Полуживого, с несколькими резаными ранами на правой щеке от разбитого стекла Юрку вытащили из отсека, когда треклятая пена наконец заполнила пробоины и воздух перестал покидать корабль. Из ушей у Егорова текла кровь, губы потрескались и тоже кровоточили, на ладонях были ранки от ногтей – видимо, так крепко он стиснул руки в последний момент.
Фрунзик быстро доставил беднягу в крошечный медотсек и сделал несколько уколов. Пристегнув Юрку к кушетке, он неожиданно для всех погладил его по влажному лбу и устало проговорил:
– Ну ты и дал жару, ветеринар. Кто ж тебя лечить будет, дурак… И какого хера забрался в энергетический отсек, гондон ты любознательный, а?
После этого Герасимов развернулся к остальным и объяснил:
– Успели вроде. Внутренние органы целы. Есть незначительные повреждения особо чувствительных тканей, но это – ерунда. Возможно, станет похуже со зрением, а слух, думаю, полностью восстановится. Тщательнее он сам себя пусть осматривает, когда очнется. До этого времени придется без перегрузок идти. Блин, и так башка от невесомости раскалывается и ноги ватные… – Фрунзик помолчал, потеребил мочку уха и усмехнулся, глядя сквозь Маринку: – А ведь он все-таки послушался меня и выдохнул воздух. Иначе при такой декомпрессии все было бы гораздо… гора-а-аздо хуже…
На финишном отрезке полета экипаж был молчалив под стать окружающей пустоте.
Юрка понемногу поправлялся – раны на щеке зарубцевались, зрение и слух вернулись к норме, психологический настрой – тоже. Он как-то поделился с Максимом своими переживаниями по поводу тех минут, которые провел в разгерметизированном отсеке. Егоров признался, что в последние мгновения, когда сознание еще не покинуло его, он пожелал, чтобы они все же нашли Прометея и вернули огонь. Так сильно захотел этого, как никогда не хотел! Жажда победы взорвалась в нем словно сверхновая… Долгов ободряюще похлопал Юрку по плечу, но так и не нашел в себе сил, чтобы искренне улыбнуться.
Пустота постепенно втекала внутрь пятерых людей, несшихся по ней с колоссальной скоростью. Пустота пробивала душу насквозь, не встречая сопротивления, – словно поток нейтрино пробивает астероид.
Пустота поселилась совсем рядом.
Все мысли экипажа теперь крутились только около событий, которые ждали их на негостеприимной планете. Им необходимо было найти разгадку, ради которой пришлось ехать через Россию, мчаться между звезд, ползти по ущельям собственных сомнений. Максиму, Юре, Маринке, Торику, Фрунзику – всем им нужен был тот, кто смог бы дать взамен нечто, возмещающее убытки. Иначе все пройденное кольцо из боли, страха и неизвестности могло оказаться никчемным…
Когда шаттл закончил торможение и вышел наконец на стабильную орбиту, весь экипаж собрался в рубке, чтобы понаблюдать фантасмагорическую картину, открывшуюся за иллюминаторами.
Марс был угрюм. Бурые пятна равнин и плоскогорий рассекались серо-зелеными язвами впадин. Полярная шапка нечаянной кляксой белела возле самой кромки планеты. Из-за сильной разреженности атмосферы кое-где были видны даже отдельные горные хребты и каньоны, ветвистыми молниями хлестнувшие когда-то по поверхности.
Марс был, как и всегда, чужд людям. Суетливым маленьким людям, взбалмошным и тщеславным, корыстным и злым, людям, жаждущим покорять, ищущим сиюминутных потрясений, несшим жизнь и смерть.
Марс ценил время и расстояния.
И никого не приглашал в гости.
– Какой он… холодный, – прошептала Маринка.
– Будем надеяться, что в горах Фарсида сейчас не сезон бурь, – сказал Фрунзик. – Иначе могут возникнуть дополнительные сложности с приземлением и поисками. На автоматике "Подснежник" сажать нельзя, его аэродинамические характеристики не приспособлены к местной атмосфере, а вручную такую дурынду посадить непросто.
– Хватит пугать, – поморщилась Маринка, сунув пальчики в переплетения своих парящих волос.
– А я и не пугаю. Просто сразу предупреждаю, чтобы потом не было претензий.
– Когда – потом? – настороженно спросил Юра.
– Когда размажемся о какую-нибудь скалу.
– Тьфу ты! Убавь свое чэ ю…
Спустя полчаса Герасимов с Ториком вывели оптимальную траекторию посадки, перепроверив расчеты несколько раз. Святослав в последние недели уже не просил вернуть его к доктору Звонкову и казался вполне вменяемым человеком. Возможно, космос вылечил его?…
Снижаться можно было довольно быстро по глиссаде, не боясь развалиться в плотных слоях атмосферы, коих здесь просто-напросто не имелось. Опасность подстерегала уже возле поверхности. На Земле шаттлы садятся, практически не включая двигатели. Регулируя тангаж, корабль тормозит естественным образом – брюхом об атмосферу. Но что делать на планете, где плотность воздуха в сотни раз меньше земной, чтобы не упасть, как наковальня? Тормозить маршевыми двигателями. То есть в случае с "Подснежником" – снижаться хвостом вперед, а в последний момент умудриться перевернуться и выровняться. Автоматика такой безумный вариант отвергла бесповоротно, поэтому Фрунзику предстояло посадить шаттл вручную.
– Хочу оговориться, – предупредил он, прежде чем отправить всех по амортизирующим креслам, – в истории земного космофлота вручную корабль сажали дважды. Из них лишь один раз удачно.
– Трижды, – поправил его Торик, пристегиваясь. – Из них два раза удачно. Я спасательную шлюпку с первого "Конкистадора" тоже ручками вел. Автоматика отказала сразу после расстыковки.
– В прессе говорили иначе, – удивился Фрунзик.
– А что им оставалось говорить? Что сбрендивший вконец астроном с явными признаками полнейшей дезориентации и моторной афазии посадил шлюпку вручную?
– Ты не перестаешь меня удивлять, Торик!
– А ты оттягиваешь момент. Хотел попасть на Марс? Вытащил меня из уютной психбольничной койки? Вот и давай! Рули!
– Всё, – разочарованно махнул рукой Герасимов, – ты, кажется, выздоровел. Хотя, признаюсь честно, больше ты мне нравился уравновешенным психом… А ну-ка живо все по местам, смертнички!
Когда все члены экипажа заняли свои кресла, Герасимов прикрыл на секунду глаза и запустил маршевые. Он положил пальцы рук на небольшие джойстики, встроенные в подлокотники, и сказал:
– Никогда не думал, что совершу такую глупость.
– Я подстрахую, – откликнулся Торик. – Не болтаться же на орбите в ожидании ядерной боеголовки в сопло. Давай, Игорек, посади этот топор.
Фрунзик улыбнулся, захлопнул стекло скафандра и двинул правый рычажок в сторону. Шаттл вздрогнул, словно испугался безрассудства пилота, и медленно пошел вниз, к планете.
Корректируя полет маневровыми двигателями, Герасимов вывел корабль на посадочную глиссаду и попытался развернуть его кормой вперед. 120-тонная туша "Подснежника" тут же отклонилась от курса и ушла влево, крутнувшись несколько раз вокруг продольной оси.
– Не выйдем! – крикнул Торик. – Разворачивайся и заходи на следующий виток. Еще один шанс у нас есть. Обогнем планету, потеряем высоту, но шанс есть. Если продолжишь сейчас снижаться – разобьемся.
Герасимов и сам понимал, что нужно делать еще один виток, но на секунду ему показалось, что он сможет выровнять шаттл и затормозить… В этот миг корабль по неизвестной причине тряхнуло, и Фрунзик решил не рисковать, а прислушаться к совету Торика.
– Слава, – спросил он, разворачивая "Подснежник", – Слава, у нас действительно есть шанс на втором заходе или лучше снова уйти на стационарную орбиту, пока не поздно?
Перегрузки в критическом моменте разворота получились дикими, и на некоторое время Фрунзик потерял способность говорить и слышать. Когда шаттл вновь понесся над планетой носом вперед, он услышал в наушниках слабый голос Торика:
– Шанс есть. Небольшой. И не давай такой форсаж на маневрах – всех ведь поубиваешь… Слушай внимательно, что я думаю. На сто восьмидесятой риске начнешь разворот. До сто пятнадцатой тебе нужно успеть стабилизироваться. Затем маневровыми сменишь угол на восемнадцать-двадцать, не больше, и дашь на маршевые шестьдесят процентов. Потом на отметке…
Фрунзик слушал гипнотический голос Святослава, машинально корректировал курс и думал, как дико, наверное, должна выглядеть их так называемая "посадка" с поверхности. Несущийся на скорости полтора километра в секунду болид весом в сто двадцать тонн… Хотя неправильно… Здесь шаттл весит около сорока…
За бортом послышался тонкий вой. Даже сквозь скафандры и рев двигателя просачивалась эта заунывная песня полета. Несмотря на то что марсианская атмосфера и была сильно разрежена, все же у самой поверхности она давала легкий эффект трения. А на такой скорости этот эффект на порядок возрастал… Это и спасло "Подснежник" от падения, когда Герасимов решил, что надо заканчивать торможение маршевыми и пора разворачиваться носом для посадки. Едва он тронул рычажок, корабль крутануло так, что перед глазами поплыла кровавая муть. В ушах сквозь треск и гул раздался крик Торика:
– Переключай на меня! Мы входим в пике!
– Я посажу! – прохрипел Фрунзик и врубил маршевый на форсаж.
"Подснежник" взревел, словно раненый зверь, но вращение слегка замедлилось. Герасимов тут же вырубил основной двигатель. В иллюминаторах замелькали какие-то серые пятна и росчерки – в районе гор Фарсида, где им нужно было сесть, чтобы отыскать жилой модуль первой экспедиции, сейчас было раннее утро.
Альтиметр замигал красным, показывая, что высота опасно мала. Но горизонт уже почти выровнялся, и скорость спала до полукилометра в секунду, поэтому контролировать полет стало проще. Герасимов выдвинул закрылки на двадцатку, потом вгляделся в экран и добавил еще десятку. После этого он чуточку изменил угол снижения и стал постепенно давать мощность на носовые сопла, которые исполняли роль тормозов в воздухе на относительно малых скоростях. Гирокомпас взбесился, выдавая абсолютно невозможные показания, – автоматика тщетно старалась сопоставить картину магнитного поля планеты с земными характеристиками. Но основная навигационная система работала исправно – ее Торик еще на орбите настроил по двумстам шестидесяти статичным точкам на поверхности и траверзу экватора.
Унылое завывание наконец стихло.
Шаттл уже летел на скорости обыкновенного гражданского авиалайнера. Альтиметр продолжал подмигивать красным зрачком на приборной панели, но Фрунзик плевать на него хотел! Он с каким-то тупым упорством продолжал увеличивать мощность носовых и нижних сопел, чувствуя, как небольшая отрицательная перегрузка давит на спину.
– Это не я, это ты псих, – просипел Торик.
И Герасимов вдруг рассмеялся. Не потому, что ему удалось невозможное, не потому, что свершилась его мечта попасть на Марс, а потому что он был рад этим дурацким словам. Он был рад этим словам именно в этот момент, именно сейчас, именно здесь – в сотне метров над плесневело-бурой безжизненной пустыней.
"Теперь можно жить дальше, – подумал Фрунзик. – После всего этого мы просто не имеем права не жить!"
Подломив обе задние стойки шасси, "Подснежник" шарахнулся о каменистое плато и поехал на брюхе с ощутимым заносом вправо. Автоматически выстрелили тормозные парашюты, бесполезные здесь, как зонтик в вакууме. Снизу на протяжении секунд двадцати доносился душераздирающий металлический скрежет, и казалось, что вот-вот обшивка не выдержит и какой-нибудь острый выступ пропорет фюзеляж.
Но обшивка выдержала.
Шаттл наконец вздрогнул в последний раз и замер.
Красный огонек альтиметра продолжал возмущенно помигивать. Вскоре заглох шум в двигательном отсеке, и стало слышно, как потрескивает снаружи внешняя оболочка, стремительно остывая.
Спустя минуту Торик снял шлем и проворчал: – Промазал. На пятнадцать километров восточнее жилого модуля сели. Пешком теперь прикажешь тащиться?
Но Герасимов не услышал его. Он спал, так и не убрав пальцы с рычажков управления.
Глава девятая
У человека существует ряд потребностей. Главные из них – пища, вода, сон, секс, безопасность. Ничего из вышеперечисленного не хочется, как правило, в двух случаях – либо если ты не человек, либо если ты мертв.
Максим, бредя от вездехода "Крестоносец" к куполу жилого модуля, чувствовал себя полуживым и хотел удовлетворить все пять пунктов. Желательно одновременно и два раза подряд.
Захлопнув внутренний шлюз, он сбросил шлем, выбрался из скафандра и бессильно опустился прямо на пол, вытянув ноги в сторону разбросанных инструментов. За ним в жилое помещение ввалились Торик и Фрунзик. Их тройка сегодня дежурила по внешнему поиску.
– До подхода "Конкистадора" осталось полтора дня, – рубанул правду-матку Герасимов, стряхивая остатки рыжеватой пыли с ботинок.
– Как найти кого-то в этом лабиринте из камней и скал? – пробормотал Максим, глядя на свои носки. – Не понимаю, как мы вообще могли на что-то рассчитывать. Идиоты.
– Ты скажи спасибо, что сейчас ветер слабый, а то такие бы бури нагнал, что ты б своего члена не увидел.
– Я и так его не вижу.
– А ты вглядись. Если не получится, я тебе микроскоп подгоню.
– Отвали…
Маринка вышла из небольшого хозотсека, неся в руках крупный котелок.
– Хоть бы помог кто…
– Да тут же в три раза меньше, чем на Земле, сила тяжести, – поднимаясь и беря из ее рук емкость и вдыхая аромат еды, сказал Долгов.
– После невесомости кажется, что она здесь в тридцать три раза больше.
– Зато ноги-руки не отекают и выблевать собственные мозги не тянет.
Герасимов осмотрел модуль, заглянув в тамбур реакторной, стукнул по двери санитарного блока и спросил:
– А где Егоров?
– Юрка? А он вышел. Кажется, уровень реагента в атмосферных установках упал. Сказал, пойдет проверит.
– Давно?
– Минут пятнадцать назад. А что?
– А то, – разъяренно обронил Герасимов, – что, когда мы подъезжали, возле атмосферных установок никого не было!
Он подошел к радиостанции общей связи и вывел передатчик на частоту приемников скафандров. Сердито проговорил в микрофон:
– Эй! Пилигрим долбаный! Ты где шляешься? Прием.
Ответа не последовало. Максим остановился возле стола, так и не поставив на него кастрюлю, и посмотрел на Фрунзика. Тот был бледнее обычного от гнева.
– Егоров! Ты меня слышишь? Срочно возвращайся в модуль! Я собираюсь здесь тебе башку оторвать за самовольное покидание жилого пространства! Прием.
– Я думала, он тебя предупредил, – пробурчала Маринка, хмурясь.
И тут из динамика донесся далекий Юркин голос:
– Я его нашел! Я его нашел! Слышите?… Я его нашел… Прием!
Долгов выронил кастрюлю из рук, и душистая солянка расплескалась по полу, чуть не обварив ему ноги.
* * *
Маринку оставили в модуле, хотя она и порывалась пойти с ребятами.
Запеленговав место, откуда поступил слабый радиосигнал от Юрки, Фрунзик, Торик и Максим снова влезли в скафандры и вышли наружу. Их движения были суетливы более обыкновенного, шаги размашисты, никто не осмеливался произнести хотя бы слово, будто боялись спугнуть удачу.
Солнце далеким бликом мерцало в желтоватом небе, по которому с запада на восток бежал маленький Фобос. Каменистое плато было похоже на панцирь какого-то огромного животного. На западе виднелись бесконечные выпуклости нагорий, на юго-востоке – гигантская линза вулкана Олимп.
Судя по сигналу, Егоров находился в полутора километрах от жилых строений. Но в том направлении местность была скалистая, поэтому Фрунзик решил не брать "Крестоносец", а двинуться пешком.
Шли молча. Торик нес в руке чемодан с инструментами. Максим то и дело оглядывался по сторонам – пешую прогулку по Марсу он совершал впервые за пять с лишним дней пребывания на планете.
Уже через десять минут они остановились посреди небольшого сырта, с одной стороны которого возвышалась довольно высокая гряда, а с другой вниз уходила пологая равнина с извилистыми желобами.
Герасимов глянул на пеленгатор и удивленно посмотрел на Торика.
– Вроде…есь.
Связь работала с перебоями: видимо, где-то неподалеку проходила большая ферросодержащая жила.
– …робуй еще раз вызвать!
Фрунзик кивнул и принялся монотонно повторять:
– Егоров! Егоров! Ты меня слыши… ров! Прием.
Возле скал возникло движение, заставившее всех вздрогнуть и резко повернуться на девяносто градусов. От дальнего конца гряды к ним бежал Юрка.
– Говори! – прокричал Герасимов, когда Егоров оказался рядом. – Не томи! Неужто нашел?
Глаза Юрки были полны ужаса и слез. Это было видно даже сквозь поляризационное стекло шлема. Он размахивал руками, губы судорожно шевелились, но в наушниках лишь трещали помехи. Потом он схватил Фрунзика за рукав скафандра и потащил за собой.
– У него передатчик загнулся, наверное, – предположил Герасимов, едва поспевая за бегущим Юркой.
Егоров, не сбавляя шага, обернулся и энергичной закивал головой.
– Точно! Он нас слышит, а мы его нет! Так вот, Егоров, несмотря на…есь проявленный героизм, я тебе башку откру… за самовольство!
Егоров никак не отреагировал на угрозу расправы, продолжая увлекать Герасимова за собой. Максим и Святослав бежали следом.
Наконец они оказались у дальнего конца гряды, возле скалистого выступа, который, если не искать специально, очень просто было обойти стороной и не заметить. Егоров остановился, взял Фрунзика за плечи и посмотрел на него сумасшедшим взглядом.
– Юра, ты меня пугаешь… – обеспокоенно начал Герасимов, но осекся. Он заметил за спиной Егорова нечто, отличающееся по цвету от окружающих скал.
Фрунзик и Максим синхронно попятились от ужаса, глядя на человеческую фигуру, прикованную к каменной стене. То-рик так и остался стоять, не в силах пошевелиться.
– Спаси, сохрани… – хрипло прошептал Долгов. – Кто мог такое…елать…
– Боги, – не своим голосом ответил Торик. – Я понял, почему они заделались именно под олимп… кх…
– П-почему? – выдавил Фрунзик.
– Видел в модуле книжку Куна "Легенды и мифы…ней Греции"? Когда мы летели в первый раз, много лет назад, у нас в экипаже был майор Повх, биолог… сам его помнишь наверняка. Я видел, он почитывал эту книжку. Это случайность, понимаешь? Их разбудили… Они нашли пресловутые легенды и не придумали ничего лучше, чем сыграть по этому сценарию.
Сердце у Максима готово было вырваться наружу. Телеметрия показывала 120 ударов в минуту. Он вдруг с жуткой ясностью осознал, что Торик прав. Что все гораздо глубже и уродливее, чем им казалось до этого момента.
Первая марсианская разбудила нечто, и это нечто вырвалось на свободу! Не зря все записи бортового самописца на "Крестоносце" были уничтожены. Что-то пугающее увидели люди, прибыв сюда. А вся история про олимпийских богов была лишь легендой. Легендой из случайно увиденной книги…
Они летели сюда, в холодный пустынный мир, чтобы найти ответ, а вместо этого получили очередную порцию загадок.
Все оказалось намного страшней и запутанней.