* * *
Работник службы правопорядка Ханк щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету. Бити и Хейзел сидели за столом напротив него и осторожно рассказывали о проведенной ночи, старательно избегая нежелательных подробностей.
– А ваш муж? – спросил Ханк, награждая Хейзел усталым взглядом.
– А что муж?
– Как он относится к вашей связи?
– Думаю, он ничего не знает.
– Думаете?
– Я его не видела уже два дня.
– Понятно, – Ханк сделал пометку в своем блокноте.
– Если вы думаете, что Квинт может иметь отношение к исчезновению мальчика, то выбросьте это из своей головы! – вспылила Хейзел. – Он гладиатор. Он бы лучше убил меня и Бити, но не стал бы срывать свою злость на ребенке!
– Я ничего не думаю, – хмыкнул Ханк. – На этой планете часто происходят очень странные вещи. Особенно когда туристы, пренебрегая правилами, предпочитают оставаться здесь дольше положенных сроков.
– Мы здесь всего второй день.
– И вы говорите, что второй день не видите своего супруга? – грязно-серые глаза Ханка наградили Хейзел прямым взглядом. – Вам не кажется это странным?
– А он неплох! – услышал Бити голос Холли. – И лицо, и фигура.
– Думаете, он тоже пропал? – спросила Хейзел Ханка.
– Я ничего не думаю, – флегматично повторил он.
– А я бы ему дала, – огорошила Холли своего супруга.
Бити вздрогнул. На шее проявились красные пятна.
– Что с вами? – спросил его Ханк.
– Ничего.
– Хотя после пары лет жизни с тобой я бы дала любому, кто хоть немного похож на мужчину! – услышал Бити.
Хейзел повернула голову, награждая его вопросительным взглядом.
– Наверное, я схожу с ума, – признался он. Ханк в ожидании поднял левую бровь.
– Скажи ему, что он меня возбуждает, – потребовала Холли.
– Я слышу ее, – выдохнул Бити. – Слышу свою бывшую жену.
– И что она говорит? – спросил Ханк.
– Что хочет переспать с вами, – красные пятна перекинулись с шеи на лицо Бити.
– Понятно, – Ханк сделал еще одну пометку в блокноте. Бити сжался. – Да не волнуйтесь вы так, – успокоил его Ханк. – То, что происходит с вами, происходит со многими, кто прилетает на эту планету, – он посмотрел на Хейзел. – Поэтому мы и не рекомендуем оставаться здесь длительное время.
– Конечно, – Хейзел кивнула, прикусывая губу.
– Ты тоже что-то слышишь? – спросил ее Бити.
– Я? – она вздрогнула. Напряглась, не замечая, что сжимает кулаки, разрывая ногтями кожу на ладонях. Ханк негромко кашлянул, нарушая воцарившееся молчание.
– У каждого из нас есть прошлое, – сказал он, постукивая карандашом по записной книжке. – Попытайтесь вспомнить всех, с кем вы общались на этой планете. И не волнуйтесь. У нас крайне редко происходят серьезные происшествия.
* * *
Официантка принесла два бокала вина, скромный завтрак и пачку сигарет.
– Не думал, что ты куришь, – сказал Бити, наблюдая, как Хейзел прикуривает сигарету.
– Только когда нервничаю, – она выдохнула к потолку струю синего дымы.
– Из-за мужа?
– Из-за всех, – Хейзел подняла бокал. Сделала глоток.
– Эти голоса, – осторожно начал Бити. – Думаешь, это действительно планета?
– Не знаю, – еще глоток вина. Еще одна затяжка.
– Могу я узнать?
– Нет.
– Почему?
– Потому что это мои воспоминания, – Хейзел смерила Бити пристальным взглядом. – Ты бы рассказал мне о своем прошлом?
– Если бы ты попросила, то да.
– А я нет.
– Слюнтяй! – рассмеялась Холли.
Хейзел вспомнила Дармана. Посмотрела на остывающий завтрак, на Бити, снова на остывающий завтрак.
– Какой была твоя жена? – тихо спросила она.
– Слишком хорошей для такого тюфяка! – услышал Бити голос жены.
Хейзел посмотрела ему в глаза.
– Она никогда не любила меня, – сказал он.
– А ты? – Хейзел увидела, как он кивнул. – Я так и думала.
– Думала она! – недовольно фыркнула Холли. – Расскажи ей, как я изменяла тебе! – потребовала она от Бити. – Расскажи ей, какой ты слюнтяй!
– Она…
– Изменяла тебе? – помогла Хейзел.
– Да.
– И часто?
– Не то слово! – рассмеялась Холли.
– Она говорила, что я у нее пятый, – сказал Бити.
– Когда вы поженились?
– Всегда, – он подцепил вилкой кусок мяса. – Даже после того, как родился Кип.
– Мой муж тоже всегда изменял мне.
– А дети? – Бити не смотрел на Хейзел, но видел, как она качнула головой. – Потому что твой муж стар?
– Нет, – Хейзел затушила сигарету и подвинула к себе тарелку. – Потому что я не хотела.
– Вот это я понимаю! – одобрила Холли.
– А твоя мать? – спросил Бити. – Разве она не хотела внуков?
– Она умерла, – Хейзел тяжело вздохнула. – Давно умерла.
– Поэтому ты не хочешь детей?
– Да.
– Ну вот! Еще одна больная дура! – рассмеялась Холли. – А я-то уж подумала, что у нее с этим все в порядке.
– Она была послушницей, – тихо сказала Хейзел. – Моя мать, – она искоса глянула на Бити. – Она прислуживала местному священнику. Убиралась в доме, ублажала его в постели. – Мясо показалось жестким и неаппетитным. – Четыре моих старших сестры подросли и стали послушницами, как и мать. А я… Черт! – Хейзел отложила вилку и прикурила еще одну сигарету. – Я не рассказывала об этом даже мужу, – она замолчала и закрыла глаза.
– Однажды, – Бити взял бокал. – Когда я сказал Холли, что Кипу нужен брат, она отвела меня в спальню, выключила свет и всю ночь рассказывала о своих любовниках. С этим она занималась сексом там, с этим здесь. Одному нравилось раздевать ее, любоваться ее телом. Другому – брать ее прямо в одежде. Третьему – оставлять чулки и бюстгальтер. А четвертый был так мил, что она могла ласкать его часами, получая от этого не меньшее удовольствие, чем от секса. Холли лежала на кровати, и я видел, как она улыбается, смакуя интимные подробности. Запахи, вкусы, ощущения. А когда наступил рассвет, она разделась и сказала, что если я все еще хочу ребенка, то она готова посмотреть, как это у меня получится, – Бити вздохнул. – У меня не получилось. Вообще больше ни разу с ней не получилось.
Они замолчали. Официантка унесла пустые тарелки.
– Мы найдем твоего сына, – пообещала Хейзел Бити.
– А твой муж?
– Думаю, с ним все будет в порядке, – она заставила себя улыбнуться. – Он же гладиатор.
* * *
Сон. Тело слуги лежало на отведенной ему хозяином кровати, но дух его был все еще в стенах борделя. Фибл и Мириил целовали его. По паре губ на каждый сосок. По паре рук на каждую половину тела. Слуга поднял бокал с вином и вылил себе на грудь. Он видел это на одной из картин хозяина. Сегодня его фантазии воплощались в жизнь. И слуга улыбался.
"Бам! Бам! Бам! Бам!"
Ворвался в его мечты далекий звук. Блудницы утратили плотность. Превратились в тени. Растворились.
"Бам! Бам! Бам! Бам!"
Слуга открыл глаза. Поднялся с кровати и открыл дверь.
– Назиф Харра аль Самман? – спросил его Ханк.
– Что? – слуга сонно протер глаза, встретился с грязно-серым взглядом гостя и тут же проснулся. – Хозяин ушел.
– Ушел? – Ханк толкнул дверь и прошел в номер.
– В горы, – слуга спешно засунул руку в штаны пижамы, пряча остатки эрекции.
– А ты? – работник службы правопорядка раздернул шторы.
– А я остался, – сказал араб. Вспомнил мастерскую, вспомнил попытку самосожжения. – С ним что-то случилось? – испугался он.
– А должно?
– Не знаю, – ледяные руки страха отпустили сердце.
Ханк достал блокнот и сделал пометку.
– Твой хозяин ушел один?
– Да, – слуга нервно сглотнул. – Утром, на следующий день, как прилетел сюда.
– Значит, он провел ночь здесь?
– Да.
– Один? – Ханк отвернулся от окна.
Слуга замотал головой. Достал каталог местного борделя и показал фотографию Финлея. Карандаш оставил еще одну запись в блокноте.
– Могу я узнать, что случилось? – осторожно спросил слуга.
– Пропал ребенок. Кип Меган. И муж женщины, с которой встречался твой хозяин. Хейзел.
– Хейзел? – слуга нахмурился. – Она странная.
– Странная?
– Отчаявшаяся, – слуга вздрогнул, увидев, как Ханк оставляет в блокноте еще одну запись.
– Сообщи мне, если твой хозяин вернется, – сказал работник службы правопорядка перед тем как уйти.
Хейзел и Бити ждали его в ресторане под открытым небом. Крыша высотного здания открыла вид на разросшийся отель-город и уходящую за горизонт бесконечную зелень планеты.
– Скажите, что вы нашли сына, – произнес с болью в голосе Бити.
Ханк не ответил. Сел за стол и заказал у официантки стакан воды. Хейзел отыскала под столом руку Бити и сжала его пальцы в своей ладони.
– Мы организуем поиски, – сказал Ханк, глядя в глаза Бити.
– Поиски?
– В последний раз вашего сына видели у рек, – Ханк достал блокнот, покрутил в руках, но открывать так и не стал. – Мы знаем, что он ушел вниз по течению. Мои коллеги уже собирают группу.
– Господи! – прошептал Бити, до боли сжимая под столом руку Хейзел.
– Если ваш сын жив, то мы найдем его, – заверил Ханк.
– Мы можем присоединиться к вам? – спросила Хейзел.
– Что касается вашего мужа…
– Я говорю о ребенке, – Хейзел посмотрела на Бити. – Думаю, отец имеет право участвовать в поисках своего сына, – она смерила Ханка прямым взглядом. – Ведь так?
Он долго молчал, о чем-то рассуждая, затем пожал плечами и, еле заметно кивнув, взял со стола недопитый стакан воды.
Глава третья
Бежать. Но почему? Потому что бегут другие. Братья. Сестры. Бегут, подчиняясь далекому голосу, зову. Ты облизываешь губы. Чувствуешь кровь напавшего на тебя человека. Почему вы оставили одну из вас этим монстрам? Не блондинку, которая погибла на твоих глазах, а другую: чернокожую, ту, что оставалась в камере, когда вы спасались бегством. И почему ты не слышишь ее мыслей? Скажи мне, Стефан! Но ответов нет.
Ты просто бежишь. Мимо рядов камер с телами, похожими на твое тело или тело твоих сестер. Бездушные. Бессловесные. С отсутствием воспоминаний. Твоих воспоминаний. Ты останавливаешься и смотришь на тело обнаженного мужчины, плавающее в лилово-розовой жидкости. Вот, значит, куда уходили воспоминания, которые снова и снова высасывали из тебя, пока ты был в камере. Они разрывали тебя на части. Они использовали тебя!
Боль обжигает левую руку. Еще один удар. Трещины расползаются по стеклу. Вода вытекает из камеры. Всего лишь тело. Оно открывает глаза. Задыхается. Всего лишь смерть. Можно убить их всех, но даже это не сможет подойти близко к цене, которую ты заплатил за смерть одной из твоих сестер. Ты убил ее. Нет. Ты не убивал ее. Ее убили те, кто не объяснил тебе, что твои действия убьют ее. Они забрали жизнь. Эту долгую бесценную жизнь. И дети. Ваши дети. Ты слышишь их жалобный плач. Чувствуешь их боль и отчаяние. Они нуждаются в тебе. Они нуждаются в твоих братьях и сестрах. И вы бежите не потому, что вас напугали напавшие монстры. Вы бежите, потому что вас заставляет бежать страх за своих детей. Вы нужны им. Они нужны вам. А все остальное… подождет. Расплата придет. Обрушится гигантской волной, сметая все на своем пути. И все эти тела вокруг. Они не обретут жизнь без вас. Никто больше не заставит вас растрачивать себя, не заберет у вас воспоминания. И даже сестра. Сестра, которую вы оставили в камере.
Настанет день, и вы вернетесь за ней. Освободите и отведете к ее детям. Может быть, вы даже приведете ее детей с собой. И они станут первым, что она увидит, покинув ненавистный мир, в котором вас принуждали находиться так долго.
Еще один звон. Твои братья и сестры крушат камеры. Не все. На это потребуется много сил. Лишь дань ненависти. Дань ожиданию, которое продолжалось так долго. "Прости нас!" – слышишь ты свой собственной голос, направленный оставленной сестре. "Мы вернемся за тобой". И голоса сливаются в один. И ты дополняешь своим голосом этот хор боли, отчаяния и бесконечного ожидания. И вы свободны. И ни одна сила не сможет заставить вас вернуться. Лучше смерть и забвение, чем этот бесконечный обмен данными. Господи! В кого они превратили вас?! Никаких воспоминаний. Лишь то, что вам позволено было знать.
Вы собираетесь между искореженных камер. Прошлого ни у кого нет. Его забрали у вас. Но настоящее… Настоящее вы уже никому не отдадите. Никто не заберет у вас эти знания. Никто не заберет у вас ваших детей. Никто не заберет у вас вашу ненависть.
* * *
Голограмма блондинки улыбается, ожидая вопросов.
– Что здесь произошло? – спрашивает Зоя, разглядывая разбитые камеры. Голограмма вздрагивает, растворяется, уступая место Стефану и его братьям и сестрам. – Зачем они сделали это?
– Информация отсутствует.
– И почему я не удивлен?! – Солидо зажимает обрубки откусанных Стефаном пальцев рубашкой, которую отдал ему Мидлей.
– Почему они освободились? – спрашивает Зоя.
Изображение голограммы меняется. Теперь оно показывает то, что они уже видели. Двойник Солидо лежит на столе. Провода, подключенные к голове, закачивают в его сознание информацию. Электрические разряды скручивают тело. Удар тока – крик. Удар тока – крик. Солидо смотрит на своего двойника. Еще один крик. Солидо срывает с двойника подходящие к нему провода. Они спутываются, переплетаются. Голограмма скользит по их поверхности. Мимо Солидо, сквозь стены, в помещение, где он лишился двух пальцев. Теперь Стефан. Перегрузка. Обратная тяга. Разряды тока пробуждают его от векового сна. Звериная ярость придает сил. Он выбирается из камеры. Освобождает других.
– Кто они? – спрашивает Зоя.
– Люди, – говорит голограмма.
– Почему он убил блондинку?
– Он не знал, что она умрет. Он не должен был сам жить. У него нет ни навыков, ни знаний. Он служит для обмена информацией.
– Но выглядит он весьма живым, – задумчиво говорит Солидо.
– Они ведь общаются между собой? – спрашивает Мидлей.
– Да, – говорит голограмма.
Изображение снова возвращается к двойникам. Разделяется. Одна часть показывает наполненный туристами город-отель, другая металлические столы, на которых создаются служащие отеля. Меняются годы. Десятилетия.
– Так мы их дети! – шепчет Зоя.
– Фактически нет, – говорит голограмма. – Они лишь часть ваших воспоминаний.
– Но я помню только Стефана! – говорит Солидо.
– Ты помнишь того, кем должен был стать.
– А та, что осталась в камере? – Зоя вспоминает чернокожую женщину. – Она тоже была блудницей?
– Когда-то давно, – голограмма показывает новые образы. Мужчины. Женщины. Секс. Стоны.
– Что теперь будет с двойниками? – спрашивает Солидо.
– Ты уже видел, что будет! – Зоя смотрит на образы, показываемые голограммой, – бесконечное разнообразие, которому, кажется, нет конца. Плоть, которая не знает границ. Воображение, которое не знает пределов.
– Так, значит, это все из-за нас?! – шепчет Солидо.
– Из-за тебя, – Зоя заставляет себя отвернуться от собственных воспоминаний. – Почему эта женщина не ушла с остальными? – спрашивает она голограмму.
Изображение снова меняется. Показывает, как Солидо лишается двух пальцев.
– И она все еще слышит их мысли? – спрашивает Зоя.
Еще одна смена картинок.
Стефан спускается по обледенелым скалам в затянутое бесконечной зеленью лоно планеты. И боль. Боль сотен уродцев, оставшихся в Хорнадо-дел-Муэрто.
– Мои дети! – шепчет Стефан. – Мои милые отчаявшиеся дети!
– Мы должны их вернуть! – говорит Солидо. – Ради всех двойников, что остались здесь. Просто обязаны исправить то, что сделали.
* * *
Зверь. Он выходит на охоту ночью. Крадется в чаще, прислушиваясь к звукам. Стены не сдержат его. Границы не сдержат его. Он всесилен. Он бог этого мира. Кровожадный, хищный, злой, неудовлетворенный. Тьма скрывает его от глаз жертвы, прячет в своей утробе. Он – охотник. Он – хозяин. Крики. Зверь останавливается. Плеск воды. Инстинкты натягиваются, превращаясь в струны. Что-то не так. Что-то изменилось.
Чужаки выбираются из реки. Молодой и старик. Легкая добыча… Почти легкая. Зверь вглядывается в старика. Иногда внешность обманчива. Как змеи – маленькие, с крохотными зубами, наполненными смертельным ядом. Так же и со стариком. За старым, дряблым телом скрывается сила. Смертельная сила. Поэтому зверь не убивает их. Пока не убивает. Лишь преследует, выжидая, высматривая подробности, запоминая слабости.
Вена на шее молодого чужака пульсирует. Зверь слышит его пульс, чувствует сладкий запах свежей крови. Он заберет эту жизнь одним мощным ударом. Острые когти разорвут шею. Сердце будет все еще биться, когда он вырвет его из худой груди. И глаза. Он будет смотреть в эти черные непонятные глаза. Он узнает все, что они видели. Заглянет в жизнь своей жертвы. Уточнит подробности. Скольких убил этот чужак? Сколько желания и страсти накопилось в нем за прожитую жизнь? Нет, его сердце не знает отваги. Но глаза… Глаза смогут накормить зверя. Смогут утолить его голод. Глаза молодого чужака. А вот старик… Со стариком все иначе. В его голубых глазах ничего нет. Они холодны, как лед. Глаза хищника. Зверь знает это. Зверь чувствует это. Смерть. Она поселилась у старика в сердце. Пьянящая. Чарующая. Смерть, которую несет хищник, убийца.
И голос. Голос этого мира. Он зовет к себе чужаков. Звонкий, задорный, наполненный жизнью. Но жизни там нет. Зверь знает это. Всего лишь дерево на залитой лунным светом поляне. Дерево-хищник. Дерево-соперник. И оно готово встать на пути зверя не первый раз. И зверь прыгает. Летит, целясь в горло старика. Убить главного противника. Убить самого сильного. Самого опасного…
Темнота. Зверь думает, что ослеп. Инстинкты предали его. Лапы стали слабыми и беспомощными. Когти, клыки – все исчезло. Зверь сжался, пытаясь не упасть. Силы покинули его. Конечности деформировались. Передние лапы стали короткими, задние – длинными. Суставы выгнулись. Зверь упал. Зарычал, но вместо грозного рыка из горла вырвался громкий крик. Крик жертвы. Все стало чужим. Даже он сам. Даже его глаза. Они предали его. Где поляна, залитая светом? Где чужаки? Где дерево-хищник?
Зверь снова закричал. Попытался подняться. Задние конечности согнулись, позволяя встать на четвереньки. Зверь прыгнул. Ничего не вышло. Все тело стало чужим. Он умирал. Не чувствовал, что умирает, но знал, что это так. Он – хищник. Но у хищника забрали силу. Поэтому он умрет.
Зверь выгибает шею и начинает выть на луну.