Камень вибрировал все сильнее. Гензель потянул было Гретель в переулок, но тотчас отскочил назад - по переулку к ним приближалась звенящая серая стена. Другой! И здесь тоже. Третий!..
Оттолкнувшись от стены, Гензель свернул за угол - и едва не врезался в глыбу серой стали. Глыба эта каким-то образом передвигалась и, не будь его рефлексы достаточно быстры, уже сломала бы ему полдюжины ребер. Глыба была человекоподобной формы, имела руки и ноги, а на груди - там, где у человека была бы грудь, - имела облупившееся изображение лаленбургского герба: изящно надкусанное яблоко и три скрещенные стрелы.
Глыб этих вокруг Гензеля и Гретель становилось все больше. Они выскакивали из переулков и замирали, звеня железом. Железо это было плохим, опасным - отточенные до желтизны короткие палаши, свернутые кнуты из шипастой проволоки, чеканы и булавы. Что ж, эти судари, похоже, знают, чем сподручнее всего орудовать в узких переулках… Гензель ощутил колючую, как крапива, досаду - не успел взвести курков, не насыпал пороху… Но разум, пробившийся сквозь дремлющее у поверхности чутье вечно голодной акулы, подсказал ему, что хвататься за мушкет в такой ситуации - последнее дело. Разорвут мгновенно, как свора натасканных охотничьих псов.
Стражники окружили их деловито и очень уверенно. Крепкие ребята. Кирасы не из легированной стали, но начищены и блестят на солнце. Руки не дрожат. На лицах, где те не прикрыты забралами, - спокойствие, холодное, как рукоять кинжала, выпавшего из руки мертвеца.
- Мушкет опустить, сударь. И лучше не рыпайтесь, не прыгайте. Дело тут государственное, как вы видите. Ваша работа?
Гензель на всякий случай оглянулся, хотя и так представлял, что увидит в подворотне.
К стене привалилась статуя стального рыцаря, лопнувшая в груди, искореженная, как будто по ней стреляли шрапнелью, мертвая. В луже перед ней барахтался, уже затихая, кровоточащий человеческий комок. Неподалеку от него все еще шатался почти обезглавленный толстяк, бессмысленно шевеля уцелевшей рукой, с его плеч на мостовую медленно сползали мозговые сгустки и бледные пластины лопнувшего черепа вперемешку с лоскутами кожи. У стены лежал человек-лев, вытянув лапы в той позе, в которой смерть милосердно стерла его сознание. Мертвый, но до сих пор угрожающий, свирепый даже в смерти.
Гензель мысленно поморщился. Милая, должно быть, картина. Были бы стражники не так выдержанны - уже разрядили бы в них с Гретель свои жуткие короткие тромблоны, начиненные наверняка рубленой картечью, одним из самых популярных блюд в Лаленбурге после яблок.
- Славная бойня, - пробормотал капитан стражи, хмурый мужчина с тяжелым давящим взглядом. Однако взгляд этот умел перемещаться со скоростью порхающего лезвия шпаги. Он скользнул по трупам, по Гензелю и Гретель, по браслетам на их руках. - Квартероны, значит? Рекомендую вам назваться и сообщить цель прибытия в славный город Лаленбург. Пока не вышло чего-нибудь дурного.
- Гензель. Квартерон. Сопровождаю сестру.
- Гретель. Квартерон. Геномастер. В Лаленбурге нахожусь по делам частной практики.
Гретель подала капитану свой патент, истертую бумагу с множеством поплывших от старости печатей. Ее капитан изучал долго, неспешно переводя взгляд со строки на строку.
- Геномагичка, значит, - сказал он, возвращая документ. - Ну понятно. Редкие гости пожаловали нынче. Значит, не успели прибыть, а уже королевских подданных калечите? Интересная же у вас частная практика… А теперь, судари квартероны, извольте следовать за мной. И ружьишко отдайте на всякий случай. Бежать не советую. Глупостей делать тоже не советую.
По едва заметному жесту капитана стражники выстроились вокруг Гензеля и Гретель. Чувствовалось, что этот маневр они выполняют не впервые и уже успели набраться должного опыта. Гензель, которого ловко и быстро обезоружили, кисло подумал о том, что делать глупости действительно расхотелось.
- Ну и куда теперь? - спросил он с нарочитым безразличием. - В каталажку?
В лаленбургской каталажке ему еще бывать не приходилось, но он сомневался в том, что здешние застенки сильно разнятся от прочих. Вонь пригоревшей каши на прогорклом жиру и человеческих испражнений, отчаянный смрад сотен немытых тел, клочья давно изгнившей скользкой соломы на каменном полу… Все каталажки мира похожи друг на друга, как клоны от одного генетического семени. От каталажки Лаленбурга Гензель чудес не ожидал.
- Нет, - буркнул капитан стражи, и губы его дрогнули, что могло обозначать улыбку. - В королевский дворец.
2
Гензель никогда прежде не был во дворцах. Сопровождая Гретель, ему приходилось посещать особняки аристократии и духовенства, были среди этих особняков и весьма претенциозные образцы архитектуры, но чтобы дворец…
Камень и металл - вот было первое впечатление от дворца. Очень много камня и металла. Огромные мраморные лестницы, бледные нездоровой чахоточной белизной, величественные арки, украшенные переливающимися золотыми лозами, которые никогда не дадут плодов, вытянувшиеся анфилады, альковы и целые галереи… Дворец был огромен, и у Гензеля спирало дух, когда он запрокидывал голову и видел его своды, парящие на невероятной высоте. А может, все дело было в здешнем воздухе. Какой-то особенный, должно быть, дворцовый воздух, вроде и не ароматизирован никакими искусственными ароматами, а дышится как-то необычно…
Их не сразу впустили во внутренние покои. Сперва пришлось пройти обыденную для посетителей дворца очистку - их тщательно вымыли в специальных кабинках струями воды, пара и ионизированного воздуха, а одежду пропустили через обеззараживающую машину, отчего та стала горячей и липкой. Разумная мера предосторожности. Учитывая, сколько дряни находится в лаленбургском воздухе и воде, не дело коронованным особам рисковать своим здоровьем.
Повсюду - на чеканных рамах огромных зеркал, на резных панелях, даже на медных дверных ручках - красовался герб правящей лаленбургской династии: надкусанное яблоко и три скрещенные стрелы. Лаленбургский герб всегда казался Гензелю неказистым и в некотором смысле недостаточно величественным, но здесь его продублированный тысячи раз облик отчего-то внушал должное уважение. Даже завораживал.
Хоть Гензель и отказывался признаваться себе в этом, атмосфера дворца подавляла его. Он чувствовал себя побирушкой, оказавшимся в богатом доме, неуклюжим, нелепым, оборванным и совершенно неуместным - как бородавка на носу епископа. Отчаянно хотелось вынырнуть обратно на улицу и набрать в легкие воздуха, полного зловонных миазмов, промышленной пыли, бактерий, но все-таки способного насыщать организм. Дворцовый воздух с каждым шагом казался ему все более густым, тягучим и приторным. Точно пьешь патоку вместо чистой воды.
Еще одной причиной для беспокойства была дворцовая стража, которой Гензеля и Гретель передал капитан сразу же при входе во внутренние покои. Новые конвоиры и в самом деле могли вызвать беспокойство одним лишь своим внешним видом. Они были детьми. Но такими детьми, один взгляд на которых заставлял сердце Гензеля нарушать привычный ритм.
У них были младенческие головы, розовощекие, со вздернутыми носами, ясными глазами и губами того невозможно-алого оттенка, которым окрашивают на картинах свежие лепестки лилии. Только венчали эти головы юных херувимов не детские тела, а нечто совсем иное. Могучие атлетические торсы были по-своему идеальны, под гладкой кожей переливались мощные мышцы, пропорционально сложенные и блестящие. Бархатные ливреи королевских лакеев почти не скрывали этого великолепия, напротив, подчеркивали.
Силачи с головами младенцев сопровождали Гензеля и Гретель почти в полном молчании, лишь изредка перебрасываясь отрывистыми птичьими трелями на своем языке. Несмотря на ясность детских глаз, они не выглядели существами, наделенными сознанием, скорее бездушными биологическими особями, выполняющими сложную, но привычную программу. И Гензель не сомневался в том, что стоит им услышать сигнал тревоги, как "херувимы" превратятся в безрассудные карающие мечи. Слыша за спиной шаги этих биологических химер, Гензель ощутимо нервничал. То, что наверняка в глазах Гретель было генетическим чудом, сотворенным специалистом своего дела, ему казалось гротескным и жутковатым произведением безумного искусства.
Были во дворце и прочие обитатели, чей облик указывал на близкое знакомство с геномагией. Уборщики, бесшумно снующие в темных коридорах, были похожи на пауков - крошечные тела и тонкие длинные члены, находящиеся в постоянном движении. Пажи, жизнерадостно резвящиеся у фонтана, издали казались детьми, но лица у них были морщинистыми, оплывшими, и Гензель догадался, что это престарелые карлики, которых геномагия заставила до самой смерти оставаться в детском обличье. Повар, мелькнувший в боковом проходе, казался огромной уродливой птицей - его огромный нос тянул голову вниз. С таким носом, пожалуй, непросто жить, зато можно улавливать тончайшие кухонные ароматы. Дворцовой вентиляцией занимались люди-змеи, чьи вытянутые тела со множеством крошечных отростков-щупалец временами можно было разглядеть за декоративными решетками.
Но больше всего поразили Гензеля придворные гетеры, которых они случайно обнаружили в одном из роскошно отделанных альковов. Сперва Гензель принял их за придворных дам, но даже без подсказки Гретель быстро понял разницу. Тела их были не просто стройны, они были гипертрофированны - словно их породила не природа, а мужская фантазия самого раскованного свойства. Огромные груди казались налившимися до предела ягодами, такими тугими, что могут лопнуть, если коснуться их пальцем. Талии были невозможно стройны, настолько, что каждую можно было обхватить ладонями. В таком объеме не могут умещаться человеческие органы, но девицы выглядели вполне живыми, даже жизнерадостными. Они хихикали, провожая Гензеля кокетливыми взглядами и прикрываясь веерами. Лица их тоже были прекрасны - огромные глаза, чувственные, тоже непомерно большие, губы, пышные прически. Кроме того, он готов был поклясться, что поры дворцовых красавиц вместо сернокислых соединений, калия и продуктов белкового обмена источают чистейшие благовонные масла.
Но Гензель ощутил под сердцем мимолетный холодок, едва представив себе свидание с такими красотками. Они тоже были лишь внутренней обстановкой дворца, искусственно порожденными генетическими куклами, в которых человеческого не больше, чем в гипертрофированных младенцах-херувимах.
- О Человечество… - вздохнул Гензель, надеясь, что их конвоиры не слишком разбирают обычную речь. - Этот дворец все больше напоминает мне какой-то генетический паноптикум. Даже на прошлой ярмарке я не видел такого сборища чудовищ!
- Аристократический шик, - невозмутимо отозвалась Гретель, на которую, кажется, не произвел особого впечатления ни королевский дворец, ни его причудливые обитатели. - Ничего удивительного. У тебя, как и у всякого квартерона, просто отсутствуют гены хорошего вкуса.
Гензель нахмурился. Иногда колкие замечания Гретель могли выглядеть удивительно по-человечески.
- Они… слишком извращены геномагией, - пробормотал он, машинально понижая голос, так чтобы не услышали вооруженные херувимы, молча шагающие за ними. - Мне казалось, человек, свободный от генетической порчи, не станет окружать себя подобными… существами.
- Почему?
И вновь бесхитростный вопрос геноведьмы выбил его из колеи. Гретель превосходно владела подобным умением - смущать самыми простыми вопросами.
- Он - человек. - Даже произнося эту очевидную вещь, Гензель с опаской покосился на дворцовые своды. - Хранитель благословенного и неизменного человеческого генокода.
Может, прозвучало излишне благоговейно, но тут уж Гензель ничего не мог с собой поделать. При одной мысли о том, что он сейчас дышит тем же воздухом, что дышит его величество, по телу пробегала дрожь. Ну а то, что им придется увидеть его величество вживую, заставляло его спотыкаться, точно шел он не по толстым коврам, а по скрипучим ступеням ведущей на эшафот лестницы.
- Церковные догматы, - с безразличным лицом сказала Гретель. - Помнится, они утверждают, что все особы королевской крови чисты, как наши стародавние предки. Полностью идентичные человеческому образцу хромосомы. Ни единого искажения на протяжении многих веков. Ноль целых ноль десятых генетических дефектов. Священный сосуд человеческой сущности - кажется, так?..
Несмотря на отсутствие всякой интонации в ее словах, прозвучало это насмешливо. Как и многое из того, что произносила Гретель. Гензель был убежден, что это всего лишь иллюзия - Гретель была бесстрастна, как лабораторный прибор, и ее внешний вид являлся полным отображением внутреннего. И уж тем более она была практически незнакома с традициями человеческого юмора.
- Ты не веришь? - напряженно спросил Гензель, ощущая, как в груди от этого святотатства нарастает пульсирующий болезненный жар. - Сомневаешься в божественной человеческой природе его величества?
Возможно, подумалось ему, Гретель даже не поняла, что сказала. С геноведьмами такое часто случается. Человеческое общество для них - чужеродная среда, полнящаяся в высшей степени нелепыми, непонятными и примитивными существами. И геноведьмы редко тратят силы на то, чтобы научиться вести себя сообразно социальным правилам. Они попросту не видят в этом никакого смысла, как он сам не видел бы смысла в хаотичных движениях муравьев.
- Я привыкла доверять только тому, в чем можно убедиться. Один из основных принципов геномагии. И в случае с его величеством он явно не поможет. Генетические карты всех монархов засекречены, и доступ к ним имеют разве что придворные геномаги. А если я приближусь к венценосной особе с набором для взятия генетической пробы, меня ждет дыба, разве не так? Согласись, в такой ситуации не так-то просто сделать верное заключение о чистоте монаршей крови.
- Ты уже наговорила на дюжину костров, - сухо сказал Гензель, не глядя на нее. - Хватит.
Гретель улыбнулась. Ее улыбка показалась крохотной бледной бабочкой, невесомо порхающей в душной атмосфере дворца.
- А знаешь ли ты, братец, отчего самые шикарные картины помещаются в нарочито скромных рамах?..
- Нет. Но обязательно это выясню, как только заведу хотя бы одну. Ну или наконец обзаведусь стеной, на которую ее можно будет повесить.
- Контраст. Он рождает иллюзию преувеличения. Окружив себя уродами, куда проще выглядеть красавцем.
- Ты имеешь в виду…
- Это понятно даже ребенку. Куда проще выглядеть человеком, когда тебя окружают нечеловеческие существа.
Некоторое время они молчали. Вопрос, который шмелем вился на языке у Гензеля, был слишком опасен, чтоб задавать его вслух. Кто знает, вдруг лоснящиеся мышцами херувимы способны понимать человеческий язык?.. Несколько минут Гензель сдерживался, делая вид, что разглядывает дворцовые витражи, но в конце концов все же не выдержал:
- Ты ведь не веришь в божественную природу его величества, да?
Гретель задумчиво потеребила белую прядь. Знакомый жест. Один из немногих, которые она сохранила с детской поры и, может, из-за этого все еще выглядевший естественным.
- Из геноведьм никогда не получаются хорошие монахини, - задумчиво ответила она, помолчав какое-то время. - Я посвятила свою жизнь геномагии, а не слепому восхвалению человеческого генокода. Изучению закономерностей и правил, а не пению псалмов о грядущем очищении.
- Значит, не веришь? - требовательно спросил Гензель, не глядя на сестру.
- Я занимаюсь геномагией полтора десятка лет, братец. И за все это время не видела существа, которое могла бы назвать человеком в полном биологическом и генетическом аспекте этого слова. Так что же ты хочешь от меня услышать?
Гензель и сам не знал что.
- Но ведь чистый человеческий код существовал? Этого ты никак отрицать не можешь?
- Несомненно, существовал, братец. Возможно, еще при жизни нашего прадеда.
- Но раз он существовал - и ты это признаешь, - почему ты так скептически относишься к Церкви Человечества и венценосным особам? Почему не признаешь, что его могли сохранить до наших дней? Хранятся ведь изумруды в царских сокровищницах, так почему не мог сохраниться и тщательно сберегаемый генокод? А ведь его охраняют куда лучше, чем любые изумруды! Придворные специалисты составляют генетические карты на каждую особу королевского рода и тщательно следят, чтобы ни единая хромосома в ее наборе не оказалась бракованной. Как там это называется на твоем мерзком ведьмачьем языке?
Губы Гретель тронула едва заметная улыбка.
- Селекция, братец. Это называется селекцией. Не спорю, в ситуации, когда каждый из нас - своего рода склад генетической скверны и рассадник всевозможного вредоносного материала, - селекция могла бы спасти чистый человеческий генокод и сохранить его… на какое-то время. Но дело в том, что спасительный ход обернулся ловушкой.
Гензель насторожился:
- О чем это ты?
- На протяжении поколений особы королевской крови именно этим и занимались. Контролируемым спариванием с целью сберечь свой нетронутый генокод и передать его по наследству. Они поняли, что залог стабильного генофонда - образование потомства с себе подобными. Может, они были хорошими королями, но, к сожалению, весьма неважными генетиками. Это их и погубило. Это - и еще примитивная бесконтрольная селекция в замкнутой биологической группе. Законов геномагии нельзя обмануть, братец. А короли в этом отношении мало чем отличаются от породистых лошадей.
- Ты имеешь в виду…
- Имбридинг, - спокойно пояснила Гретель, без всякого выражения разглядывая украшенные самоцветами колонны. - Кровосмешение. В попытке соблюсти стопроцентную чистоту крови монархи стали жениться на носителях родственного и, значит, столь же чистого человеческого материала. Породив тем самым множество самых разных генетических дефектов в крови своих потомков. Иногда эти дефекты дремлют пару поколений, иногда обнаруживают себя сразу же, но факт остается в том, что королевская кровь давно отравлена. Кроме того, многим монархам свойственны человеческие слабости. Попытки улучшить свой организм с помощью геномагии, случайные генетические инфекции, дефектные генозелья, а то и яд…
Гензель с ужасом представил, что станется, если хотя бы пару слов из речи Гретель, высказанной равнодушным, как всегда, тоном, услышит священник. Тем более, говорят, во дворце их водится немало - ее величество, супруга ныне царствующего короля, известна как набожная прихожанка Церкви Человечества Всеблагого и Изначального. Тут, пожалуй, еще порадуешься, если дело ограничится одним лишь костром, без инструментов из арсенала братьев-монахов…
- Замолчи! - приказал он Гретель шепотом. - Ты не понимаешь, что говоришь!
Скупой жест Гретель был равнозначен пожатию плечами.