Снова мы теснились в небольших каютах на двух человек. Меня поселили с полковником Фермором. Здоровенный гренадер занимал, наверное, вдвое больше места, чем я. Даже без доспехов. Я, конечно, человек далеко не сухопарого телосложения, но не мог похвастать столь впечатляющей мускулатурой. В первое время даже завидно стало. Однако уроженец Конфедерации никогда не кичился ею и общался всегда легко и непринужденно, а потому я быстро привык его постоянному присутствию рядом.
Полковник часто сидел на своей койке, одетый в одну майку на голое тело, штаны от полевой формы и в неизменном черном головном платке, украшенном совершенно неуставным серебряным черепом. Иногда он доставал гитару, что все время возил с собой, даже на линии фронта, и начинал перебирать струны. Пел довольно редко, иногда на родном языке, которым я не владел, но и на русском и немецком тоже. Все больше о неразделенной любви или разлуке. О солдатах и офицерах, уходящих на войну, оставляя в тылу любимых, которые то дожидались их, а то нет. Но иногда гитару у него брал я, когда совсем заедала тоска долгого космического перелета. Ведь во время странствий в гиперпространстве, особенно на большой скорости, пассажирам не рекомендовалось покидать свои каюты. Нам и еду доставляли прямо из камбуза специальным лифтом в закрытых подносах.
Играть в карты и пить припасенные мной коньяк с Бадена и Фермором виски нам через время какое-то надоело. Мы большую часть либо валялись на койках, глядя в потолок, либо брались-таки за гитару. Делать-то все равно было нечего. Я вспоминал старинные песни, родом еще с Земли, в основном военные или около военные. Вот только и мой, и Ферморов репертуар с каждым днем становился все более унылым. И что-то более бодрое петь не хотелось совсем.
Наверное, если бы не опыт окопной войны, кто-то из нас двоих точно слетел с катушек. Фермор был близок к этому, когда однажды взялся вроде бы как обычно взял гитару, прошелся пальцами по струнам - и вдруг взгляд его стал совершенно безумным. Полковник ударил по струнам с такой силой, будто хотел порвать их, и принялся выкрикивать смутно знакомые мне стихи.
Я шел один в ночи беззвездной
В горах с уступа на уступ
И увидал над мрачной бездной,
Как мрамор белый, женский труп.
Влачились змеи по уступам,
Угрюмый рос чертополох,
И над красивым женским трупом
Бродил безумный скоморох.
Это напомнило мне майора Штайнметца, который начал декламировать во время последнего приступа демонов на Пангее. Тогда меня под эти строфы накрыло странное наваждение, но в этот раз я замер, стараясь не поддаваться безумию Фермора.
И смерти дивный сон тревожа,
Он бубен потрясал в руке,
Над миром девственного ложа
Плясал в дурацком колпаке.
"Едва звенели колокольца,
Не отдаваяся в горах,
Дешевые сверкали кольца
На узких, сморщенных руках.
Меня начало трясти. Я сжал кулаки, так что быстро заболели пальцы. И зубы тоже, так что заныли десны. Но, не смотря на это, я уже не мог сидеть на месте, и подскочил на ноги. Наверное, принялся бы мерить шагами отведенную нам площадь, не будь она столь мала.
А Фермор все не унимался.
Он хохотал, смешной, беззубый,
Скача по сумрачным холмам,
И прижимал больные губы
К холодным, девичьим губам.
И я ушел, унес вопросы,
Смущая ими божество,
Но выше этого утеса
Не видел в мире ничего.
И тут уже не выдержал я. Не смотря на разницу в весе и впечатляющую мускулатуру, схватил Фермора за плечи и с силой приложил спиной о переборку, разделяющую нашу каюту с соседней. Голова полковника безвольно мотнулась - и он врезался затылком о металл переборки с глухим стуком. Он выронил гитару нам под ноги. Ни в чем неповинный музыкальный инструмент отозвался возмущенным гулом.
Фермор быстро освободился от моей хватки - и толкнул меня. Я упал на свою койку, правда, голову уберег. А полковник вскочил на ноги, занес тяжелый кулак. Я закрылся руками, но удара не последовало. Фермор опустился обратно на койку, закрыл крупными ладонями лицо. На секунду мне показалось, что полковник сейчас или расхохочется, словно безумец, или расплачется, как ребенок. Но нет. Он пришел в себя, откинулся на переборку, поправил съехавший на сторону головной платок, проверил на месте ли серебряный череп.
- Скверно, - пробурчал он. - Надо напиться вусмерть, Максим, - как офицеры одного звания мы общались без чинов, - иначе дело может скверно обернуться.
Он показал мне левую руку, в которой сжимал траншейный тесак. Я понял, что Фермор был в шаге от того, чтобы всадить мне его в горло.
- Сумасшествие какое-то, - вздохнул я.
Но напиваться мы не стали. Не хотелось терять контроль над собой. В пьяном состоянии один из нас мог бы и не сдержаться, а проснуться с траншейным ножом в горле или пулей в голове не хотелось ни мне, ни Фермору.
Не знаю, как спасался Фермор, а я нашел необычный выход. Я начал беседовать и не с кем-нибудь, а с Еленой Шварц. О всякой ерунде. Рассказывал ей смешные истории из детства и кадетской юности. И вполне мог представить себе ее реакцию на слова. Я называл ее про себя как когда-то в траншеях, то молодых человеком, то юношей, то фенрихом Шварцем. Извинялся если история, пришедшая на ум, была слишком уж пошлой, и Елена в любом случае выслушивала ее, хотя и смеялась в конце как-то натянуто. Ей явно подобные не нравились, но что поделать, частенько других у меня в запасе просто не оставалось. А повторяться я не любил.
И только это позволило мне не сойти с ума в оставшееся время.
Выход из гиперпространства стал для нас с Фермором настоящим праздником. Дело в том, что крейсера "городского" типа, к которому относился и наш "Бреслау", моли совершать особенно долгие перелеты, без промежуточных остановок. Скорость перемещения, как в реальном космосе, так и в гиперпространстве, вполне позволяли. Раньше я считал, что только цена двигателей, выдающих такую скорость, останавливается переоснащение ими всего флота. Теперь же мне показалось, что я понял истинную причину этого. Безумие перелета накрывало темной волной. Оно было куда страшнее самого долгого, длящегося дни напролет, артобстрела или бомбардировки, когда бетонный блиндаж сотрясается и трещит от попаданий тяжелых снарядов. Тем более, что здесь ютиться приходилось в гораздо меньшем по объему помещении, да еще и в компании всего лишь одного человека.
Когда вы оба вышли из каюты, обоим показалось, что даже воздух в коридоре более свежий, хотя он был точно таким же восстановленным, как и на всем корабле. Однако ничего поделать с этим мы не могли. Видимо, и остальные офицеры и чиновники, как и сам Литтенхайм, думали также. Как только с почти оглушительным звоном открылись магнитные замки, все тут же вывалили в коридор. Все мы стояли, прислонившись спиной к холодным переборкам, и глубоко дышали. Проходящие мимо космофлотчики, спешащие по своим делам, и не думали бросать на нас высокомерные взгляды.
- Господа посольство, - обратился ко всем нам Литтенхайм, - через четверть часа жду всех вас в кают-компании.
Офицеры космофлота любезно освободили для нас кают-компанию. Мы расселись вокруг стола, который был, конечно, великоват для нас, а потому говорить приходилось громко, чтобы сидящие на другой стороне могли услышать твою реплику. Правда, мы, военные, по большей части как раз молчали, собственно, все слушали Литтенхайма. Генерал-фельдмаршал оглашал последние инструкции, полученные на Рейнланде от канцлера.
- Мы практически не знаем тех, с кем нам придется вести переговоры, - начал он, - и к чему они в итоге приведут. Не зря, каждому из нас было дано время на завершение дел, ибо мы должны понимать, что вполне можем не вернуться на родину. Многим не по душе сам факт переговоров с демонами, однако кайзер принял решение о них, значит, мы должны выполнить его желание. Демоны станут нашими союзниками в войне с альбионцами, нашими старыми врагами, которые возможно будут и похуже демонов. - Он невесело усмехнулся - Это велел мне сказать вам канцлер, и я выполняю его пожелание, хоть и не согласен с ним в корне.
- Прошу прощения, генерал-фельдмаршал, - вмешался Зитцер, - вы что же, хотите сказать, вам не по душе наша миссия.
- Я это прямо говорю вам, - отрезал Литтенхайм. - Мне совершенно непонятно, исходя из каких принципов собиралось наше посольство. Я и полковники Нефедоров и Фермор - ветераны Пангеи. Пусть я лично с оружием в руках не сражался с ними, однако полковники-то, как раз наоборот. И вы считаете, что им будет так приятно несколько недель провести среди врагов, на которых они смотрели через прицелы лучевых винтовок. Штабные офицеры и дипломаты, при всем моем к вам уважении, не люди действия. И я вовсе не уверен, что полковники в какой-то момент не сорвутся при общении с демонами.
- Именно поэтому я настаиваю на том, - произнес Зитцер, - чтобы у офицеры оставили личное оружие на борту "Бреслау".
- Этого не будет, - отрезал Литтенхайм. - Вопрос о личном оружии закрыт, раз и навсегда. Запомните, статский советник, я не дам согласия на то, чтобы мои офицеры остались среди потенциального врага безоружными.
- Оставьте, - улыбнулся Зитцер. - Не врага, а потенциального союзника, вам стоит мыслить такими категориями. И как может помочь личное оружие на планете, полной демонов? Если те захотят убить нас, они могу сделать это и прямо сейчас.
Мы уже вошли в пространство, контролируемое флотом демонов, о чем Литтенхайму сообщил капитан "Бреслау" непосредственно перед началом нашего совещания.
- Вопрос закрыт, - ледяным тоном произнес Литтенхайм. - Мы будем находиться на предположительно враждебной территории, и я буду считать ее таковой, пока не будет заключен союз с демонами, а возможно и после заключения этого союза. И потому мои офицеры будут при оружии. К тому же, согласно уставу офицеры Доппельштернрейха с парадной формой обязаны носить шпагу или иное холодное оружие, согласно роду войск, и лучевой либо пулевой пистолет.
- Хотя я предпочел бы надеть броню, - вполголоса произнес Фермор, но его, вопреки ожиданиям, услышал не только сидевший рядом я, но и генерал-фельдмаршал.
- А я бы предпочел иметь не только двух боевых полковников, - в том же тоне ответил ему Литтенхайм, - но и парочку армий, и хороший флот. Так можно вести переговоры с демонами.
- Это стало бы, действительно, хорошим подспорьем в переговорах, - без улыбки, но с изрядной долей иронии, произнес Зитцер. - Но у нас нет армий и флота, значит, придется обходиться теми ресурсами, которыми мы располагаем. Вам, господа офицеры, особенно боевые полковники, надо заводить знакомство с такими же, как вы офицерами демонов, прошедшими войну на Пангее. Как бы то ни было, но и демонам не чуждо все это ваше боевое братство и прочие штуки, понятные сугубо вам, военным.
Я заметил, как побелело лицо Фермора при этих словах. Наверное, я выглядел немногим лучше. Чтобы сдержаться, мне пришлось сжать кулаки до боли, скорее всего, также поступил и Фермор. Терпеть подобный пренебрежительный тон от этого хлыща, не нюхавшего пороху, было невозможно. Конечно, он был дворянином, и я вполне мог вызвать его на дуэль, но чиновник легко откажется от поединка, сославшись на важность его миссии и более высокий чин. Урона чести статского советника это не нанесет, по крайней мере, формально, а так как он - человек сугубо штатский, то и обструкция от товарищей ему не грозит.
Можно было, конечно, откровенно дать Зитцеру по морде, что очень хотелось сделать, как мне, так и Фермору. Однако это было совсем уж полной глупостью, а идиотами мы с полковником не были.
- Этим вам стоит ограничиться, - продолжал ничего не замечающий Зитцер, - а остальное предоставьте нам, дипломатам. И очень прошу, ни за что не задирайте демонов сами, и не поддавайтесь на возможные провокации. Прежде чем взяться за оружие, господа офицеры, подумайте дважды, как скажется ваше действие на результате переговоров. И чего может стоить каждая дуэль с офицером демонов.
- Хватит уже стращать моих офицеров, - невесело усмехнулся Литтенхайм. - Полковники Нефедоров и Фермор достаточно опытные офицеры и им не свойственны необдуманные поступки. Верно, господа полковники? - глянул он на нас.
- Так точно! - выпалили мы с Фермором. При этом оба почти синхронно подскочили на ноги и встали по стойке "смирно". Фуражки лежали перед нами, поэтому отдавать честь мы не могли. Конфедерат не стал надевать при парадной форме свой неизменный головной платок с серебряным черепом.
- Садитесь, господа офицеры, - не без улыбки кивнул нам генерал-фельдмаршал. - Видите, статский советник, - сказал он Зитцеру, - у меня весьма дисциплинированные офицеры.
Тот мрачно поглядел на нас, но предпочел промолчать. Интересно, осознавал ли он всю меру нашей дисциплинированности, которая, как минимум, не дала нам вызвать его или просто зацепить неудачно плечом. В исполнении Фермора этот приемчик мог закончиться для довольно хлипкого Зитцера переломами. И если что, не придерешься, несчастный случай, с кем не бывает.
После этой реплики генерал-фельдмаршала совет сам собой сошел на нет. Мы разошлись по опостылевшим каютам, просто потому, что заняться было больше нечем.
В каюте Фермор тут же вытащил гитару и ударил по струнам, чуть не сильней, чем когда его накрыло во время перелета. Но теперь полковник вымещал на не в чем неповинном музыкальном инструменте.
- Дай-ка, - положил я ему руку на плечо Фермору. Тот отпустил гитару и передал мне.
Я взял пару аккордов и запел одну старинную песню, которую слышал, кажется, еще от отца.
Отзвенели песни нашего полка.
Отбренчали звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка.
Маркитантка юная убита.
Когда мне бывало особенно тоскливо, я вспоминал ее. И сидя в траншее, и когда просто за окном шел дождь и на душе скребли кошки. От грустных слов этой "Старой солдатской песни" мне становилось не так тоскливо. Выходит у кого-то все может быть еще хуже.
Нас осталось мало, мы да наша боль.
Нас немного и врагов немного.
Живы мы покуда - фронтовая голь,
А погибнем - райская дорога.
Руки на затворе, голова в тоске.
А душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.
И сейчас настроение, как нельзя лучше подходило для нее. Ведь действия, предпринимаемые нами, очень многим в нашем посольстве казалось бессмысленным. Либо демоны прикончат нас сразу же, либо все закончится еще хуже, ибо что может быть хуже союза с демонами в войне против людей.
Спите себе братцы, все придет опять.
Новые родятся командиры.
Новые солдаты будут получать
Вечные казенные квартиры.
Спите себе братцы, все вернется вновь
Все должно в природе повториться.
И слова и пули, и любовь и кровь.
Времени не будет помириться.
Я отложил гитару. Провел рукой по лицу, будто стирая отвратительный налет, после совещания мучительно хотелось помыться. И не в корабельный, ультразвуковой, который не дает настоящего чувства красоты, а в нормальный, чтобы простоять под струями пусть даже и час, если не больше, чтобы смыть с себя всю грязь. Не окопную, а ту, что перемазывает с ног до головы после речей таких вот статских советников, вроде Зитцера. И ведь они думают о том, что по-настоящему борются за нашу родину, отстаивают ее интересы, а мы - тупые вояки - ни на что подобное не способны в принципе, и я являемся, по сути, балластом, который годен лишь в качестве пресловутого последнего довода.
- Если бы ты спел ее во время перелета, - совершенно серьезно заявил Фермор, - я бы, наверное, руки на себя наложил. Такая тоска...
Я не нашел что сказать ему в ответ.
О том, что наш корабль встретила эскадра демонских крейсеров и проводила до самой орбиты Пангеи, я узнал уже на поверхности планеты. Там "Бреслау" что называется взяли в оборот. Легкий крейсер был этак ненавязчиво заблокирован двумя линкорами, которые могли уничтожить наш космолет одним залпом главного калибра.
Но все это я узнал уже на первом совещании в особняке, выделенном нам демонами. Это, конечно, ничего не изменило бы, обычная предусмотрительность, которая, конечно же, свойственна и демонам.
Приземление на поверхность в этот раз было не столь впечатляющим, как прошлое. Мы расселись в достаточно комфортных челноках, загруженных на борт "Бреслау" по требованию фон Люке. Капитан крейсера был против, но глава дипломатического ведомства надавил своим авторитетом и челноки были погружены. Никаких иллюминаторов в них не имелось, так что мы глядели на резные панели, которыми были прикрыты стены, ибо смотреть было больше не на что. Не на опостылевшие ж за время перелета лица пялиться.
Со мной вместе летел Фермор и два штабных офицера, имен которых я никак не мог запомнить. Вот в бостонской армии на парадной форме каждый обер-офицер носит на кармане кителя металлическую табличку с фамилией и кодировкой звания. Когда-то мы, еще кадетами, проходя армии вероятного противника, потешались над этим, говорили, что они слишком глупы, чтобы запомнить товарищей в лицо. Однако сейчас это показалось мне не столь уж глупым. Конечно, в драгунском полку с его мизерным количеством обер-офицеров такой нужды нет, да в строевом, собственно, тоже, но вот сейчас я бы не отказался прочесть имя штабного на кармане его кителя. Обращаться просто по званию, когда вроде как говорить решили без чинов, не слишком удобно. Видимо, подобные проблемы и у Фермора, а возможно и у штабных чинов, поэтому полет до космопорта Пангеи прошел в полном молчании.
Я ожидал увидеть, что угодно на Пангее, захваченной демонами. Белых небес и черного солнца, багровых туч, среди которых мечутся отвратительные твари, а то и вовсе грязного ледяного купола. О последнем читал где-то, но не помню уже, где именно, кажется в какой-то книге о войне с демонами на Земле или что-то в этом роде. Но картина, открывшаяся моему взгляду, когда опустился трап челнока, совершенно не отвечала моим ожиданиям.
Здания космопорта я, конечно, не видел раньше - садились-то мы сразу на линии Студенецкого - но вряд ли оно сильно изменилось. Выстроенное с поистине имперским размахом, украшенное мрамором во всюду, где это к месту и не очень, вот только со стен скололи двуглавых орлов со звездами, с постаментов сняли изображения кайзера и выдающих деятелей, имеющих хотя бы смутное отношение к Пангее. Их заменили переплетением тройных спиралей, причем те, что были на постаментах еще и вращались. Глядеть на них долго не получалось, начитала кружиться голова.