– Натан, пусти меня! Я выведу их обоих, я смогу! Я же не чувствую огня!
– Тогда откуда ты знаешь, что там огонь?
Она замерла, пораженная его словами. И тут же ощутила боль – страшную боль во всем теле, в каждой его части, которой когда-либо касалось пламя: словно вся боль от ожогов, украденная у нее когда-то, разом вернулась в измученное тело… так, как возвращаются домой.
Горло Эллен свела судорога, она ткнулась лбом Натану в плечо и заплакала без слез – она думала, что от боли, но на самом деле это боль в ней плакала от радости, что снова может жить. Натан положил большую тяжелую ладонь ей на затылок, и от того, как это прикосновение не было похоже на прикосновение Глоринделя, Эллен зарыдала еще сильнее, оплакивая то, чего не могла изменить.
– Прости меня, – всхлипнула она, ткнувшись Натану в грудь опаленным лицом. – Прости меня, прости, я не смогла тебя защитить…
Толпа, вдруг словно вернувшись из небытия, разом вздохнула, будто единой грудью, и Эллен, вздрогнув, подняла голову. Она услышала усилившийся треск, будто кто-то продирался сквозь ломающиеся ветки, а потом люди разразились криками – и это были крики восторга. Эллен почувствовала, как напрягся Натан, как затвердела его рука, будто он не разделял их радости, и в то же время его сердце, к которому Эллен все еще прижималась, забилось сильнее. Он разжал руки, отпуская ее, но Эллен не двинулась с места, оставшись стоять, когда Натан побежал вперед, туда, откуда по-прежнему веяло жаром, но это уже был неопасный, беззубый жар, у которого в последний миг вырвали пищу прямо из пасти. Мысль принесла облегчение, и Эллен, закрыв глаза, отдала все свое тело во власть этого ощущения. И через несколько мгновений подумала, зная, что огонь ее слышит: "Я понимаю теперь. Ты не друг мне. Ты не жалил меня, но не оттого, что жалел. Напротив. Ты жалишь только тех, кого любишь. А меня ты отвергал. И теперь ненавидишь за то, что я тебе не отдалась, когда ты был готов меня принять, а я не видела, что твои объятия – ловушка, и на твоем лице оскал. Не видела, потому что ты меня ослепил".
Так вот, Рассел, подумала она, теперь я все о тебе знаю и больше никогда не пойду за тобой, не брошусь в тебя, и ты не оставишь ожогов на моем теле и моей душе.
– Вы живы? Миледи, вы живы? – сказал Натан и умолк – Эллен слышала, как глубоко он дышит, и поняла, что он пытается вдохнуть воздух в рот Рослин.
Глориндель, видимо, не мог этого сделать.
Через какое-то время Рослин закашляла – сипло, надрывно, будто все внутри у нее разрывалось, но Эллен уже знала, что она будет жить.
– Она будет жить, – медленно проговорил человек, голос которого она уже слышала, – человек, которого не было. – Она очищена пламенем и… выведена живой. Значит, будет жить.
– Горк, но ты же сам говорил… – неуверенно начал кто-то во всколыхнувшемся гуле голосов, но тот перебил:
– Вы все знаете старые законы. У ведьмы есть шанс быть оправданной. Эта ведьма его использовала.
– Тьма в ней все равно жива, – сказал кто-то.
– Да, жива. Но это более не наша забота. Здесь она уже никому не навредит.
Эллен пошла вперед, на толпу, вытянув руку перед собой. Она слышала, как люди отступают в стороны, чувствовала, как они смотрят на нее, – но это не были горячие взгляды и не холодные тоже, никакие, их не было, этих взглядов и этих людей. Было только одно существо, одно тело, и от него все еще пахло огнем, в котором оно только что побывало.
Пахло, да. Огонь пахнул. Солено, как слезы, которых Эллен больше не могла проливать.
Она встала на колени, нащупала его руку. Сжала пальцы, которые гладили ее по щеке, а потом били, а потом снова гладили и снова били, и так без конца. Эти пальцы безвольно поникли в ее руке, но они по-прежнему были горячи.
– Он жив, – сказала она.
– К сожалению, вы ошибаетесь, – сказал человек по имени Горк, и в его голосе действительно было сожаление.
Эллен услышала запах Натана, присевшего с другой стороны распростертого на земле тела.
– Он дышит, – возразил Натан.
– Он не умер, – согласился Горк. – Но он и не жив. Мне очень жаль, калардинец, но священный огонь, очищающий ведьм, разжигается на травах. Дым от этих трав безвреден для людей, убийственен для демонов и по-разному действует на эльфов. Если ты видел тех, которых гонят проклятые некроманты, ты поймешь, о чем я.
– Травы? – прохрипела Рослин – Эллен узнала ее голос, хотя он стал ниже на несколько тонов. – Там… травы… вы жгли там травы… которые…
– Маленькая ведьма, ты не смеешь задавать вопросы. К тому же ты и так знаешь ответы, – сказал Горк, но в его голосе слышалась не враждебность, а уважение.
Какие они странные, подумала Эллен, сжимая безжизненные пальцы Глоринделя. Глэйв говорил мне, что они не похожи на нас, но… но какие они все же странные.
Она не хотела задавать следующий вопрос, но кто-то должен был его задать.
– Теперь он умрет?
– Вероятно, да. Простите нас, мы не хотели этого. Мы хотели только очистить ведьму. Но вы сами ее очистили. Видно, это воля небес, чтобы сложилось так, как сложилось.
– Мы можем уйти отсюда? – после недолгого молчания спросил Натан.
– Это не от нас зависит, калардинец.
Нет, подумала Эллен, конечно, не можем. Нам некуда больше идти. Мы уже в конце пути.
Снова стало тихо, только трещал огонь и хрипло дышала Рослин, а потом Горк сказал, кажется, ни к кому не обращаясь:
– Теперь я понимаю, зачем этим демонам нужны эльфы.
– Вряд ли все они такие, как этот, – сказал Натан. Эллен услышала, как он поднялся. И как подошла Рослин, тоже встала на колени, взяла другую руку Глоринделя и, наверное, прижала его пальцы к своему лицу.
Он все же спас ее, подумала Эллен. Он почему-то спас ее, хотя и знал, что она такое. И почему-то я сделала это возможным. Я, именно я. Он сделал это, потому что там была я… я стояла и смотрела в его душу из глаз Натана. И под моим взглядом он не смог поступить иначе. Не смог и дальше притворяться хуже, чем есть…
Или чем был.
"Простите, мой возлюбленный господин, – подумала Эллен. – Но я, наверное, все-таки спасла вас… от вас самого, как и обещала".
И на мгновение ей показалось, что он пожал ее пальцы.
* * *
Натану снился огонь. Огонь был внутри него, но сам он был кем-то другим. Это было странное ощущение, но во сне Натан чувствовал, что все правильно. И иногда, в редкие мгновения, чувствовал это и наяву. Это ощущение – мучительная смесь скорби с чувством правильности - возникло в нем в тот миг, когда в дрожащем воздухе из дыма и огня появился Глориндель, неся Рослин на руках. Он прошел десять шагов, положил ее на землю и лег сам. За те бесконечные мгновения, пока он шагал от горящего сарая к толпе, Натан не сводил глаз с его лица и знал то, что несколькими минутами позже сказал деревенский колдун: этот эльф уже не жив. Пока что он двигается, но это уже только оболочка. А сам он очень, очень далеко.
Те эльфы, которых тальварды гнали к неведомой злой звезде, были такими же. В точности такими же.
"Мы теперь сами как тальварды", – думал Натан, пока они шли дальше на север. А они шли, все четверо – шел даже эльф. Он хорошо держался в седле и смотрел только прямо перед собой. Когда Натан останавливал его коня, Глориндель спешивался. Когда ему давали в руки кусок мяса, он ел. Но если его не трогали, он ложился на землю и смотрел в тальвардское небо, видя в нем что-то, что мог заметить он один. С того дня, когда он вынес Рослин из огня, Глориндель не произнес ни слова. Последнее, что слышал от него Натан, было "Спасибо передай ей за это". И эти слова, казалось, намертво засели в его голове.
Эллен оставалась слепа, но была куда менее беспомощна, чем эльф. Казалось, у нее разом обострились все остальные чувства, и когда она смотрела на Натана широко раскрытыми глазами, обведенными ободками ожогов, ему казалось, что эти глаза видят его насквозь. И в ней появилась отчаянность – то, чего, кажется, не было раньше. Наверное, думал Натан, она надеется, что, когда тальварды приведут нас к звезде, Рослин попросит эту звезду вернуть ей глаза. А эльфу – жизнь. А мне… что бы мне попросить? Что я потерял в этой нелепой, бессмысленной дороге? Мы ведь все что-то потеряли, так и не найдя то, за чем изначально шли.
А дорога-то еще не закончилась, хотя Рослин, будто прочтя его мысли, сказала:
– Мы почти у цели.
Она тоже не говорила с Натаном. Из огня княжна вышла невредимой, но это не было чудом – скорее закономерностью. Все время привалов она проводила с Глоринделем, отпаивая его настоями из своих трав, шепча над его неподвижным телом одной ей известные заклятия. Лицо Эллен затвердевало, когда она слышала этот шепот, хотя Натан был уверен, что и она не может его разобрать. Они не вмешивались; не сговариваясь, зная, что если у Глоринделя и есть шанс стать прежним, то это не звезда Рослин, а сама Рослин.
Прежним, думал Натан и слабо улыбался про себя. Я в самом деле хочу, чтобы он стал прежним?.. И я уже снова по нему тоскую.
В один из привалов, когда Рослин, как обычно, занялась эльфом, а Натан так же привычно пошел вперед, чтобы отследить направление движения тальвардов, Эллен двинулась за ним. Он не сразу это заметил – хотя ходила она сама, без поводыря, до сих пор ему еще ни разу не приходилось брать ее с собой. Но в этот раз он ощутил, что за ним идут, – обернулся и молча дождался, пока Эллен с ним поравнялась. Она шла медленно, но уверенно, переступая камни и выбоины на дороге так, будто в самом деле их видела. Когда она оказалась рядом, Натан взял ее за руку, и она содрогнулась – не от неожиданности, а будто ей причинило боль это прикосновение.
– У тебя такие холодные руки, – сказала она.
Натан не ответил. На холм они поднялись вместе; Натан иногда помогал Эллен, но не больше, чем если бы она была зрячей. И все это время не выпускал ее руки.
– Что там? – спросила она, когда они оказались наверху.
Натан окинул взглядом раскинувшуюся внизу перспективу.
– Там река, – сказал он. – Тальварды еще на этом берегу. Кажется, собираются переправляться. Ни моста, ни парома не видно… Ну, можно не торопиться. Это затянется надолго.
– Почему ты не спросил, зачем я пошла к ним?
Она по-прежнему держала его за руку. Натану вдруг стало неуютно. Он не привык находиться с кем-то так близко во время обычного разговора, а уж прикасаться – тем более не привык. Хотя, может, все дело было только в том, что он уже несколько дней ждал этого вопроса.
– Я не думаю, что ты сама знаешь, – наконец ответил он.
– Почему же, знаю. Я шла за Расселом. Сперва я просто хотела… нет, я знала, что он там. Теперь понимаю: я это чувствовала. Что либо сейчас, либо никогда. Что если не пойду туда, никогда уже его не увижу… И он в самом деле был там. И я его увидела. И теперь… больше никогда не увижу.
"А Аманита?.. Там была моя Аманита?" – хотел спросить Натан, но не спросил. Даже если она там правда была, Эллен бы ее не увидела, так же как он не увидел бы ее Рассела.
– И ты… спросила его о том, что хотела? – с трудом проговорил он, стараясь не глядеть на нее.
Она покачала головой.
– Я не успела. А он, кажется, даже не заметил меня. Впрочем, это не важно. Я потом поняла, когда Глориндель оказался в огне. Не важно это. Это… прошло. Этого даже не было никогда.
– Это было! – неожиданно резко сказал Натан. – Проклятие, было! И если бы не это, ты бы никогда не оказалась в Тальварде! Не ослепла бы, и Глориндель не превратился бы в живой труп!
– Знаю, – покорно ответила Эллен. – Я виновата…
Ему захотелось схватить ее и встряхнуть – нарочито грубо, бесцеремонно, так, чтобы она ощутила огонь в его руках. Почему ты сказала, что они холодные, Эллен? Почему? Неужели… они правда такие?
А они правда такие. То, что ты делаешь, Натан, можно делать только ледяными руками, в которых нет ни капли живой крови.
– Ты ни в чем не виновата, Эллен. Виноват один только я. Я знал, что эти люди хотят сделать с Рослин. Еще накануне вечером знал. Мы должны были сразу уехать оттуда. Но я не захотел тебя будить. И не захотел… прерывать Глоринделя. Он заигрывал с дочерью старосты и…
– Ему это было нужно, – без выражения сказала Эллен.
– Да. Ему это было нужно. Он должен делать то, что хочет, – хотя бы иногда, иначе…
– Я знаю, – прервала его она, и Натан понял, что она действительно знает, и испытал мгновенный прилив облегчения. Но лишь на долю секунды, потому что потом Эллен сказала: – Ты правильно поступил.
– Нет, – хрипло ответил он и сжал ее пальцы крепче. – Эллен, ты не… понимаешь. Не в том даже дело, что от моего решения пострадали вы все. А в том, что леди Рослин – моя госпожа. И я должен был думать в первую очередь о ее безопасности. Это был… мой долг.
Наверное, он как-то странно произнес последнее слово, потому что Эллен круто развернулась к нему. И ее глаза, ее целые, светло-карие, с виду совсем здоровые глаза, если не считать только алых ободков на коже, смотрели прямо ему в душу.
– Я нарушил свой долг, – потрясенно проговорил Натан, глядя в эти глаза и только теперь осознавая то, что говорит. – Я… я нарушил свой долг.
– Ты сделал то, что тебе велела совесть.
– Совесть? – повторил Натан и вдруг ощутил дикую легкость во всем теле – на миг ему показалось, что сейчас ноги оторвутся от земли, которая откажется его носить. – При чем тут совесть?! Эллен… Совесть – это то, что толкает нас на самые глупые поступки. Мы не думаем, когда поступаем по совести. Я же не подумал, что обрекаю всех вас на гибель, я просто не сделал то, что был должен, потому что так мне казалось лучше… лучше, хотя и неправильно. И это не в первый раз ведь так. Я не в первый раз обрекаю других на смерть от того, что забываю о долге. Ты знаешь, что прежде я был лесным разбойником?
На ее лице отразилось удивление, тут же сменившееся недоверием, и почему-то это недоверие задело его. Он быстро заговорил, боясь передумать:
– Да, был, прежде чем присягнул на верность калардинскому князю. А знаешь, почему я это сделал? Почему перестал грабить и убивать путников на большой дороге? Потому что мне стало страшно и дальше делать только то, что вздумается, не повинуясь никаким законам. Мне опротивела моя свобода. Она мне поперек горла стала, Эллен, потому что из-за нее я…
Он задохнулся, словно давая себе последнюю возможность умолкнуть, не сказать то, чего за многие годы так никому и не сказал – и Глоринделю тоже, хотя он просил. Вернувшись с полдороги, смеясь и пронизывая его вечно злым и пристальным взглядом – просил. Но Натан не сказал.
А сейчас – не мог не сказать.
– У меня был друг. Старый верный друг. Алан Джойс его звали. Мы с ним в одной банде были – его разорили налоги, а мне легкой наживы хотелось. С нами был его сын, совсем ребенок еще. Мы с Аланом вместе через многое прошли… И все его уважали, его нельзя было не уважать – с ним я всегда был уверен, что у меня надежный тыл. И он… никогда не нарушал данного слова. Редко что-то обещал, но коль уж сподобился – его слово было закон. Однажды войска местного лорда устроили на нас облаву, и Алана ранило стрелой. Он почти неделю мучился в агонии, и я все это время от него не отходил. И он попросил меня, чтобы я прогнал его сына. Мальчишка сам по себе был слабый, безвольный, его тоже за приключениями тянуло, как меня когда-то… но стержня в нем не хватало. И Алан это знал. Знал, что без стержня с такой жизнью ты долго не протянешь. И я обещал ему, что наставлю его пащенка на путь истинный. Пообещал, понимаешь? Я дал ему слово. Только мое слово, и ничего больше. А когда он умер, я ничего не сказал его сыну. Тогда на нас то и дело устраивали облавы, многие гибли… и нам были нужны люди. Каждый лишний человек был на счету. Я подумал, что ничего не случится, если я сдержу обещание чуть позже, через недельку-другую, а пока просто не буду посылать мальчишку под стрелы.
Натан умолк. Слова лились из него легко и естественно, ведь он сотни раз складывал их в мыслях, хотя и подумать не мог, что хоть когда-нибудь станет произносить вслух. И теперь, подойдя к самому главному, он понял, что должен был рассказать об этом Глоринделю. Там, в Калардине, после того, как узнал правду о нем и Аманите. Должен был, и это было бы… это было бы правильно.
Он взглянул на Эллен, в ее неподвижные глаза – такие же неподвижные, как глаза того, во что превратился Глориндель, такие же слепые, как вырванный им глаз Аманиты. И подумал: это расплата. За то, что я и тогда не сделал, что было должно. И теперь ты здесь, Эллен, – вместо Глоринделя и вместо Аманиты. Ты единственное, что у меня осталось, потому что все возвращается на круги своя, я нарушил свой долг, и я снова предал.
– У нас было укрытие. Там в погребе хранилась вся наша добыча. Солдаты князя подожгли дом, пытаясь нас выкурить. Мы отбились, мы убили их всех, но я не хотел уходить. Я не смог уйти, потому что женщина, которую я любил, назвала меня трусом и подонком. Она обвиняла меня, что мы теряем то, что заработали кровью, а я стою и смотрю на это. Я и вправду просто стоял и смотрел, я не мог ничего больше сделать, вход в дом завалило, и я…
– Ты послал туда этого мальчика, – сказала Эллен. – Вниз, в погреб. Сквозь огонь. Чтобы он вытащил самое ценное. Ты бы не сделал этого, но в завале у входа оставалась щель. Ты мог бы даже не заметить эту щель, если бы Аманита не кричала, что ты стоишь и смотришь, и только. И ты смотрел. Ты хорошо смотрел. Щель была слишком маленькая, чтобы в нее мог протиснуться ты или кто-то другой, но мальчик смог бы. Он был такой худенький и щуплый… и совсем маленького роста.
– Эллен. – Во рту у Натана пересохло, и он едва смог выдавить ее имя. – Откуда ты…
– Ты смотрел на эту щель и проклинал ее, потому что не мог устоять перед таким искушением, а мальчик боялся… он не хотел. Но ты криками заставил его. Сказал, что это не опасно, что в погребе еще нет огня, что ему только пролезть туда и обратно, а ты его подождешь… Ты кричал на него, а на тебя кричала Аманита, это было давно, но ты помнил так хорошо…
– Эллен! – Он взял ее за плечи, глядя в безучастное лицо. – Откуда ты все это знаешь?!
– Я видела, – просто сказала она. – Я все это видела во сне, много раз. И я помню… я помню, как ты смотрел на эту щель. И думал: если бы, если бы только ее там не было, этой проклятой щели. Ты все время думал только одно это. Как будто просил.
– Просил, – деревянно кивнул он. – Только она ведь… все равно была.
Эллен слабо улыбнулась одним уголком губ.
– Он погиб, да?
– Да. С потолка упала балка, она пробила крышку погреба и завалила вход окончательно. Я ничего не смог сделать и…
– И нарушил свое слово.
– Я его еще раньше нарушил. Когда не сделал того, что обещал, сразу. Просто это было обещание из разряда тех, которые легко оставить на потом… – Натан перевел дыхание, потом продолжил со спокойствием человека, которому больше нечего терять: – Тот человек, его отец, был моим другом. И считал меня своим другом. Зачем нам враги с такими друзьями, верно? Я мог спасти его сына… и знал, что могу, когда не спас. Если бы мой друг был моим господином, я бы ринулся за его сыном хоть в огонь, хоть под стрелы. Но меня держало только данное слово. Которого никто не слышал. А еще… была Аманита, и она…
– Ты бесчестный человек, – мягко сказала Эллен. – Боги создали господ для таких, как ты. Вы ничего не умеете делать сами.