Однако это были еще цветочки. В конце концов ажиотаж прекратился так же быстро, как возник. Но один экземпляр попал в руки некоему католическому священнику отцу Мигелю. Задетый за живое обвинениями в адрес церкви, он прочитал "Тайну…" и нашел в ней что-то такое, что руки у него затряслись, и сломя голову он помчался к своему другу Альберто Мартинесу. Это имя я уже встречал на перекрестках прогнозов. Именно этому микробиологу предстояло спустя десять лет совершить открытие, которое перевернет мир. Связь восстановлена. Только откуда это все, мать его, взялось?!
Стоп. Я еще раз впился глазами в текст. "После того как склад сгорел…" Не "сгорит"? "Сгорел"?! Я включил изображение и увидел окна, энергично полыхающие огнем. Картинка была абсолютно четкая. Все верно: это уже не прогноз, а информация о совершившемся событии. А значит, каким-то фантастическим образом изменилось не только будущее, но и прошлое. Невероятно! У меня просто поехала крыша…
Я вышел на крыльцо. Темнело. Ветер, такой сильный, какого я не помнил в Атхарте, едва не сорвал с меня куртку. Он гнал по небу тучи, похожие на черный дым, а вслед за тучами летели стаи птиц. Впереди тянулся косяк белых цапель. Все это было похоже на предвестие катастрофы.
Порывшись в карманах в поисках сигарет, я нашел лишь пустую пачку и с досадой отшвырнул. Ветер покатил ее по траве. Сосредоточившись, я придумал новую, но успел наполнить ее лишь наполовину.
– Закурить не найдется? – раздался сзади голос Вираты.
– Да ради бога. – Я протянул ему пачку.
Вирата на полном серьезе прикурил и затянулся. Потом сказал:
– Это действительно успокаивает. И что, по-твоему, здесь происходит, Гобза?
– Птицы летят, – ответил я.
– Угу, – кивнул бог. – Летят. Ну пошли, что ли, разбираться с прогнозами?
Уже вдвоем мы вернулись к компьютеру.
Я показал Вирате свои открытия. Но он не спешил меня хвалить.
Судьба Никиты Воронцова, миллионы других изменившихся судеб – все это его нисколько не взволновало. А вот увидев сожженный склад, босс расстроился не на шутку. Его растрепанные волосы заискрились фиолетовыми сполохами.
– Видишь, – сказал я, – книжка про Атхарту все же оказалась в руках ученого.
– Вижу, – мрачно кивнул Вирата. – Кому-то позарез надо устроить на Земле очередную НТР. Но, боже мой, зачем этому идиоту понадобилось лезть в прошлое?! Неужели не было способа проще? Впрочем, узнаю людей: вы с начала времен забиваете гвозди микроскопом. Но ты хоть понимаешь, чем это грозит?
Я догадывался… Но решил промолчать. Не дождавшись моего ответа, Вирата продолжил:
– Представь себе, что время – это огромная паутина. Миллиарды нитей, которые связывают события друг с другом. Эти нити тянутся сквозь людей и богов, через Землю и Атхарту, через всю Вселенную. Эти нити запутаны в узелки и в прошлом, и в будущем. Но будущее гибко. Оно, так сказать, снабжено запасными нитями. Вот почему его иногда можно менять, что ты не раз делал, будучи курьером. А вот если порвать какую-то ниточку в прошлом… Всю Вселенную, все Круги мироздания будут сотрясать катаклизмы. Тот, кто проник в прошлое и поджег этот окаянный склад, и не подозревает, что натворил. Хотел бы я знать, кто занимается такими фокусами…
– А что бы ты с ним сделал? – спросил я.
Вирата пожал плечами.
– Если это атхартиец, я ничего не смог бы с ним сделать. Ваши судьбы не в компетенции "Шамбалы". Но обычный атхартиец или даже адъют не может проникнуть в прошлое. Чтобы управлять временем, надо быть ангелом или… Нет, – перебил сам себя Вирата, – бог не мог совершить такой безрассудный поступок.
– Даже Джан? – улыбнулся я.
– Даже Джан, – серьезно кивнул Вирата. – Это не вопрос ума, нравственности или дисциплины, Гобза. Это, если хочешь, физиология… Вообще-то и ангелы устроены так. Но теоретически я допускаю, что кто-то из них остался безответственным, как человек. И при этом приобрел могущество бога… Ладно, – Вирата деловито защелкал клавишами, – искать виноватого – десятое дело. Смотри: в этой цепи событий есть слабое звено. Мартинес еще не прочел книжку. Мы и не дадим ему ее прочесть.
25
Доктор Альберто Мартинес кормил белых мышей. В лабораториях института эти жертвы науки гибли сотнями, но несколько любимцев нашли приют в кабинете доктора. Осторожно поводя усиками, зверьки принюхивались к ладони Мартинеса и выбирали из кормовой смеси орехи покрупнее.
– Сеньор Мартинес, к вам падре! – объявила секретарша, пропуская в кабинет высокого седовласого священника.
– Мигель! – обрадовался Мартинес, закрывая клетку с мышами. – Вот неожиданность! Садись, садись. Ирена, принесите нам кофе.
Через пять минут доктор Мартинес убедился, что с его старым другом что-то происходит. Священник молчал, чашка дрожала в его руке, и он все время подносил ладонь ко лбу, словно утирая пот. Нахмурившись, ученый спросил:
– Мигель, с тобой все в порядке? Ты здоров?
Падре поднял лицо, и доктор поразился отчаянию, которое оно выражало.
– Не знаю, Альберто, не знаю… Я не успел ничего обдумать. Я не мог даже молиться. Мне надо было срочно поделиться этим с тобой.
Священник положил на стол помятую книжку карманного формата. Надев очки, Мартинес взял ее в руки. "Тайна, вырванная у смерти". Книжка, вокруг которой поднялся такой шум. На обложке – вульгарная красотка. Спустив очки на нос, Мартинес уставился на священника.
– Ты хотел поделиться этим?
– Ты должен срочно прочесть эту книгу, – взволнованно сказал падре Мигель. – Это подробное описание того, что происходит с душой после смерти.
– Помилуй, Мигель, – прищурился Мартинес, – мне кажется, в организации, которую ты представляешь, об этом все известно уже две тысячи лет…
– Сейчас не время иронизировать, Альберто! – воскликнул священник. – То, что здесь написано, перевернет представление о Вселенной и в церкви, и в научном мире!
– Мигель, успокойся, – опешил Мартинес, раздумывая, не вызвать ли врача. – С чего бы тебе всерьез относиться к бульварному чтиву?
– А вот с чего! – Падре схватил книгу, перелистал ее до какой-то страницы и лихорадочно стал совать прямо в лицо другу. – Когда ты прочитаешь, ты все поймешь. Это послание! Наш дорогой Энрике нашел способ послать нам весть… Здесь написано про нас! Написано то, чего никто, кроме нас троих, не мог знать! Я связывался с автором, с этим Марио Фриасом, это совершенно посторонний человек, он живет в Аргентине. Он сам не понимает, что подвигло его взяться за перо. И знаешь, что он еще сказал? Что он рад интересу к своей персоне со стороны католической церкви, так как уверен, что слышал голоса. Понимаешь, Альберто? Энрике Торес связался с ним с Того Света и продиктовал эту книгу. Он вырвал у смерти тайну!
– Мигель, ты все тот же неисправимый романтик, – улыбнулся Мартинес. – Ну допустим, ты прав. Допустим, эта книга, одна из тысяч подобных, рассказывает правду. Нам-то что до этого? Для чего заглядывать вперед и узнавать то, что и так каждый выяснит в свой черед? Мертвые там, мы здесь, и давайте оставим друг друга в покое! Я тебя просто не узнаю, Мигель. Разве мы не должны с почтением относиться к таинству смерти?
– Так оно и было, Альберто, пока человечество находилось в младенческом возрасте! – воскликнул падре. – Бог ограждал нас от многих знаний, как взрослому надлежит ограждать ребенка. Но мы созрели. Пришло время, и Бог позволил нашему другу открыть завесу над страной, откуда ни один не возвращался. Теперь бессмертие души перестанет быть камнем преткновения между верой и знанием. В общем, я не скажу больше ни слова. Текст этой книги не требует иных доказательств. Пообещай мне, что ты ее прочитаешь, и тогда мы вернемся к разговору.
Падре Мигель стремительно вышел. Альберто Мартинес долго смотрел на закрывшуюся дверь. Потом перевел взгляд на фотографию, которая всегда стояла на его рабочем столе – и когда он был начинающим исследователем, и теперь, когда к его мнению прислушиваются самые авторитетные ученые мира.
Трое друзей. Два веселых студента и молодой священник. Какие разные судьбы… Но при этом – сколько общего… Как будто фотография оказалась магической, и люди, попавшие в объектив, теперь навеки скованы незримыми цепями рока.
Падре Мигель… В молодости, едва начав свое служение, он пережил сильнейшее искушение. Страсть… Она работала спасательницей на пляже, а вечерами в баре пела песни под гитару. Она завязывала длинные меднокаштановые волосы в два хвоста и ярко подводила русалочьи глаза. И тело у нее было медное, словно покрытое золотой чешуей. Когда она с вышки прыгала в море, казалось, что это плещет хвостом большая рыба…
Энрике, Альберто и Мигель – все трое были влюблены в Рыбу. Это было не соперничество, это было братство. Лишь Мигеля связывали обеты, остальные были свободны. Но дух противоречия толкнул ее к молодому священнику. Раньше Мигель боролся с искушением один на один, теперь силы его противника удвоились.
Мигель едва не сошел с ума, пока метался между Богом и женщиной. В конце концов он сделал выбор, он решил отказаться от карьеры… Но Бог жестоко наказал его за отступничество.
Выйдя на катере в шторм, Рыба погибла.
Мигель сутки провел на коленях перед распятием. Из церкви его унесли в глубоком обмороке, от которого он не скоро очнулся. С тех пор все личные помыслы он положил на алтарь веры.
А он сам, Альберто? Он тоже отказался от личного счастья и всю жизнь служил своему божеству – науке. Он никогда не гнался за сенсациями. Просто есть на свете справедливость, и теперь его терпение и трудолюбие начинают приносить плоды…
Единственным из них, кто прожил нормальную человеческую жизнь, был Энрике Торес. Он женился, родил детей и стал известным психотерапевтом. В сорок пять лет Энрике узнал, что смертельно болен. Он умер, едва ему исполнился пятьдесят один год.
Альберто вспомнил их последнюю встречу втроем – за несколько месяцев до смерти Энрике. Торес был уже слаб, но он сам завел разговор о смерти. Он говорил хрипло, задыхаясь, очень взволнованно.
– Что такое страх смерти? Страх попасть в страну, откуда ни один не возвращался? Страх перед неизвестностью? Ты говоришь, Мигель, что смерть – это переход в лучший мир. А ты уверен, что тот мир – лучший? Ты уверен, что он вообще есть? Не надо, Мигель, не смей мне возражать. Вот человек, – Энрике хлопнул себя ладонью по груди, – который точно знает дату своей смерти. Перед этим знанием твои прописные истины пошлы. Если бы ты – не дай тебе бог! – оказался на моем месте, если дело бы дошло до смертных судорог, неужели ты спокойно и уверенно считал бы их всего лишь таможенной волокитой? Увы, Мигель. Я знаю: там ничего нет. Страх смерти свойственен даже бактериям – Альберто не даст соврать. Каждая клетка в нашем теле боится небытия. Именно этот дремучий инстинкт – истина. Остальное – фантазии. Жалкие попытки преодолеть страх. Научиться с ним жить.
Лицо Энрике вдруг стало жалким, и он расплакался. Пряча глаза от ошеломленных друзей, он прошептал:
– Но я никому не пожелаю моего неверия. Если бы вы знали, как страшно уходить в пустоту…
Доктор Мартинес взял в руки книжку. "Тайна, вырванная у смерти". Он усмехнулся. А что такое – смерть? Смерть – это прекращение процессов жизнедеятельности. В этом определении от обратного чувствуется беспомощность… А что есть жизнь? Что ускользает из тела в момент смерти? Если бы это удалось найти, если бы удалось доказать… бессмертие души…
– Можно войти, синьор Мартинес?
В дверях нерешительно застыла лаборантка.
– Вы попросили подготовить для вас эти данные. – Она подошла к столу.
Мартинес взял пластиковую папку и удивленно взглянул на девушку сквозь очки.
– Я просил эти данные?
– Разве нет? – смутилась девушка. – Но мне показалось… Простите…
– Нет-нет, – успокоил ее Мартинес. – Это вы простите, Сантана. Я совсем забыл. Это очень кстати.
Он жестом отпустил сотрудницу и углубился в изучение содержимого папки.
26
Сантана не понимала, что с ней происходит. Вернувшись в лабораторию, она, путаясь в рукавах, накинула плащ, схватила сумочку и бросилась на улицу. Добежав до парка, закурила сигарету и перевела дух.
С чего она взяла, что доктор Мартинес просил ее выполнить эту работу? Он не просил, теперь она точно помнит… И главное – какой бес попутал ее стянуть со стола ученого эту книжку?! Теперь тот же бес подсказывал, что незаметно вернуть украденное не удастся и надо от него избавиться. Воровато оглядевшись, девушка опустила книжку в первую попавшуюся урну.
Я вздохнул с облегчением. Ты ведь уже поняла, Сурок, что я и был тем бесом, который попутал бедную Сантану… Теперь доктор Мартинес не мог прочесть "Тайну…" немедленно. В ближайших магазинах она распродана. Даже если ученый проявит настойчивость, найти роковое издание он не успеет: ангелы Вираты уже начали работать с его памятью. И с памятью падре Мигеля тоже. Это гораздо удобнее делать, когда предмет, который надо удалить из памяти, отсутствует в поле зрения.
И еще: теперь я знал, кто подложил "Шамбале" свинью. Но выдавать Энрике Тореса я не собирался – из элементарной человеческой солидарности.
С чувством выполненного долга я покинул тело расстроенной Сантаны и оказался в Темноте. Сейчас впереди загорится свет, и я вернусь туда, откуда ушел, – к старому пню, заросшему иван-чаем.
Света не было. Шли секунды, минуты, я точно знал, что ему давно пора появиться, но меня по-прежнему окружала Темнота. Я вертелся как ужаленный. Скоропостижно приближалась паника. Я слышал, как кровь стучит в висках, хотя не имел ни того, ни другого…
– Пусти! – отчаянно рявкнул я в Темноту.
Та отозвалась дебильным смехом:
– Гы-ы-ы!
– Кто здесь?! – заорал я, хватая пустоту руками.
– Это я, – послышался доброжелательный голос Алана Нэя.
– Мы с Аланом решили встретить тебя, Грег, – влез Табаки. – Извини, не захватили ни цветов, ни оркестра. Гы-ы-ы!
Эти двое каким-то образом удерживали меня в Темноте и не пускали в Атхарту. Но теперь я по крайней мере знал, что происходит. Я перестал судорожно барахтаться – надо же было сохранять лицо перед этими мерзавцами! – и спокойно спросил:
– Что тебе нужно, Алан?
– Ты еще держишься? – сочувственно поинтересовался Нэй. – Я думаю, у тебя хватит сил меня выслушать. Я тут случайно присутствовал при разговоре богов… Вирата и Натх говорили о ком-то, кому удалось вмешаться в прошлое. Я хочу знать, кто это, Грег.
– Пошел к черту, – ответил я, как партизан на допросе. Я даже плюнул бы ему в лицо, если бы нашел чем!
Нэй беззлобно ответил:
– К черту пойдешь ты сам, если не скажешь. Еще немного, и ты откроешь одну из самых страшных тайн Атхарты. Правда, поделиться впечатлениями ты уже не сможешь.
– Гы-ы-ы! – одобрительно отозвался Табаки.
– Грег, я не в первый раз вижу тебя в работе, – продолжал Нэй. – Надо признать, ты никуда не годный адъют. Ты слишком близко к сердцу принимаешь дела живых и ни в грош не ставишь Устав. Признайся: ты ведь собирался скрыть имя виновного?
– А ты признайся, что снова решил выслужиться перед начальством. Состряпать на меня донос Натху, – прохрипел я, задыхаясь. – Но не надо брать меня на испуг. Когда я вернусь, Вирата узнает все, что нужно.
– Нет, Грег, – Нэй грустно вздохнул, – ты не вернешься. Если ты не скажешь мне, кто передал на Землю информацию, ты исчезнешь. Я смогу находиться здесь еще долго, а вот ты… Ну! Имя! Живо! – заорал он на меня, и вовремя: я уже проваливался в пучину небытия, из которой выбраться невозможно. Я переставал быть, и это оказалось гораздо страшнее смерти…
Ненавидя собственное бессилие, я крикнул:
– Его зовут Энрике Торес!
Темнота впереди сразу расступилась. Свет оказался так близко, словно он сам притянул меня к себе. Позади затихал отвратительный смех Табаки. Через мгновение я упал лицом на влажную траву. Рядом высился старый пень. По его шершавому боку ползла зеленая гусеница. Я смотрел на нее и пытался отдышаться. Я чувствовал себя, как утопающий, который чудом добрался до берега. Но, конечно, я не чувствовал себя победителем…
А это что еще? Всем телом я почувствовал мерный, дробный звук, раздающийся по земле. Лошади скачут – догадался я и поднял голову.
По дороге рысью двигался конный отряд. Всадники – их было человек пятнадцать – казались актерами, сбежавшими со съемочной площадки в разгар рабочего дня. На одном я заметил рыцарскую кирасу, на другом – буденовку с красной звездой. И почти у каждого впереди сидел ребенок – мальчик или девочка. Еще двое везли в седле женщин: кудрявую блондинку в розовом свитере и крупную брюнетку в брючном костюме. Возглавлял отряд усатый человек в кепке; его лицо показалось мне смутно знакомым. В целом зрелище было немыслимое. Ну все, спятил, обреченно подумал я и снова уткнулся лицом в траву.
Но предводитель успел меня заметить.
– Эй, парень! – крикнул он. – Ты что валяешься? Вставай! Война началась.
27
"Киев бомбили, и нам объявили, что началася война"… Мне кажется, Сурок, страх перед войной существует в нашем поколении на генетическом уровне – его передали нам наши бабушки и дедушки, дети сороковых.
А помнишь фильмы об атомной бомбе? Они вызывали липкий ужас перед медленной смертью, вползающей в дома, лишающей зубов и волос… Брр. В детстве мне по этому поводу снились такие кошмары – елочки зеленые!
Но все это было там, на Земле. О том, как происходили войны в Атхарте, я уже тебе рассказывал. Никого убить невозможно. Что же произошло на этот раз?
Я ждал объяснений от усатого предводителя отряда, а тем временем его всадники устраивались на привал.
Вскоре моя любимая поляна являла собой смесь пикника и партизанской стоянки. Бегали ребятишки, всхрапывая, паслись кони; на мангале жарилось мясо, суровые дядьки выстраивали с помощью картофелин план наступления.
– Как тебя зовут, уважаемый? – предводитель всадников наконец подошел ко мне. Он был одет в галифе, как у капитана Жеглова, и меховой жилет поверх свитера крупной вязки.
– Егор Гобза, – представился я, пожимая протянутую руку.
– Гобза? – подивился усатый, вглядываясь в мое лицо. – Редкая фамилия… Ленинградец, говоришь? Знаю, знаю, что переименовали… Что ж, приятно встретить земляка. А это Яна Юлиановна, – он указал на блондинку, – и Мирра Львовна, – брюнетка слегка наклонила голову. – Сейчас они тебе все расскажут.
– Да как рассказать-то такой ужас? – вздохнула розовая дама. – Мы с Миррой из Райцентра.
– Откуда? – изумился я.
Яна Юлиановна смущенно пояснила:
– Из Райцентра. Так называется наш городок. В смысле "центр рая". Мы с Миррой преподаем в школе. Знаете, у нас там много детей. Это очень печально. Но мы стараемся, чтобы бедняжки чувствовали себя хорошо. Вы же понимаете, детям нелегко в Атхарте. У каждого за плечами безутешные родные, а горе близких мешает привыкать к новым обстоятельствам… Мы помогаем им адаптироваться. Ну вот. У нас шел урок. Мы услышали шум за окном и увидели, как люди бегут по улице. А за ними летит… Мирра, продолжай, я больше не могу!
Она закрыла лицо руками. Ее подруга продолжила низким, почти мужским голосом: