* * *
У Бельвы горячие руки. Она разминает мне спину.
– Риггер… – говорит она.
– А?
– Я хочу вернуться.
Я ничего не отвечаю.
– Скажи мне, мы можем уехать?
– Ты можешь, – отвечаю я.
Снова повисает тишина.
– Я не верю тебе, Риггер. Ты никогда ни от кого не зависел.
Я хочу ответить, что и сейчас ни от кого не завишу, но понимаю, что это ложь. Время, проведённое во дворце, заковало меня в цепи не менее крепкие, чем те, которые держат людей на стенах каземата. Риггер стал игрушкой, куклой на ниточках. Но меня это не злит. Почему-то я воспринимаю этот факт естественно, будто так и должно быть, будто никакого другого решения просто нет.
– Я не знаю, Бельва. Я действительно не знаю.
Она гладит меня своими пухлыми нежными руками. Я закрываю глаза и чувствую её губы. Она целует мою спину, шею. Я поворачиваюсь и обнимаю её.
– Мы должны ловить каждый миг, Риггер, – шепчет она.
Я ловлю. Я ловлю каждый миг.
* * *
Я вспоминаю волевое лицо Императора из книги Цикры. Я думаю о том, что завтра я увижу этого человека. Человека, который никогда или крайне редко показывается на публике. От которого зависит всё. Который может одним движением царственного мизинца отправить тысячу человек в пыточные залы каземата.
Я начинаю думать о том, что бы сделал я, будь я императором. Мне кажется, что я ничего бы не стал менять. Гигантская машина власти может функционировать и без меня. Я бы развлекался так, как не развлекается ни один человек. У меня были бы тысячи женщин, любых, всех цветов и типов. И я бы творил с ними всё, что захотел. У меня было бы лучшее оружие. Лучшие воины. Я бы проводил гладиаторские бои – лучшие в Империи. Лучшие в мире.
Может, я пошёл бы войной на Фаолан. Я бы претворил в жизнь ложь Киронаги.
А Киронагу я бы отправил в каземат. Не в пыточный, а в обычный, просто в темноту. Лет на десять. Чтобы он не чувствовал себя непобедимым.
И Цикру тоже – в каземат. Лет на пять. Чтобы не гордился своими познаниями.
Как Бельва чувствовала бы себя в роли императрицы?.. Это тяжёлая роль. Мне кажется, что Бельва вернулась бы к себе в Санлон. Впрочем, я бы навещал её, потому что без Бельвы жизнь – не жизнь. А в роли императрицы держал бы Риту.
Я ловлю себя на том, что я размечтался. Может быть, я не сдержу завтра свою ненависть и арбалетные болты пробьют меня с четырёх сторон, а следующее тысячелетие я проведу прикованным к машине для снятия кожи.
Молчи, Риггер. Спи. Спи, Риггер.
Глава 6. Визит к императору
Я просыпаюсь не сам: меня будят. Это Файлант. Он громогласен и подвижен.
– Подъём, Риггер! У нас не так много времени.
Я выбираюсь из-под покрывала и натягиваю панталоны.
Файлант излагает мне план действий:
– Аудиенция в полдень. Сейчас мы первым делом идём одеваться и прихорашиваться. А потом – в приёмную, где нужно провести несколько ритуалов, без которых к императору нельзя.
– Руки отрежут, чтобы не покушался? – спрашиваю я.
– Не смешно, Риггер, – говорит Файлант.
Одевшись, выпиваю бокал вина, чего с утра, в общем, делать не следует, и спешу за берсерком.
– Ещё имей в виду. Для тебя сегодня – торжественный день. Но это не значит, что тебе будут петь дифирамбы и для тебя будут играть фанфары. Для остальных, – он поводит рукой по слугами стражникам, несущим свою ежедневную трудовую повинность, – это обыкновенный день. Даже несмотря на то, что благодаря позавчерашней экзекуции тебя теперь почти все знают, ты остаёшься просто одним из воинов Императора и не более. Ты – не пророк и не посол Фаолана.
У Иллимы уже всё готово. На этот раз она ведёт себя как швея, то есть примеряет, помогает мне одеться, всё в присутствии Файланта. Я – только "за".
У меня отличное настроение. Где-то в глубине души прячется нехорошее предчувствие, но оно совсем крошечное, едва заметное. Я отметаю его прочь.
В зеркалах отражается синяя одежда с золотым кантом. Отражается моя фигура, моё лицо. Неожиданно я думаю, что я великолепен. Мне хотелось, чтобы меня называли Риггер Жестокий, Риггер Великий, Риггер Непобедимый, но никогда – Риггер Великолепный.
Впрочем, меня всегда называли просто Риггер, потому что этому имени не требовались украшения.
Туалет окончен.
– Ты прекрасен, – говорит Иллима.
Она говорит искренне, она и в самом деле мной любуется. Файланту моя внешность, похоже, безразлична, хотя такой франт как он, думаю, тоже оценил моё превращение.
– Отлично, пошли, – говорит он.
Иллима целует меня в щёку.
– Удачи, – говорит она.
Во дворе на меня оглядываются в восхищении и недоумении. Я ощущаю себя императором.
Мы заходим в один из подъездов дворца, проходим через длинную анфиладу комнат и, наконец, оказываемся в небольшом зале. Тут стоят тринадцать моих собратьев-берсерков, стоят по-военному, строем, около дальней стены. Киронаги не видно, Файлант следует за мной.
Вперёд выступает огромный чёрнокожий Риринак.
– Ты третий, – бубнит он.
– Третий, в смысле?
– Третий из нас, кто допущен к Императору, – поясняет Файлант.
– А кто были мои предшественники?
– Киронага и Ульмон. Но Ульмона ты не знаешь, его уже давно нет во дворце.
Риринак кладёт ладонь мне на грудь.
– Удачи, Риггер.
Я усмехаюсь. Мы с Файлантом идём дальше. За нами увязывается горстка слуг. С каждой комнатой слуг становится всё больше, и когда мы достигаем последней комнаты – это зал чуть больше того, в котором меня встретили берсерки, – слуг уже человек пятьдесят, не меньше. Что это – праздное любопытство или необходимость, – я не знаю.
– Остановись, – говорит Файлант.
Я останавливаюсь, и тут же меня обступают слуги. Одни поправляют на мне одежду, другие – что-то подкрашивают на лице, третьи – мажут волосы вязкой жидкостью и укладывают их. Меня просят то поднять руки, то опустить их, то пригнуться, потом заставляют присесть на только что принесенный стул, меня трогают десятки ловких пальцев, ползая по моему телу, точно насекомые.
Через несколько минут толпа неожиданно отступает.
– Это их работа, – говорит Файлант. – Каждый, кто идёт к императору, попадает в их умелые руки.
Мне подносят зеркало. Я не похож сам на себя. Я похож на чиновника высшего ранга, а не на берсерка.
– Всё, – говорит Файлант. – Дальше мне нельзя, и дальше я не пойду. За этой дверью – он указывает на маленькую, прежде мной незамеченную дверь в стене, – тебя будет ждать проводник. Он займётся последними приготовлениями.
Я протягиваю Файланту руку. Он пожимает её, и я одним движением, совершенно неожиданно для него, делаю подсечку и валю Файланта на пол.
– Всегда будь настороже, когда я рядом, – говорю я.
Файлант смотрит на меня зло.
Я улыбаюсь и открываю дверцу.
* * *
Тут стоит полутьма. Это просто узкий коридорчик, в конце которого ещё одна дверь. Я открываю и её.
Я оказываюсь в небольшом кабинете. Передо мной стоит стол, а за столом сидит человек. Он одет во всё чёрное. Его головной убор не просто закрывает голову: даже на лицо опущено нечто вроде вуали.
– Садись, – говорит человек.
У него странный, неприятно хриплый и дребезжащий голос.
Я сажусь напротив него.
– Молчи, – предупреждает человек все мои вопросы. – Говорить буду я.
Он протягивает руку, обтянутую чёрной перчаткой, и берёт со стола тонкий флакон с красноватой жидкостью. Флакон он протягивает мне.
– Выпей.
– Что это?
– Молча выпей.
Его тон не оставляет возможности для возражений.
Я выпиваю содержимое флакона. Оно вкусное, сладковатое, но не приторное.
– Теперь слушай. Когда я скажу тебе, ты пойдёшь в эту дверь, – он указывает на дверь в левой стене. – Там будет коридор. Ты минуешь коридор и откроешь ещё одну дверь. Тогда ты увидишь императора. Он будет в шести метрах от тебя. Ты пройдёшь два метра, перед тобой на полу будет черта. Ты встанешь на небольшом расстоянии от неё. Переступать черту нельзя.
Он замолкает. Я жду.
– Император будет спрашивать тебя. Ты будешь отвечать на его вопросы. Обращаться к Императору не нужно. Он не будет задавать вопросы, которые потребуют от тебя обращения к Императору. И ещё.
Он делает очень картинную паузу, точно смакуя то, что собирается сказать.
– Если ты что-нибудь сделаешь не так, как я тебе сказал, ты попадёшь в каземат. Сразу. Без разговоров. Не во тьму и даже не на стену. Ты попадёшь в пыточный каземат и останешься там навсегда. Запомни, Риггер.
Я молчу.
– На всякий случай я повторяю. Ты заходишь в дверь. Проходишь по коридору, не задерживаясь. Заходишь к Императору. Становишься перед чертой. Ждёшь, когда с тобой заговорят. А теперь встань.
Я встаю.
Человек тоже поднимается. Он гораздо ниже меня, чуть ли не на две головы. Со стола он берёт пергаментный свиток, укреплённый по краям деревянными планками. Разворачивает, начинает читать.
Я не понимаю не слова, просто молча смотрю, пытаясь разглядеть хоть что-то под его чёрной вуалью.
Он заканчивает.
– Всё, Риггер. Иди.
Я поворачиваюсь и иду к двери.
Открываю. За ней и в самом деле коридор. Он совсем не длинный, около четырёх метров. В конце – ещё одна дверь. Я открываю её и вхожу к Императору.
* * *
Я осматриваюсь. На плане Цикры комната казалась залом с огромным троном у дальнего конца. Но в реальности всё иначе. Это не тронная зала, это опочивальня. Прямоугольник на плане оказывается кроватью с балдахином. Я делаю несколько шагов и останавливаюсь прямо перед белой линией.
На кровати лежит человек. С первого взгляда я не могу понять, что с ним такое. Его длинные волосы абсолютно белы. Мне вспоминаются альбиносы, которых я видел несколько раз в жизни. У них снежно-белые волосы и красные прозрачные глаза. Глаз этого человека я не вижу, но волосы у него именно такие.
У него странная кожа. Она неровная, морщинистая, усыпанная пятнами. Если это болезнь, почему он не излечится одним ударом ножа?
За кроватью стоят два человека. В руках одного – поднос. В руках другого – оружие.
Лежащий поворачивает ко мне голову и говорит:
– Подойди.
Я заношу ногу над чертой, но опасливо замираю.
– Не бойся. Я приказываю тебе подойти.
Я переступаю черту и иду к Императору. Это он, я не сомневаюсь.
У него такой же дребезжащий голос, как и у моего инструктора в чёрном.
Вблизи он выглядит ужасно. Кожа обвисла и образует месиво складок, руки и шея худы, точно у больной птицы, волосы – длинные и белые – редки. На коже – множественные пятна и бугры. Глаза – это единственное, что ещё живёт на этом жутком лице.
– Ты никогда не видел старика, – говорит Император.
Это не вопрос. Я не отвечаю.
Он улыбается. У него идеально белые, ровные зубы, странно выглядящие на фоне кожи.
– Ты знаешь, что такое старость?
– Да.
Я никогда не видел старость. Но я знаю, что это такое, потому что когда-то старость была. Очень давно. В незапамятные времена. Время стёрло все воспоминания о ней, но знание – осталось.
– Я смертен, Риггер. Ты понимаешь, что такое смерть?
Смерть – это избавление от всех болезней. Смерть – это спасение от боли, это излечение отрубленных конечностей, выбитых зубов и выколотых глаз. Смерть – это сон, только более глубокий. Смерть – это несколько часов полного забвения.
Но ответ должен быть другим.
– Смерть – это конец, – говорю я.
– Правильно, Риггер. После смерти нет ничего. Это вечность. Это пустота и безмолвие. Но суть не в этом.
Он замолкает и смотрит на узор на балдахине. Потом говорит:
– Сядь, Риггер.
Невидимый прежде слуга подносит мне стул. Я сажусь.
– Теперь слушай. Я думаю, тебе будет интересно то, что я расскажу.
Он не смотрит на меня. Его глаза направлены в потолок, но я думаю, что он видит нечто совсем другое. Он видит прошлое, своё прошлое.
– Император не может быть бессмертным. Император должен стареть и умирать, потому что власть должна меняться. Променять вечную жизнь на абсолютную власть – это непросто. Но я, и каждый из моих предшественников, сделали это. Если императорский трон займёт бессмертный деспот, будет страшно. Если бессмертный слабак – тоже. А идеального императора быть не может. Даже если бы и нашёлся такой человек, его время тоже должно было бы закончиться, потому что любое время требует перемен.
Он вздыхает.
– Я был плохим императором. Я ничего не оставил после себя. Я не завоевал новых земель, я не достроил флот, начатый моим предшественником, я не изменил ничего к лучшему. При мне город стал превращаться в систему трущоб, а в отдалённых провинциях позабыли даже о моём существовании.
Он снова замолкает.
– Всё это оттого, что я боялся. Скажи мне, Риггер, сколь долго может существовать смертный в мире, где жизнь не стоит ничего?
Я хочу ответить, но он перебивает.
– Это риторический вопрос. Смертный не проживёт и дня. Я был императором восемьдесят четыре года. Дольше, чем шесть предыдущих императоров, вместе взятых. Мой непосредственный предшественник правил всего четыре года, но за это время он успел много более, чем я. Вы, провинциалы, даже не знаете о том, что императоры меняются. Для вас Император – это лицо на портрете. Вы не знаете имени императора, потому что он всё равно только один, и всегда был только один. И слова "император" для его обозначения вполне достаточно. Но у нас есть имена.
Он делает паузу, и тогда я говорю:
– Я знаю.
– Ты знаешь, потому что тебя учили. Но подобных тебе единицы. Почти никто этого не знает.
Он причмокивает губами.
– А теперь скажи, Риггер, что должен делать человек, который становится смертным?
Я говорю первое, пришедшее на ум.
– Мстить.
– Нет, – он качает головой. – Мстить – это глупо. Это тратит время впустую, а у смертного времени совсем немного. Кроме того, кому мстить? Тем, кто сделал его смертным? А если это произошло само собой? Неверно, Риггер. Попробуй ещё раз.
Я думаю. Предположим, я знаю, что умру через пятьдесят лет. Я должен успеть очень многое. Да, точно. Успеть.
– Успеть, – говорю я.
Старик улыбается.
– Молодец, Риггер. Не зря выбрали тебя.
Я не решаюсь спросить, для чего меня выбрали.
– Я уверен, Риггер, что ты считаешь меня жестоким после того, как увидел наши казематы. Но их придумал не я. Их придумал Император Аонга много сотен лет назад. Он был очень жестоким человеком. Многие из хитроумных машин в наших казематах – это его рук дело. Он лично изобретал эти машины. Он кроваво подавлял восстания и жестоко расправлялся с предателями. Он не щадил пленных. Ты думаешь, камеры и пыточные – это страшно? Он бросал людей в ямы, заваливал камнями, а поверх заливал сцепляющим раствором. Представляешь? Все его хранилища до сих пор не нашли. Где-то там, под землёй, существуют люди, которым сотни лет нечем дышать, но они не могут задохнуться, потому что они бессмертны.
Он снова делает перерыв.
– Он вмуровывал людей в камни и спускал на дно реки. Они до сих пор там. Они открывают глаза утром, вдыхают воду и снова умирают до следующего утра. Представляешь, Риггер? Он вмуровывал своих врагов в днища фекальных ям. Представь себе, Риггер.
Он продолжает.
– Так вот, Риггер. Я так не смог. За восемьдесят четыре года я распустил империю. Если Фаолан нападёт, от нас ничего не останется. Моя регулярная армия спивается в городских кабаках. Цены в городе нещадно растут, а товар портится. Моя жизнь, Риггер, прошла впустую. Потому что мне не хватило силы воли, жестокости. Когда я стал императором, мне казалось, что нужно развлекаться. Ведь было так мало времени. Вокруг меня были тысячи женщин, вокруг меня было всё, что душе угодно. Я не обращал внимания на государственные дела. Женщины и страх за жизнь – вот всё, что было вокруг меня. И я этим жил, жил столько лет.
Он поднимает руку, слуга подносит ему чашу с какой-то жидкостью. Император пьёт. Затем продолжает.
– У императора всегда есть преемник наготове. На всякий случай. На случай, если Император погибнет внезапно. Но если у императора есть время, он выбирает себе преемника, который лучше всего подходит к сложившейся ситуации. Ты знаешь все наши проблемы: обнаглевшее быдло, восстающие провинции, недовольные чиновники, постепенно загаживающиеся города. Для решения этих проблем нужна твёрдая рука.
До меня начинает доходить. Хотя кое-что мне непонятно.
– Ты догадываешься, Риггер, не правда ли? – Император смотрит мне в глаза. – Я выбрал тебя. Сначала я думал, что императором может стать Киронага, но он оказался слабее. Он мягче. Он умнее. И потому – слабее. Ты жесток, Риггер. Ты бездумно и слепо жесток. Империя требует жестокого императора. Нового Аонгу, который будет жечь и пытать. Который натянет Империю как струну и ударит ей по Фаолану раньше, чем Фаолан соберётся ударить по нам.
– Я бессмертен, – говорю я.
Старик смотрит на меня внимательно.
– Киронага никуда не уехал, Риггер. Ты убил Киронагу тогда, в том зале, на глазах у всех. Убил окончательно и навсегда. До Киронаги был ещё один претендент, Ульмон. Киронага убил Ульмона. Если бы ты проиграл Киронаге в тот день, ты отправился бы в свой Санлон, а Киронага стал бы Императором. Но Киронага знал о том, что он может стать Императором, и Ульмон знал, и это было ошибкой. Они знали о том, что они смертны, они сознательно пошли на это, и поэтому в них не было ненависти. Только разум и сила.
Пауза.
– Ты думаешь, что тебя тренировали просто так? Тебя тренировали только с одной целью. Точно так же тренировали раньше Киронагу. Ты не должен пропустить ни одного удара, потому что твоя рана не заживёт наутро. На месте отрезанной ноги не вырастет новая. Ослепший глаз никогда больше не будет видеть. Смерть будет для тебя концом.
– Я бессмертен.
– Ты стал смертным полчаса назад, когда Кракра, человек в чёрном, произнёс заклинание mortirum перед тобой, выпившим яд жизни. Кракра смертен, потому что использовать mortirum могут только смертные. Ты получаешь неограниченную власть. Ты сможешь убить того, кого захочешь, – навсегда. Яд жизни, mortirum, и всё. Остаётся добить, а это ты умеешь. Если же произнести mortirum над мёртвым телом, достаточно капли яда жизни, влитого в уста мертвеца, чтобы он больше не встал.
Я вспоминаю слова Киронаги по выезде из разбойничьего леса: "Погони не будет, точно не будет". Он не просто убил их, чтобы пройти. Он не поленился произнести mortirum над каждым, чтобы они больше не поднялись.
– Ты смертен, Риггер. У тебя нет выбора.
Я смотрю на свои руки. Они нисколько не изменились. Те же самые руки.
– Точнее, выбор у тебя есть. Ты можешь стать Императором. Сразу после моей смерти, а она не за горами, один-два дня осталось, не более. А можешь не становиться. Можешь вернуться в свой Санлон и умереть там, потому что вне этих стен смертный в мире бессмертных долго не проживёт.