– Отстави-ить! – раздался душераздирающий возглас над самым ухом. – Слушай команду! Экипажу, проверить все системы машины! Доложить о готовности вести бой! Инженеру приступить к устранению неисправностей! Взвод! Приготовится к боевым действиям на местности! Ждать моей команды-ы!
Полковника вытолкали из кабины, и он наконец смог различить, как луч чьего-то фонарика высвечивает скамейки, на которых силуэты бойцов опускали забрала на касках, снимали автоматы с предохранителей, деловито и коротко переговаривались.
– Машину вырубило на четверть часа минимум, – раздался из кабины перепуганный голос водителя. – Ходовая цепь в какаху! Фенченко, подключай резерв!
– Все вынесло, – басовито ответили откуда-то с кормы. – В ближайшие минут двадцать рассчитывайте только на механику. На прожекторы смогу дать энергию из аккумуляторов через минуту… Понапихали электроники, демоны…
– Я вас, черепа салабонные, на "губе" сгною, если не приведете машину в порядок через пять минут! – взревел Москвичев.
– Товарищ старший лейтенант! Это невозможно! Комплекс подавления внезапно отказал! Мина сработала прямо возле нас! Пережгло всю электронику, понимаете?! Нужно цепи дополнительные запускать, модули… Сверхточные приборы вообще навзничь, дублирующих на борту нет…
Полковник уже различал, как вокруг нервно скачут лучи фонарей, перекрещиваясь и выхватывая людей.
– Глеб, – позвал он. Москвичев не откликнулся. – Глеб!
– Слушаю, товарищ полковник!
– Что нам грозит? И что мы можем предпринять?
– Ситуация – говно! Сами слышали! В мертвой САБМушке мы словно в капкане! Да, броня крепкая, но не полностью герметичная – диверсанты могут вытравить нас химией или еще что-нибудь сотворить… К тому же мы глухи и слепы. Ни локации, ни связи, ничего! Я предлагаю выбраться наружу и оборонять машину, пока экипаж не приведет ее в более-менее рабочее состояние!
– И это – твои четыре сопляка на тарантасе, Бонах?… – прошипел полковник куда-то вверх. – Ну, мудила штабная… – Он взял себя в руки, громко скомандовал: – Давайте-ка, ребятки, наполните свои пещеристые тела кровью с бромом и надавайте разбухшими членами по башке этим педрилам!
– Слышали приказ?! Взво-од, на выход! Первое отделение наносит дружественный визит с тыла и ликвидирует орудие противника во избежание повторной электромагнитной атаки! Второе и третье – занимают круговую оборону! Инженер, когда будут прожекторы?
– Свет – через тридцать секунд!
– Первое отделение-е… пошло-о!
Снаружи стояла непроглядная тьма, в которой можно было различить лишь собственные руки и автомат. К тому же температура основательно упала, и даже через утепленные камуфляжи чувствовалась недоброжелательность сибирской осени.
Бойцы выскакивали из открытой двери и тут же, пригибаясь, бросались в разные стороны. Первое отделение под командованием сержанта Маджаряна растворилось в лесочке и стало по не очень широкой дуге огибать предполагаемое месторасположение противника. Второе и третье отделения возглавляли сержант Врочек и старшина Долинго. Они рассредоточились вокруг САБМушки и замерли, прислушиваясь.
– Тихо вроде, – прошептал Врочек.
– Маджаряновские удачно ушли. Без шума, – откликнулся Долинго.
– Когда там эти мазуты свет…
Все вокруг будто вспыхнуло. Бойцы инстинктивно зажмурились и стали водить стволами из стороны в сторону. Кто-то вполголоса выругался.
Это прожекторы САБМушки вновь заработали, причем не только передние, но и задние – несколько менее мощные, но все же дающие достаточно света для обороны тыла.
Оказывается, буран за это время поутих, и теперь дорога и близстоящие деревья высвечивались отлично, и никто не смог бы подобраться к броневику незамеченным. Только с флангов оставалась мертвая зона.
– Главное, чтоб снайпера не было, – тихонько сказал один из бойцов, наполовину укрывающийся за гусеницей.
– Не може його там бути. Рудий казав, що електрики не пометив. А для приладу ничного бачення вона потрибна, – ответил ему сосед.
– Чу! Заткнулись, салабоны, – шикнул на них Москвичев, осторожно выбираясь из приоткрытой двери. – Врочек, первое ушло?
– Так точно, ушли ребятки. Э-эх… связи, жаль, нет…
– Будет тебе ев… Что-то чавкнуло.
Москвичев осекся и удивленно посмотрел на Врочека.
– Товарищ командир!
Старший лейтенант Москвичев как-то ломано привстал, выронил автомат и завалился навзничь вдоль гусеницы – из его горла на снег тут же натекла темная лужа.
– Снайпер!
– Бля…
– Не може його там бути!
– Под машину все! Живо! – скомандовал Врочек, бросаясь пластом за спасительные траки.
Еще один боец вздрогнул и осел. Украинец.
– Что там, Глеб? – спросил полковник, высовывая голову из люка.
– Куда голую башку вытащил?! – крикнул Долинго, напрочь забывая о субординации. – В лесу – снайпер! Комвзвода убит!
– Твою мать… – чертыхнулся Пимкин, скрываясь в машине. Изнутри раздался его приглушенный возглас: – Экипаж, когда эту консервную банку почините?!
Врочек, лежа за гусеницей, слегка выглянул, быстро осмотрел освещенную дорогу с падающими на нее редкими хлопьями. Пробормотал:
– Странно… Почему они не стреляют по прожекторам? Наверное, прибор ночного видения только у снайпера. Да и как он, сука, против света умудрился нас разглядеть…
И тут началось.
Фигурки в серых камуфляжах выскочили будто ниоткуда. Ослепительная вспышка на мгновение превратила снежинки, окружающий лес, полянку, тушу САБМ в негатив. На этот раз, правда, это была обыкновенная световая граната с непороховым запалом и специальным химическим веществом, единовременно выделяющим большое количество фотонов.
У кого-то из бойцов Врочека не выдержали нервы, и он, слепо щурясь, заорал:
– Мочи гондонов!
Солдаты инстинктивно принялись давить на курок и садить пулю за пулей практически наугад.
– Долинго! – позвал Врочек, переползая левее, чтобы оказаться под брюхом броневика. – Долинго! Левый фланг держи!
Несколько пуль взрыхлили снежок и чиркнули об асфальт прямо перед носом сержанта. Отрикошетив от дороги и днища САБМушки, они утихли, чуть было не размозжив ему ногу. Врочек прополз немного вперед и, стараясь сильно не высовываться, оглядел освещенный прожекторами сектор.
Фигурки в камуфляжах действовали грамотно и умело. Они приближались к броневику цепью, то и дело меняя траекторию движения, чтобы не стать легкой мишенью. Походя они вели постоянный, но неприцельный огонь короткими очередями. Несколько нападавших уже лежали ничком на дороге, но по меньшей мере десяток продолжали наступать.
– Ну, сучье племя! Ну, ловите!
Врочек принялся поливать всю простреливаемую зону из АКП, который тяжело пыхтел, шипел и выплевывал пули. Двое или трое нападавших упали замертво, еще один схватился за плечо и дико завопил, нарушая переливы шипящего стрекота пневматического оружия. Через пять секунд Врочек перевернулся на бок, вытащил из портупеи обойму, защелкнул ее, подал рычажком воздух из накопителя в рабочую камеру и принялся вновь лупить, не щадя пуль и припевая:
– Полковнику никто не пишет! А сержанту никто, бля, не звонит!
Пятеро бойцов в серых камуфляжах, несмотря на плотный заградительный огонь, все же добрались до САБМушки, и между ними и остатками взвода Москвичева завязалась самая настоящая рукопашная. Крики слились в один ужасный стон, движения замедлились, словно при рапидной съемке. Где-то заскрежетал металл – видимо, кто-то из нападающих попытался штурмовать броневик…
Врочек выбрался из-под днища машины и с ходу засветил кому-то из "серых" тяжелым прикладом в грудь. Тут же получил профессиональный – короткий и сильный – удар кулаком в незащищенную челюсть и отключился…
Когда он пришел в себя, то обнаружил, что валяется возле края дороги, уткнувшись носом в липкую, соленую ткань чьей-то химзы. Один из нижних зубов неприятно кололся под языком – пришлось его выплюнуть. Приподняв голову, сержант Врочек увидел, как остатки подоспевшего первого отделения добивают "серых", а полковник Пимкин стоит, прислонившись к борту САБМушки, и вытирает окровавленной тряпкой шею.
Двигатели машины работали. Если б на пять минут раньше! Всего на пять минут…
Врочек поднялся и, слегка прихрамывая, пошел к броневику.
При нормальном освещении бойцы выглядели ужасно. Забравшись в начавший теплеть от реанимированной системы отопления салон, они расселись кто куда и принялись ощупывать себя. Двое втащили раненого и аккуратно положили его в проходе. Куча собранного трофейного оружия уже лежала в углу возле реакторного отсека.
– ФСБ, надо же… – в который раз удивился Пимкин, снимая с раненого солдата броник и расстегивая камуфляж. – Куда мир катится. Связь с частью когда будет?
– С минуты на минуту, – откликнулся Клещов.
Из кабины высунулся Фитиль и с тихим ужасом осмотрел салон, заваленный окровавленными тряпками.
– Москвичев и Долинго убиты, – сказал Врочек, щупая языком саднящую ямку, где недавно был зуб.
– Потери личного состава? – осведомился полковник.
– Одиннадцать убиты, двое легко ранены. И один… вот. – Врочек кивнул головой на раненого, которого полковник пытался привести в чувство нашатырем.
– Этот не жилец, – жестоко сказал Пимкин, убирая флакон со спиртом. – Проникающее в печенку. Броник не помог – лупили почти в упор. – Он поднялся на ноги и рявкнул: – Связь!
– Есть связь! – вскинулся Клещов, давая полковнику трубку.
– Дежурный?! Полковник Пимкин говорит.
– Так точно. Дежурный прапорщик Машукшин!
– Олег! Слушай очень внимательно. Через минуту получишь от нас координаты. Свяжешься со спасателями и скажешь им, чтобы забрали отсюда два десятка трупов.
– Не понял, товарищ полковник! Повторите!
– Хрена ли ты не понял?! Двадцать трупов! Из них одиннадцать… – Пимкин скосил глаза вниз. – Нет, двенадцать – наши. Остальные – федералы.
– Есть…
– Так… Дальше. На связь с нами не выходить, если будет нужно – я сам свяжусь.
– Есть.
– Так, что еще… Что еще…
Полковник вдруг звезданул трубку об пол и взревел:
– Я не знаю, что еще, вашу мать на хер!
Бойцы замерли в самых нелепых позах – кто как был. Из кабины вновь высунулась физиономия Фитилева и быстро исчезла.
Врочек положил свой грязный автомат на скамейку, нагнулся и поднял аппарат.
– Товарищ, полковник! Товарищ полковник! Как слышите? – разражалась чудом уцелевшая трубка голосом прапорщика Машукшина.
– Говорит сержант Врочек. Приказ понятен?
– Кто говорит?
– Сержант Врочек. Приказ, едрена мать, понятен?!
– Так точно!
– Приступить к исполнению.
Дверь пыхтящего и постепенно оживающего броневика со скрежетом раскрылась. Несколько бойцов тут же наставили на нее оружие.
– Свои, свои! – В салон ввалились двое солдат, ходивших в разведку к месту засады. – Не стреляйте.
Пимкин все еще стоял, глядя в то место, куда швырнул трубку от радиостанции.
– Товарищ полковник, – обратился один из вернувшихся. – Товарищ полковник!
Он поморгал и поднял слезящиеся глаза.
– Возле орудия мы нашли одного раненого.
– Их? – очень спокойно спросил Пимкин.
– Так точно. Их.
– Привели "языка"?
– Вон, возле гусеницы валяется.
– Говорить сможет?
– Сможет. Только вряд ли станет. Он по званию – майор. И морда такая… кирпичом…
Полковник посмотрел на солдат без выражения и достал из нарукавного кармана прозрачный флакончик с порошком светло-кремового цвета.
– Я ему сейчас укольчик в яйца сделаю. Пентотальчик натрия. Он мне расскажет даже, кто Кеннеди замочил и первым на Луне насрал.
– Это еще не все, – продолжил солдат, протирая рукавом стекло своей каски. – Мы осмотрели окрестности и нашли четырех застреленных лошадей. Животные лежат, а повозки нет…
– А вы случайно не догадались чуть дальше поискать?
– Догадались, товарищ, полковник. В лесу, метрах в пятидесяти, нашли экипаж. Кучер убит, а четверо пассажиров…
– Что с ними?
– Связаны. Лиц не видать от грязи. И почти окоченели – на фонарик еле реагируют. И… кажется, один… одна из них – девушка.
– Вашу мать, – прошипел полковник. – Сержант, срочно организуйте доставку людей в машину!
Врочек принялся отдавать короткие, четкие команды.
– Девушку мы принесли, – добавил солдат, который до этого молчал.
– Так заносите, олухи членобромные! – взорвался полковник, отталкивая их и выбегая наружу.
Среди трупов, подтаявшего от крови снега и бурых разводов он не сразу различил маленькое тельце, скорчившееся на обочине. Подбежал, взглянул в серо-белое от грязи и мороза личико.
– Ну, олухи! Ну, салабоны тупорылые… – пробормотал полковник, поднимая Маринку на руки. – Ну, я вам дам, разведчики гребаные…
Он внес девушку в салон, осторожно положил на скамейку и принялся растирать заиндевевшие щеки. Еле слышно приговаривая:
– А тебя, Бонах, я лично похороню. Похороню-похороню, не сомневайся, товарищ генерал-лейтенант… Вот только узнаю, что происходит. Узнаю, что творится в этом ссаном мире, и похороню.
Глава пятая
Бывают помещения, в которых чувствуешь себя неуютно, несмотря ни на что. Ни на хорошую обстановку, ни на дизайн интерьера, выполненный со вкусом, в приятной цветовой гамме, ни на гравюры на стенах, ни на шкуру перед незажженным камином.
Это потому, что они большие.
Просто в больших комнатах – слишком низкая концентрация уюта на кубометр…
Полковник в пятый раз за последние четверть часа снял очки и положил их на стол перед собой. Максиму был неприятен этот по-военному грубый, черствый человек с сухими пальцами и высоким бликующим лбом, но его солдаты спасли их от верной гибели на морозе…
После того, как девчонка-эллинес сбежала, друзья стали постоянно ощущать взгляд в спину. Этот тяжелый немигающий взор подгонял их, заставлял пренебрегать сном, а иногда и пищей.
В Омске они наспех закупили предметы первой необходимости, провизию в самой дешевой питачке и практически на последние деньги наняли экипаж до Новосибирска. Маринка совсем сдала. Она тихонько сидела возле окна кареты и глядела на ползущий за ним пейзаж. Кормить ее приходилось чуть ли не насильно. Фрунзик тоже замкнулся в себе. Между белых бровей у него прочно укрепилась глубокая вертикальная морщина. Егоров то пытался развеселить друзей бородатыми анекдотами, то впадал в хандру, то вдруг принимался скулить – какого фига они вообще затеяли эту дурацкую поездку?
На таможне при выезде из Омска Максиму показалось, будто погранцы косо смотрят на него, что вот-вот схватят и расстреляют на месте. Пришлось заварить остатки чая в ближайшей таверне и наглотаться суррогата, дабы хоть немного встряхнуться от надвигающейся паранойи.
А потом пошел снег.
И уныние достигло апогея, того момента, когда готово обернуться истерикой.
Также Долгову не давали покоя воспоминания о том случае, когда Фрунзик разговаривал со сбежавшей девчонкой. Это был какой-то другой Герасимов, пугающий. Не прагматик, не самодовольный эстет… а очень острый и жесткий человек, у которого в прошлом осталось нечто гнетущее. Нечто, требующее разрешения в будущем. "Наверное, это тоже паранойя", – решил в конце концов Максим, оставив тем не менее зарубочку в памяти.
Напали на них неожиданно. В первый момент Максиму показалось, что их экипаж куда-то врезался, но потом снаружи раздался крик кучера и захлебывающиеся всхрапы лошадей. "Неужели девчонка уже накапала Зевсу, и он так быстро среагировал? – мелькнула мысль. – Или снова бандиты?"
Левая дверь слетела с петель, словно ее кто-то выдрал. Дико завизжала Маринка, перекрывая остальной шум голосом, рвущимся в ультразвуковой спектр. Вылетела правая дверь. Люди в серых камуфляжах навалились с двух сторон, взревел Фрунзик, и Максим провалился в небытие…
Он пришел в себя от боли в затылке. Видимо, его крепко приложили чем-то тупым и твердым, но кожу не рассекли и череп вроде бы не проломили. Их связали и бросили на сиденья в экипаже с выставленными дверями, продуваемом насквозь. На полу уже образовался маленький снежный нанос.
Потом увели Герасимова и вполголоса с ним о чем-то беседовали. Очнулась Маринка и принялась тихонько, монотонно постанывать, покачивая головой взад-вперед. Максиму стало страшно – не хотелось вот так бессмысленно и паскудно подохнуть в трех тысячах километров от родного города. Связанные запястья и лодыжки затекли. Минут через пять Фрунзика привели обратно, злого и с разбитой губой.
– Что им нужно? – спросил Долгов.
– Про Торика спрашивали, – огрызнулся Герасимов. – Про наш план.
– А какой у нас план?
– Выжить, твою мать! Вот теперь весь наш план! Стрельба началась, когда стемнело. К тому моменту друзья уже теряли сознание от холода…
– И какого хера вам понадобилась АЭС? – неожиданно спросил полковник.
Максим некоторое время тупо смотрел на него, переваривая смысл вопроса.
– Какая еще АЭС?
– Ты пей чаек, пей.
Долгов послушно взял обеими руками теплый стакан и отхлебнул. Ногти на пальцах были обломаны, грязь намертво забилась под них за время этого долгого бесполезного путешествия. Максиму вдруг стало до слез обидно, что их затея так дешево провалилась, и они никогда теперь не узнают – верно было предположение Фрунзика или нет.
– Я не знаю ни о какой АЭС, – хмуро сказал он. – Зачем вы нас спасли, а, товарищ полковник?
– Потому что у меня был приказ, – очень спокойно ответил Пимкин. – Меня зовут Николай Сергеевич.
Максим промолчал.
– А ты знаешь, дружок, кто вас повязал?
– Разведка какая-нибудь…
– Это мы – разведка. А вас скрутили федералы.
– Федералы?
– ФСБ.
Долгов снова замолчал, хлебая чай. Через минуту полковник усмехнулся:
– Гляди, какая хрень получается. Ты узнаёшь, что вас схватили гэбисты. Что спросил бы любой невиновный человек в такой ситуации? Правильно! Он спросил бы: почему? По какой причине? Заметь, невиновный человек. А ты не спрашиваешь. Значит, ты можешь по крайней мере предположить причину вашего задержания.
– Где мы находимся? – спросил Максим, чтобы не молчать.
– Мы находимся в доме моего хорошего приятеля. В пригороде Новосибирска.
– То есть ваше командование не знает… – Долгов осекся.
– Мое командование тебя волновать не должно! – резко сказал полковник. – Ты мне будешь отвечать, какого хрена вы поперлись из Москвы в Сибирь?! Уж явно не на каникулы к бабушке!
Максим не знал, что Пимкину так и не удалось допросить раненого "языка" – тот умер, прежде чем ему сделали укол пентотала натрия. Поэтому полковник так и оставался в неведении. Он не знал ни о настоящей цели путешествия этой злополучной четверки, ни о мотивах нападения федералов, ни о том, на какой высоте служебной лестницы находится источник приказа задержать и допросить "диверсантов". То, что эта шпана не собиралась совершать никакой диверсии, он понял сразу же, как увидел их.
– Ну, мы будем по-хорошему разговаривать? Я же вам помочь хочу, идиоты. Разобраться и помочь. Если вы выйдете из этого здания одни, вас шлепнут максимум через час, ясно тебе?