– Какие уж тут шутки, – Архангельский тяжко вздохнул. – Всё очень серьезно, драгоценная Людмила Сергеевна. Но я не могу объясняться иначе. Речь идет о государственной тайне самого высокого уровня. И пока вы не подпишете соответствующий документ, мне придется говорить… э-э-э… обиняками.
– Не хочу знать никаких государственных тайн! – заявила Людмила Сергеевна. – Вам ясно? Поищите себе другого военнообязанного.
Ей очень хотелось добавить, куда Архангельский может засунуть свой "соответствующий документ", но она сдержалась – если гражданский генерал столь влиятелен, как на это намекает, он способен наделать проблем в будущем, скотина.
– Что ж, Людмила Сергеевна, – сказал Архангельский, глядя в сторону, – очень жаль, что у вас отсутствует чувство долга перед Родиной. Впрочем, сейчас это распространенное явление. Почему-то свободу у нас понимают как наличие прав при полном отсутствии обязательств. Понятие долга… э-э-э… девальвировано до уровня плинтуса. Даже если речь идет о деньгах… Ну хорошо, Родину вы спасать не желаете. А что скажете по поводу детей? У вас есть шанс спасти ребенка, который находится в трудном положении. В очень трудном. По-прежнему откажетесь, Людмила Сергеевна?
Он знал, чем ее зацепить, поганец! Как говорится, удар ниже пояса. Но отказаться она не могла. Какая всё-таки хитрая мразь этот Архангельский!.. Артемка, Игоряша, маленькие мои, как вы тут без меня?..
– Подробности будут? – спросила Людмила Сергеевна потерянно.
Гражданский генерал снова улыбался. С видом победителя.
– Только после того, как вы подпишете все необходимые документы…
– Давайте ваши бумажки. Но можно я сначала Ирине позвоню? Она у нас главная по воспитанию, отдыхает сейчас в Партените, это Крым. Придется ей прервать отпуск…
3.
Архангельский дал на сборы пятнадцать минут. Заверил, что на "месте" есть всё, что нужно для жизни, а остальное привезут по первому требованию.
Людмиле Сергеевне понадобилось куда меньше времени. Она открыла сейф и извлекла на свет малый дорожный набор, заранее упакованный в плечевую кожаную сумку: базовый парфюм, маникюрный комплект, шампунь, кусок мыла, зубная паста и щетка к ней, купальник, пара сменного белья, дешевое вафельное полотенце, прокладки. Вроде, всё. Теперь выключить компьютер, платежки спрятать в сейф, побросать канцелярию в ящики стола. Ну что, кабинет мой, до свидания, надеюсь, скоро увидимся!..
Окна в микроавтобусе были тонированы до абсолютной непрозрачности, водитель отделен шторкой, поэтому Людмила Сергеевна так и не узнала, куда ее привезли. По ощущениям ехали быстро, по времени – два часа. Поэтому решила, что "место" находится где-то под Москвой: или в области, или восточнее, в одном из исторических центров. Ей даже не дали перевести дух напоследок – в конце пути микроавтобус въехал в подземный гараж.
– Прошу вас, – дверцу открыл сам Архангельский, учтиво предложил руку, от которой Людмила Сергеевна отмахнулась.
– Ну, показывайте свою тюрьму, – сказала она ворчливо.
– Это вовсе не тюрьма.
Гражданский генерал подошел к массивной стальной двери, у которой столбом стоял скучающий охранник в строгом костюме. Нажал на притопленную кнопку, после чего дверь плавно и бесшумно отъехала в сторону, а за ней обнаружилась обширная кабина грузового лифта.
– Как-то у вас всё это легкомысленно выглядит, – язвительно заметила Людмила Сергеевна, входя в лифт. – А где лазерные детекторы сетчатки? Где сенсорные панели и секретные коды?
– Поменьше смотрите голливудское кино, – миролюбиво посоветовал Архангельский. – Для надежной охраны электронные… э-э-э… устройства не нужны. Наоборот, они действуют расслабляюще на сотрудников. Те начинают наплевательски относиться к делу, совершают глупые ошибки…
– Но какие-то системы охраны у вас всё-таки есть?
Архангельский многозначительно промолчал.
Лифт спускался недолго – Людмила Сергеевна не успела сосчитать до пяти, как он уже остановился, и пришлось выходить в длинный скучный коридор с белыми стенами и светло-зеленым ковролином. У самого потолка висели миниатюрные камеры видеонаблюдения. Под прицелом их темных объективов Людмила Сергеевна невольно поежилась: ненавижу эти чёртовы штуки!
– Идемте, – поторопил Архангельский, аккуратно подхватывая Людмилу Сергеевну под локоть. – Я покажу вам жилой блок.
Поворот налево, какие-то двери без табличек, поворот направо, еще какие-то двери, и они попали в просторное круглое помещение, по обстановке напоминающее холл гостиницы среднего класса. В холле стояли диваны и журнальные столики офисного типа, чахлое мандариновое дерево в кашпо. Сюда сходились шесть коротких радиальных коридоров, заканчивающихся новыми дверями.
– Здесь вы будете жить, – объявил гражданский генерал.
– Где? – Людмила Сергеевна в растерянности огляделась.
– Выбирайте любую из комнат, – Архангельский помахал рукой. – Они все одинаково… э-э-э… комфортабельны и подготовлены для гостей.
– Я буду здесь жить одна? – не поверила Людмила Сергеевна.
– Да, – подтвердил гражданский генерал, не моргнув глазом. – Скажу вам больше, любезная Людмила Сергеевна. Пока вы находитесь здесь, вам запрещено вступать в контакты с кем-либо. Мобильная связь блокирована. Сетевой… э-э-э… трафик контролируется специальной программой и службой охраны. Вы не можете вести переписку, писать на форумы или в социальные сети. Обслуживающий персонал соответствующим образом проинструктирован. Извините, но таковы правила пребывания здесь.
Людмила Сергеевна уже успела привыкнуть к сюрпризам, но эта новость вновь ее смутила. Почему-то она полагала, что вся секретность ограничится подпиской о неразглашении и временным запретом на заграничные поездки. Людмиле Сергеевне очень захотелось высказать язвительное предположение, как в итоге расправляются здесь с работниками, завершившими выполнение сверхсекретного задания, но по выражению лица Архангельского она поняла, что сейчас тот не воспримет иронию, и если давить, то чего доброго подтвердит самые худшие опасения.
Поэтому Людмила Сергеевна позволила себе только одну ворчливую реплику: "Не тюрьма, значит, говорите?" – и с независимым видом пошла по радиальному коридорчику к двери с цифрой три.
– Я вас подожду здесь, – предупредил Архангельский. – У вас двадцать минут. Переодевайтесь в спецодежду и пойдем смотреть вашего… э-э-э… пациента.
Людмила Сергеевна захлопнула за собой дверь и минуту постояла, прижавшись к ней спиной. Подышала глубоко, пытаясь собраться с мыслями. Вытащила мобильник, убедилась, что сигнал отсутствует.
"Вот ведь сволочь! – подумала она о гражданском генерале. – Разбаловались, блин! Привыкли, что отказа им нигде нет. Будто им на роду написано, что они могут правила сочинять и нам навязывать. Думаете, на вас управы не найдется? Ничего, скоро с Кирой познакомишься – посмотрю я на тебя, генерал!"
Отдышавшись, она осмотрелась. Комната как комната. Стандартный для наших широт полулюкс на двоих: большая кровать, два кресла, тумбочки, телевизор на стойке, холодильник, стенной шкаф, совмещенный санузел с душевой кабинкой. Не было одного и, наверное, самого главного – окна. Его здесь заменяла большая репродукция картины Шишкина "Утро в сосновом лесу". Еще одна глупость несусветная! Лучше бы наклеили фотообои с видами Чёрного моря, а смотреть на опостылевшее медвежье семейство не было ни малейшего желания: тот еще символ современной российской государственности!
На застеленной кровати лежала одежда. Людмила Сергеевна сбросила дорожную сумку и развернула пакет. Женский медицинский костюм: белый укороченный халат с центральной застежкой на пуговицах и отделкой по воротнику, манжетам и карманам, хлопчатобумажные голубенькие брюки на резинке – тот, кто выбирал этот комплект, ориентировался на сериалы типа "Скорая помощь". Людмила Сергеевна давно не носила медицинской формы и подумала, что будет, наверное, выглядеть глупо. Но размер был подобран идеально и, переодевшись и одернув халат, она оценила результат: вроде, неплохо, на твердую четверку. Только фонендоскопа на шее для полного счастья не хватает – многих, говорят, возбуждает…
Спецодежда настраивала на деловой лад. Злость угасла, панические мыслишки попрятались. Людмила Сергеевна тщательно вымыла руки, похмурилась на себя в зеркале и вернулась в круглый холл, где ее поджидал Архангельский.
– Вы превосходно выглядите, – сообщил он.
– Если это комплимент, – сказала Людмила Сергеевна, – то неуклюжий. Не будем терять время…
Им пришлось вернуться к лифту и спуститься еще на пару этажей вниз. Сооружение всё больше напоминало бункер, построенный на случай ядерной войны. Людмила Сергеевна тяжко вздохнула, думая о том, что и в дурном сне ей не могло привидеться подобное место – ярко выраженная клаустрофобия не проявлялась, но потолок всё равно чуть давил.
Новый коридор почти не отличался от коридора жилого блока, но имел много ответвлений, а на стены здесь была нанесена незнакомая маркировка – разноцветные линии и аббревиатуры: "МЭБ", "КБОР", "ФХЛ", "ОСН" и "ММХ". Архангельский шел впереди, уверенно сворачивая где надо, и наблюдательная Людмила Сергеевна быстро сообразила, что он придерживается синей линии. Наконец коридор закончился массивной стальной дверью, на которой синими буквами было написано: "КБОР". Здесь стоял цифровой замок, и возникла небольшая заминка – Архангельский набирал код.
– Прошу, – сказал гражданский генерал, открывая дверь и пропуская Людмилу Сергеевну вперед.
Она вошла и остановилась в изумлении на пороге. Перед ней открылся зал размером с крытый хоккейный стадион, только без трибун для болельщиков. Потолок здесь был необычайно высок, и в полумраке на самой верхотуре угадывались какие-то решетчатые конструкции, с них на длинных шнурах свисали прожекторы, ориентированные так, чтобы их лучи сходились в центре зала. В круге света стояла клетка – куб, сваренный из толстых металлических прутов и сразу притягивающий внимание. Внутри куба находился человек.
Это сюрреалистическое зрелище: огромный зал, свет прожекторов и клетка с человеком внутри – вызвало у Людмилы Сергеевны четкую ассоциацию. Она уже видела нечто подобное. Но не наяву, а в кино. "Молчание ягнят", конечно же! Клетка для зловещего маньяка-людоеда – доктора Лектора. Специально она не выбирала этот фильм, не любила триллеры, но как-то включила первый канал и поразилась: выходной вечер, прайм-тайм, и в полный рост показывают весьма откровенную киноленту с извращенцами и расчлененкой – а как же дети?! Поэтому, наверное, и запомнилось…
Видя замешательство Людмилы Сергеевны, Архангельский сказал, будто извинялся:
– Предпринятые меры… э-э-э… безопасности, быть может, покажутся излишними. Но когда вы узнаете суть, то поймете, что в этом деле нет ничего лишнего.
Людмила Сергеевна пропустила его слова мимо ушей. Медленно двинулась вперед. Заметил ее и сидящий в клетке. Точнее, он не сидел, а полулежал на достаточно просторной тахте. Но при виде гостей встал на ноги, выпрямился и прижался к прутьям.
Это был сравнительно молодой человек – лет двадцати пяти. С хорошо развитой мускулатурой, идеальной фигурой и чистой кожей. Длинные золотистые вьющиеся волосы копной спадали на плечи. Пропорции совершенного тела ничто не скрадывало, поскольку одет он был лишь в белые пляжные шорты. Молодой человек был прекрасен. Как бог. Как Аполлон…
Людмила Сергеевна шла к нему, не веря своим глазам. Даже расфуфыренные голливудские актеры не бывают… такими…
Молодой человек вдруг протянул к ней руки сквозь решетку.
– Мама? – спросил он недоверчиво, а потом без перехода радостно провозгласил: – Мама!
Людмила Сергеевна остановилась, словно налетев на невидимое препятствие. Остро запахло кислыми щами…
4.
…В молодости она была совсем дурехой. Дура дурой. Даже стыдно вспоминать.
И была абсолютно уверена, что у нее будет четверо детей, не меньше. Лет с пяти была уверена – как начала соображать, откуда они берутся.
Пример перед глазами. У прабабки по материнской линии было аж двенадцать детей! Правда, до зрелого возраста дожила лишь половина из них. У бабки – пятеро! Вот мать "подкачала", ограничившись двумя, – но она стала уже городской жительницей, бросив родовой поселок под Кирсановым и уехав учиться в Ярославль; потом выскочила замуж за молодого военного моряка, и жизнь ее превратилась в череду переездов и многомесячных "кукований", как она сама называла тягучие периоды, когда крейсер отца уходил в очередной дальний поход, тут не до большой оравы детей.
Но Людочка знала: у нее всё будет по-другому – милый интеллигентный муж, квартира в Питере и большая-большая семья.
Не сбылось. Потому что дура. Потому что спешила. А поспешишь, как известно, людей насмешишь. Впрочем, тут было не до смеха.
Залетела она – кто бы мог подумать? – с первого же раза. В четырнадцать, блин, лет. Дело было в пионерском лагере имени Терешковой на южном побережье Финского залива, неподалеку от курортной Нарвы-Йыесу. Предметом обожания в те дни для нее стал Максим – плечистый пионервожатый, тоже еще совсем юный, с первого курса пединститута. При этом он казался таким взрослым, таким бывалым, таким… джентльменом. Девчонки в отряде повлюблялись в него сразу и ночами, лежа в кроватях, делились друг с другом впечатлениями, хвастались: а он на меня сегодня посмотрел, а он со мной говорил, а он сказал, что я лучше всех рисую, а он, а он… И Людочка твердо решила: вы можете трепаться сколько угодно, а он будет моим мужчиной! И добилась, дура, своего – незадолго до отъезда из лагеря, когда после песенного праздника и официальных посиделок у костра набралась храбрости и прямо ему сказала, что "хочет" – сейчас хочет, немедленно. Максим был подшофе, поэтому, видимо, и согласился. Они сбежали с детского токовища на пляж – перелезли через невысокую ограду, Максим помог перебраться, джентльмен. И там, на пляже, на песчаном склоне, в зыбком теплом сумраке белой ночи, всё и случилось. Надо сказать, что Людочке не понравился первый опыт: Максим излишне торопился, песок был как наждак, неудобно, больно и стыдно. Когда закончилось, ее мужчина быстро оделся, присел рядом и вдруг начал многословно и плаксивым голосом объяснять, что это случайность, что он и не собирался ничего такого делать, что он очень просит никому не говорить об этом, потому что будут неприятности и не только у него, но и у нее. Она не знала, что ответить, а потому молча собралась и пошла к лагерю. Влюбленность разом схлынула. Вместо гордости, на которую Людочка рассчитывала, ощущалось только тягостное недоумение: неужели это всегда так и неужели у всех так? Видеть Максима она больше не хотела, и до самого отъезда в Кронштадт не увидела – наверное, он тоже ее избегал.
Вспомнить о любовнике всё же пришлось довольно скоро. Месячные у Людочки шли лет с двенадцати, и она уже умела за ними следить и справляться. А тут впервые – задержка! И не на пару дней. Через три недели она всё поняла. Поразмышляла еще неделю и поехала в Питер – искать. Найти не составило большого труда: она знала, что Максим учился в Герцена, знала, на каком факультете и на каком курсе, остальное – дело техники. Максим не стал отпираться, сразу сообразил, чем может обернуться, боялся только, что Людочка потащит его в ЗАГС, но это как раз не входило в ее планы. Она требовала одного: разобраться с беременностью, чтобы ее не было, не было, не было! Максим взял пару дней на решение проблемы, посовещался с приятелями и в итоге договорился с какой-то "бывшей акушеркой". Сам оплатил операцию, джентльмен чёртов… Людочке почти совсем не запомнился этот поход, не запомнила она и "акушерку". Но хорошо запомнилась квартира, где всё произошло – коммуналка на Марата с большим количеством комнат и высоченными, коричневыми от копоти потолками. Из кухни тянуло запахом кислых щей – так противно, что Людочку вырвало на пол… Едва живая она вернулась в Кронштадт, хотела принять ванну, но тут по ногам потекла кровь, и Людочка упала в обморок. Очнулась уже в госпитале, рядом плакала мать, которая, конечно же, всё поняла.
Надо отдать матери должное: даже зная правду, она ни разу не попрекнула дочь, ни сживала ее со свету, как делают некоторые разочаровавшиеся в своих чадах родители, а для подозрительного отца, который, вот незадача, был в то время дома, придумала убедительную легенду.
Людочка, получившая столь болезненный и унизительный для самооценки опыт, твердо решила, что дети у нее, конечно, будут, но вступать в интимную связь она пока поостережется – до замужества. А поскольку план дальнейшей жизни сохранился практически в неизменном виде, то когда пришло время, она выбрала для продолжения обучения всё тот же Педагогический институт имени Герцена. Но не поступила, завалившись на сочинении. Зато прямо в приемной комиссии познакомилась с перспективным и очень интеллигентным аспирантом, за которого уже через пять месяцев выскочила замуж. Ну скажите, разве не дура? Какие еще доказательства вам нужны?
Аспиранта звали Евгений, и он считал себя гением. Некоторые основания у него для этого имелись. Он был первым в своем многочисленном деревенском роду, кто поступил в вуз, с успехом закончил его и двинулся дальше – к ослепительным высям науки. Поэтому по характеру Евгений был немного спесив. Отец не одобрил выбор дочери, при первой же встрече войдя с будущим зятем в жесткий клинч, на свадьбу не приехал и матери запретил. Из-за этого у родителей, кстати, случился по-настоящему серьезный конфликт, который затем перерос в непрерывную череду стычек, через три года завершившуюся разводом. Свадьбу же справили у Евгения в деревне, и это была единственная свадьба в жизни Людмилы, которая сопровождалась многодневной пьянкой с соблюдением всех положенных ритуалов, включая мордобой и попытку похищения невесты.