изрекает: "Что Роксана родила младенца без головы, - это такая нелепость, которая одна способна дискредитировать Ктезия". Нынче же во всех медицинских лексиконах говорится о безголовых младенцах. Эти примеры и еще многие другие склоняют нас к разумности и осторожности. Одни разве невежды способны все отрицать невозмутимейшим образом.
Глава пятая
Типичные проявления галлюцинаций
Было бы совершенно ошибочно предполагать, на основании предыдущих глав, что мы не допускаем и существования галлюцинаций и что мы оспариваем у них принадлежащее им место. Но, по нашему убеждению, крайне необходимо установить кое-какие различия и определения.
Существуют настоящие галлюцинации, то есть иллюзии, заблуждения, ложные ощущения. Одни могут быть испытываемы субъектами нервными, утомленными, больными, сумасшедшими; другие - существами, вполне здоровыми и духом и телом. В былое время врачи допускали лишь первые, т. е. болезненные галлюцинации, а это грубая ошибка невежества.
Галлюцинации - это иллюзия мозга и мышления; весьма важно не придавать им другого смысла и не предполагать, например, что могут существовать галлюцинации реальные. Если испытанное впечатление считается реальным, как результат внешней причины, действующей на мозг или на мышление, оно уже утрачивает свой характер галлюцинации и входит в область "фактов". Это уже не "галлюцинация". Различие это имеет капитальную важность. Главная трудность для нас состоит именно в том, чтобы разграничить в этой довольно спутанной области явлений то, что есть действительность.
Академический словарь определяет галлюцинацию так: "Это заблуждение, иллюзия человека, у которого представления не согласуются с действительностью". Определение смутное, сбивчивое; оно может быть применимо и к чему-нибудь другому, помимо галлюцинаций. Такого определения никак нельзя допустить. Литре толкует это слово несколько иначе: впечатление чувств, не обусловленное никакой внешней причиной, которая могла бы его вызвать. Это уже немного яснее и точнее. В своем сочинении о галлюцинации зрения доктор Макси Симон пишет: "Галлюцинация заключается в впечатлении чувств без всякой внешней причины, которая могла бы породить его". Это определение, как и определение Литре, более всего соответствует общей идее, его-то мы и будем придерживаться. Важнее всего согласиться насчет того пункта, что галлюцинация есть, по существу своему, ощущение чисто субъективное, обманчивое, впечатление ложное.
Бриер де-Буамон написал о галлюцинациях сочинение чрезвычайно интересное и сделавшееся даже классическим; в нем врач-психиатр еще играет главную роль, но он уже настоятельно проводит ту мысль, что не все галлюцинации граничат с безумием; многие принадлежат вполне здравому состоянию мозга. Эта книга может считаться одной из первых попыток независимой научной мысли бороться против классической патологической теории и доказать, что в известных случаях галлюцинация может быть рассматриваема как явление чисто физиологическое. Автор, ярый сторонник принципа двойственности в человеке, отвергает мнение, усматривающее в сумасшествии один лишь невроз, а в причине его - лишь материальное физиологическое действие. "Мысли принадлежат к совсем иному порядку, чем ощущения. Психологические явления не могут быть поставлены на одну доску с впечатлениями чувств. Хотя мозг и есть центр мыслительных действий, но он не есть творец их". Бриера де-Буамона можно считать предтечей новейших исследователей в этой загадочной области, хотя слово "галлюцинация" сохранило и после его знаменитого сочинения свой патологический и медицинский характер.
Интересно привести несколько примеров различных родов галлюцинаций.
Галлюцинация - это сон наяву. Сны также производят в некоторых случаях галлюцинации, представляющие иногда все признаки реальной жизни.
Галлюцинации безумия так многочисленны, так разнообразны и так общеизвестны, что было бы излишним приводить их здесь. Медицинские сочинения о душевных болезнях полны ими, и каждый может легко познакомиться с этим видом явлений. К тому же они не имеют ничего общего с занимающим нас вопросом. Выберем лучше случаи, тщательно отслеженные и основательно описанные самими испытавшими их субъектами. Нижеследующее наблюдение мы заимствуем из сочинения доктора Ферриара из Манчестера, а ему случай этот рассказан писателем Николаи из Берлина. Случай старинный, но очень типичный.