- Я пошутил, - сказал он. - А ведь хорошо бы?
Жохов энергично кивнул.
- Еще как! Что бы сделать можно было, беда! - и он встряхнул головою.
- А что?
Жохов даже удивился.
- Что? Все! - ответил он и с горячностью заговорил. - Ведь тогда бы у меня всякий в руках был! У иного на душе пакостей всяких… я их все знаю. Иной только и думает о своей красоте… я знаю. Подхожу к директору, читаю в его душе и жарю, как по писаному, - все в точку! Каждое слово маслом по сердцу! А ты: что? Да все можно сделать!..
Мысли о таракане не давали Федору Андреевичу даже заниматься как следует. В голове то составлялся план поимки таракана, то мелькали мысли, как он с кристаллом придет к Чуксановым и узнает, любит ли его Нина.
По окончании службы к нему подошел Штрицель.
- Вы пойдете обедать к Пузану? - спросил он. - Сегодня его рождение. Я хотел вас попросить…
Федор Андреевич вздохнул.
- Не могу! Я сегодня занят, очень занят!
- У него сегодня свидание, - засмеялся Тигров: - от этого он так и сияет!
- Досадно, - сказал Штрицель: - я думал пойти с вами. Как вы находите: можно ему поздравление послать?
- Отчего же! Пошлите!..
По дороге Федора Андреевича нагнал Орехов и начал свою обыкновенную речь:
- Вот сегодня уже под наградные занял. Мясник душит - ему отдай. Дрова вышли. Ох, не женитесь! Каторга. Работник один, а ртов много. Всем подай! Заболеешь - нищета. Доктора говорят: отдохните. Ха-ха-ха! Отдохнем в могиле, так-то…
Он вздохнул так, словно это был его последний вздох, и начал снова:
- Всем говорю: не женитесь! Это хорошо богатым.
Федор Андреевич шел рядом с ним и не слышал его слов, занятый своими мыслями. Поравнявшись с воротами, на которых красовалась доска с надписью: "домашние обеды", он пожал руку Орехову и вошел в кухмистерскую.
В этот день ему было решительно все равно, где бы ни пообедать.
Потом он пошел к себе спать и, выспавшись, снова вышел из дому напиться чаю и приготовить все необходимое для ловли. План уже созрел в его голове.
Он купил кнопок и патоки.
Был уже девятый час, когда он возвращался домой, и вдруг на лестнице, на один марш выше, он увидел того же толстяка, которого видел в первый вечер своего новоселья.
В той же шубе с скверным меховым воротником, в том же котелке на огромной голове, так же пыхтя и отдуваясь, этот господин медленно полз вверх по лестнице.
"Он"! - словно молнией сверкнуло в голове Федора Андреевича, и он замедлил шаги и затаил дыхание.
Как и тогда, в первый вечер, толстяк поднялся на третий этаж и почти тотчас на лестнице воцарилась тишина: шаги смолкли, пыхтение пресеклось, и только вверху где-то тихо замяукала кошка.
"Он!" - уже с полной уверенностью сказал Федор Андреевич и, весело улыбаясь, вошел к себе.
Переодевшись, он зажег лампы и принялся за работу. Работа была пустая. Он брал листы бумаги, резал их полосами вершка в два и густо смазывал патокой.
Потом он пошел в переднюю. Здесь работы было больше. Он разложил полосы у самого порога на полу и прикрепил их кнопками; с помощью тех же кнопок укрепил такие же полосы по стенам около косяков и, наконец, по потолку, над дверью. Словом, окружил дверь со всех четырех сторон сплошным бордюром.
- Пусть перелезет, - усмехнулся он, старательно еще раз размазывая патоку.
Окончив все приготовления, Федор Андреевич ничего уже не мог делать. Он раскрывал книги любимых поэтов и громко начинал декламировать их стихи, но через минуту бросал их и хватался за перо, потом вставал, тревожно ходил по комнате и, наконец, упав на диван, замирал в ожидании, а через несколько мгновений снова бегал по комнате.
Хаос мыслей наполнял его голову. Невозможное казалось возможным, фантастическое становилось реальным. Он представлял себе, как на его глазах Шельм из таракана обращается в толстого немца, и при этом думал: "куда же он прячет пальто и шляпу?" Он представлял себе волшебный кристалл, так сказать, материализированную слюну сатаны, но тут его мысли останавливались…
Целый мир, новый, неизведанный, открывался перед ним! Что тайны моря заоблачных миров или неведомых стран? Перед ним, Федором Андреевичем, откроются тайны человеческих душ! И в его уме складывались поэмы, повести, романы…
Бегая по комнате, он подошел к столу, взглянул на лежащие на столе часы и вздрогнул: на часах было уже половина первого.
В первый момент у него подкосились от волнения ноги, но он быстро оправился, схватил свечку и выбежал в переднюю.
Громкий крик огласил комнаты, крик торжества. У притолоки направо, аршина полтора от пола, на полосе бумаги, тревожно двигая усами, сидел приставший к патоке таракан. Большой, черный, он беспокойно подымал голову, делал попытки двинуться, но тягучая патока удерживала его, и он только подымал свои длинные усы, словно протягивал с мольбою руки.
- Не уйдешь, приятель! - радостно проговорил Федор Андреевич, осторожно снимая полосу бумаги и неся ее в комнату. Там он положил ее на обеденный стол и прикрыл опрокинутым стаканом. Края стакана врезались в густую патоку, а он для верности еще нажал его ладонью.
- Ну, фон Шельм, обращайтесь в аптекаря! - громко сказал он, но таракан, ничего не ответив, по-прежнему водил по воздуху поднятыми усами.
Федор Андреевич придвинул стул, сел и вперил нетерпеливый взгляд в стакан.
Все оставалось по-прежнему: превращения не совершалось.
Федор Андреевич почувствовал нечто вроде разочарования. Он уже приготовил ряд вопросов Шельму, но превращения никакого не происходило и таракан, видимо, изнемогая, начинал мириться с своею участью.
Федор Андреевич со вздохом обругал себя дураком и пошел в спальню.
Но едва он лег и загасил свечу, как перед ним явился старик. На этот раз он не был мертвенно неподвижен; напротив, он торопливо прошлепал туфлями, почти вбежал в комнату и, не садясь на стул, заговорил.
- О, благодарю! Кристаль ваш! Только еще одно!
- Что еще? - недовольно сказал Федор Андреевич. - Таракана поймал, - самый обыкновенный, черный. Никакого Шельма нет, как и кристалла. Подурачили меня и довольно! Идите!
- О! о! о! - застонал старик и завертелся на месте. - Тогда я пропаль! Время только до трех часов! Я не успей! О, сжалься, молодой шеловек! Пожалста!
- Что еще?
- Меня надо вынуть, открыйть! Я сам не могу, я отдам кристаль! Пожалста! - его голос звучал томительной мольбою.
Федор Андреевич спустил с постели ноги, всунул их в туфли и сказал:
- Что надо делать?
- О, благодарю вам! - радостно ответил старик. - Идите за мной, здесь, и вскрывайть стен. Раз, два! Скорее!
- Позвольте! Я не кошка, чтобы в темноте шарить, - уже раздраженно ответил Федор Андреевич: - я зажгу свечу!
- О, ja! - сказал старик, тряся головою, запахиваясь в халат и видимо волнуясь: - зажигайть! Я буду вам указать! Пожалста!
Федор Андреевич чиркнул спичку и зажег свечу.
- Кой черт? - выругался он, изумленно оглядываясь: - я брежу!
В комнате никого не было. Но в тот же миг словно порыв ветра подхватил Федора Андреевича, и он, схватив свечу, быстро встал и торопливо пошел через комнату, переднюю, по коридору, в кухню, поставил там на холодную плиту свечу и остановился опять в недоумении. Но это состояние продолжалось менее мгновения. Его взгляд упал на оставленный у плиты дворником топор; он быстро нагнулся, взял его, твердо подошел к стене и нетерпеливо, энергично стал выламывать из нее кирпичи.
"Бум, бум, бум", - глухо раздавались удары в ночной тишине, и потом с шумом сыпались на пол известка и щебень. Кирпич выпадал за кирпичом, известка сыпалась беспрерывным потоком, пот ручьями лился по лицу Федора Андреевича, а он упорно ломал стену, вывертывая кирпич за кирпичом.
И при колеблющемся пламени свечи, в одном белье, с покрасневшим от усилия лицом, осыпанный известью, он казался безумным, нанося тяжкие удары топором в стену.
Вдруг, под влиянием непонятно мелькнувшей мысли, он отбросил топор в сторону и начал вынимать кирпичи руками. Перед ним открылась ниша, заслоненная широкой доскою. Он рванул доску; она с грохотом упала, и Федор Андреевич увидел старика. Он стоял недвижно, прислоненный к стене. Волосы зашевелились на голове Федора Андреевича он сделал шаг; вперед. Это был не старик, а высохший скелет державшийся только на позвоночнике, одетый в истлевший халат и покрытые плесенью туфли. От легкого сотрясения скелет дрогнул, желтый череп качнулся, словно кланяясь; позвоночник изогнулся и кости с сухим шелестом попадали друг на друга.
Федор Андреевич отпрянул в сторону, споткнулся, закричал диким голосом и повалился без чувств на пол.
VI
Он очнулся при сиянии солнечного ясного утра. Над ним, склонившись, стояли старший дворник и подручный Иван.
- Жив! - радостно закричал Иван, и Федор Андреевич, слабо улыбнувшись ему в ответ, сделал попытку встать, но ломота во всех костях тотчас заставила его снова опуститься на пол.
- Угорели, видно! - участливо сказал старший дворник, коренастый мужик с черной бородою лопатою. - Ну да, слава Богу, живы остались! Мы думали: помер барин. Иван-то прибег, бледный! Дверь, гыт, отпертая, и барин забит лежать!
- А ен жив! - радостно воскликнул Иван и улыбнулся во весь рот.
- Вероятно, угорел, - слабым голосом ответил Федор Андреевич: - помогите мне, братцы, до постели добраться. А ты, Иван, приготовь мне чаю.
- С нашим удовольствием!
Дворники подхватили его и осторожно повели в спальную. Уходя, он невольно оглянулся на стену. Она была цела, на полу - кроме щепок - не было никакого мусора…
- Ну, вы! чего налезли? Пошли прочь! - вдруг закричал старший дворник.
С лестницы в переднюю натолкался народ. В самой передней стояли кухарки с мешками для провизии и горничные с корзинками для булок; из-за них выглядывала рыжая голова девчонки; дальше, поднявшись на цыпочках, тянулся мальчишка из лавки с корзинкою на голове, а впереди всех какая-то облезлая собака жадно и старательно слизывала патоку с полосок бумаги у порога.
- Я вас ужо! - пригрозил, проходя мимо, дворник и, оставив Федора Андреевича на попечении Ивана, бросился назад исполнять свою угрозу.
В передней раздались тотчас пронзительный визг лакомки-собаки, глухой ропот любопытных и все покрывающий голос дворника.
- Угорел, черти, говорят вам: угорел! Да ну тя, тетка, поворачивайся! Ах, штоб вас!
Потом голоса смолкли, и дверь с шумом захлопнулась. Иван осторожно, на цыпочках, прошел в кухню, а Федор Андреевич остался лежать с закрытыми глазами.
Что это было? Сон, кошмар, нервный припадок?… Но он отчетливо помнит и удары, наносимые стене топором, и шум обваливающейся штукатурки и, наконец, страшный остов, на его глазах развалившийся.
А эта ломота в руках? Не есть ли она результат усталости? Он открыл глаза и, взглянув на свои руки, с недоумением качнул головою. На их ладонях ясно обозначались по два пузыря, несомненно натертых топорищем, а вся тыльная сторона правой руки была испещрена мелкими ссадинами от осколков.
Что-то было, но что?..
В это время Иван внес в спальную стакан чая и сахар. Стараясь ступать как можно осторожнее, он шел словно по канату и стакан на блюдце, от его напряженного внимания, дрожал и прыгал с явного опасностью хлопнуться на пол. Но Иван преодолел все трудности, поставил стакан на придвинутый им стул и выпрямился со вздохом облегчения.
- Полегчало? - спросил он участливо, встретив взгляд Федора Андреевича.
- Да, совершенно, - ответил он: - я выпью и засну немного.
- Ну, и слава Богу. А я думал, помер! ей-Богу… - ухмыляясь во весь рот, сказал Иван и спросил: - больше ничего не потребуется?
- Ничего. Можешь идти; я совсем здоров.
- Ну, и слава Богу, - снова повторил Иван и поклонившись, осторожно вышел из комнаты.
Федор Андреевич услышал, как стукнула дверь, и стал жадно пить крепкий чай, который видимо возвращал ему силы.
Потом он откинулся на подушку и задремал; легкая дремота обратилась в крепкий сон, и, когда Федор Андреевич проснулся, ясный зимний день клонился к вечеру, сумерки серой пеленою уже окутали все предметы, а дальние углы заволокли совершенною тьмою.
Федор Андреевич зажег свечу, поднялся и прошел в комнату.
"Таракан, - вдруг мелькнуло в его голове: - может, и это сон?"
Он быстро подошел к столу и нагнулся со свечою.
Нет, на столе лежала полоса бумаги, прикрытая стаканом, и под ним находился таракан, но уже без видимых признаков жизни. Он весь лежал в патоке, длинные усы его бессильно вытянулись.
Федор Андреевич брезгливо поморщился, но в эту минуту взор его скользнул по столу и глаза засверкали неподдельной радостью: в открытой коробочке из-под пилюль, в розовой вате лежал ярко-сверкающий кристалл желтоватого цвета, величиною с хороший волоцкий орех.
Федор Андреевич жадно схватил его в руки.
- Спасибо, старик! не надул, - проговорил он весело и стал рассматривать камень. Он был бледножелтого цвета, совершенно прозрачный, формы октаэдра. Бледный свет свечи преломлялся в его плоскостях и, дробясь, отражался синим, зеленым и желтым огоньками.
- Спасибо, спасибо, - бормотал Федор Андреевич, продолжая разглядывать странный кристалл; но тут он почувствовал дрожь и вспомнил, что не одет.
Отложив кристалл, он тотчас начал одеваться, в то же время думая: "Однако, как им пользоваться? В глаз такого не засунешь. Вероятно, надо носить в кармане, держать в руке… и что за бестолковый старик!"
Вернувшись из спальной, он снова протянул руку к коробочке, и вдруг увидел под нею аккуратно сложенную бумажку.
Он осторожно развернул ее, жадно впился в нее глазами и тотчас с досадою бросил ее на стол.
- На смех, что ли! - проговорил он, взволнованно вставая со стула.
На клочке бумаги ровным мелким почерком, без малейшего промежутка, подряд, были написаны буквы: "Положионыйвводуикапнитрикаплисолянойкислотысмотривводупятьминутиполучишьсилунадвенадцатьчасоврастолкионыйвпорошокипооднойпорошинкенаглаздадутвечнуюсилу".
Может быть, это одно слово?
Федор Андреевич снова сел к столу и взял в руки бумажку.
- Положионыйвводуикап… Не выговоришь!
Он встал, зажег лампу на письменном столе и пересел к нему, взяв в руки карандаш.
"Разделю на слоги", мелькнуло у него в голове, и он стал карандашом отделять слоги.
Лицо его тотчас озарила улыбка торжества.
Господи, как это просто!
"По-ло-жи-о-ный-вво-ду-и-кап-ни-три-кап-ли-со-ля-ной-кис-ло-ты; смотри в воду пять минут, - стал уже бойко читать Федор Андреевич, - и получишь силу на двенадцать часов. Растолки оный в порошок и по одной порошинке на глаз дадут вечную силу".
Федор Андреевич радостно засмеялся и вскочив, крепко потер руки. Талисман у него в руках, сила в его власти!..
"Завтра же испробую", - решил он, с нежностью беря кристалл, но желание испытать его чудодейственную силу было настолько велико, что он тотчас переменил свое решение.
Сегодня же!
Но где?
Он взглянул на часы: было уже половина одиннадцатого. Добрых пять часов он провозился с кристаллом!
В ту же минуту он почувствовал страшный голод, и это ощущение навело его на мысль пойти ужинать к Палкину. Он весело засмеялся. Возможны встречи… да и так народу, как на ярмарке..
Федор Андреевич бережно взял кристалл, уложил его в коробочку и запер в ящик своего стола, потом чуть не бегом пустился в ближайшую аптеку.
Вернувшись с пузырьком соляной кислоты, он аккуратно накапал в стакан воды три капли, положил перед собою часы и, опустив в воду кристалл, устремил на него глаза.
Резкая боль заставила его на мгновение зажмуриться, но он снова мужественно открыл глаза и впился ими в кристалл. Кристалл горел всеми огнями; из него словно вылетали искры и острыми иглами подымались кверху; на поверхности воды образовывались крошечные пузырьки; они лопались, и тогда Федор Андреевич ощущал острую резь в глазах, словно от уколов. Потом все заволоклось как бы туманом, туман сменился нежным фосфорическим светом; затем вдруг выбросился сноп красного пламени.
Федору Андреевичу показалось, что он ослеп.
Он откинулся и долго сидел, прикрыв рукою глаза, которые ныли от боли; но боль, наконец, прошла. Федор Андреевич взглянул на часы: прошло всего ю минут, которые показались ему добрым часом, и он с радостным чувством сознания таинственной силы встал и начал тщательно одеваться.
Было половина двенадцатого, когда он вышел из дома и, сев в сани, приказал извозчику везти себя к Палкину.
VII
Съезд у Палкина уже начался. К подъезду то и дело, подъезжали и простые извозчики, и лихачи, в подъезд входили военные и статские, старые и молодые, с дамами и без дам и, когда Федор Андреевич вошел в ресторан, из залы неслись стройные звуки румынского оркестра.
По лестнице вверх и вниз шли мужчины и дамы: вверх - степенно, с сознанием возможности усладить себя за деньги; вниз - игриво, с закрасневшимися лицами, блестящими глазами и громкой речью, с сознанием весело проведенного времени.
На верхней площадке амур, стоящий голым в бассейне, с беспечной улыбкой держал в руках бутылку из-под шампанского, из которой с неумолчным журчанием бил фонтан; и тут же рядом, одетый с изяществом заправского франта, с манерами молодого чиновника особых поручений при губернаторе, завитой и напомаженный управляющий ресторана отвешивал самые изысканные поклоны всем входящим и выходящим гостям.
Федор Андреевич вошел в зал, в глубине которого виднелся зимний сад, и на мгновение остановился, ища глазами незанятый столик. Белый зал, украшенный зеркалами, сверкал огнями, лакеи суетливо бегали по залу, скользя и извиваясь между столиками, за которыми, уставленными бутылками и бокалами, приборами, соусниками, кофейниками, сидели мужчины и дамы с веселыми оживленными лицами; в воздухе раздавались возгласы, смех, иногда резкий звонок, призывающий лакея, и все это покрывали плавные звуки румынского оркестра. В белых штанах и расшитых фантастических куртках, они пилили, свистели, дудели, и впереди их со скрипкою стоял сам Матаки, черномазый брюнет с ослепительно-белыми зубами под огромными усищами.
Ресторанная атмосфера охватила Федора Андреевича, и он на время забыл о своем чудесном даре.
Отыскав свободный столик, он подозвал лакея, заказал принести водки с закуской, выбрал по карте блюдо и, откинувшись к спинке стула, стал оглядывать зал.
Он сидел у прохода. За его спиною, за большим столом сидела шумная компания молодых офицеров, слева от него какой-то старец сидел с молодой женщиной и что-то усиленно шептал ей, перегнувшись через стол, а она смеялась, грозила ему ножом от фрукт, и перья на ее громадной шляпе колыхались во все стороны.
Справа сидел господин купеческой складки и угрюмо пил шампанское, заедая его виноградом. Общее веселие видимо угнетало его.
А дальше какие-то евреи, похожие на маклеров, шумели за столом на всю залу, вероятно запивая выгодную сделку; сидел толстый и красивый господин с очень красивой дамой, а там еще дамы и мужчины всех возрастов и категорий.