Дворник
Я вышел на улицу перед рассветом. У подъезда я услышал шарканье метлы, а в темноте разглядел белую фигуру дворника, который подметал листья. Движениями он походил на косца.
Я приблизился к нему и остановился в недоумении. То, что казалось мне издали белым фартуком, было огромным белоснежным крылом, заменявшим дворнику левую руку. Крыло доставало почти до земли, и нижние перья были слегка забрызганы грязью.
Правая рука была обыкновенная, она-то и держала метлу. Причем крыло по мере сил пыталось помогать руке, скользя и щелкая упругими перьями по рукоятке.
Заметив меня, дворник бросил метлу и побежал куда-то, взмахивая крылом, которое на секунду отрывало его от земли и бросало наискось вверх при каждом взмахе.
Рядом с метлой осталось лишь белое перо, напоминающее гусиное, и, как это ни странно, заточенное для письма.
Девочка
Девочка с белым бантом на макушке, похожая на маленький вертолет, бежала по улице. Она бежала и плакала - маленький плачущий вертолет, управляемый по радио.
Было видно невооруженным глазом, что вертолет перегружен обидой, которая не позволяет ему взлететь. Когда девочка поравнялась со мной, я отобрал обиду. Я скомкал ее, перевязал шпагатом и засунул поглубже в свой портфель. Там их было много. Одна лишняя обида ничего не решает.
Самое удивительное, что девочка неохотно рассталась с обидой. Она еще немного поплакала по причине прощания с ней, но потом все-таки взмахнула бантом и взлетела, обдав меня тугим и горячим воздухом из-под винта.
А я пошел дальше с ее обидой, наблюдая, как девочка покачивается в небе, похожая уже на ромашку с бесшумно вращающимся венчиком.
Объявление
На столбе возле моего дома повесили объявление: "Меняю возлюбленную тридцати трех лет, блондинку, прекрасный характер, образование высшее, глаза голубые. Требуется равноценная в другом районе земного шара. Плохих не предлагать!"
Мужчины подолгу стояли у объявления, прикидывая в уме различные варианты. Немного настораживало упоминание земного шара. При чем здесь земной шар?
Некоторые отрывали квиточек с телефоном и прятали его в записную книжку. Скоро все квиточки были оборваны, и объявление продолжало висеть без телефонов.
Через год я подошел к этому объявлению с расплывшимися от дождей буквами и исправил 33 на 34. Во всем должен быть порядок.
Поцелуй
Она откинула голову и приоткрыла рот, облизнув язычком губы, отчего они дополнительно заблестели. Я приблизился к этим губам, уверенный в успехе, но вдруг увидел в глянцевой их поверхности свое отражение.
Мое лицо, разделенное на две части, размещалось на верхней и нижней губе, причем в более толстой, нижней, отражался нос, вытянутый и красный. Этому способствовала еще и помада. Я наклонил голову и добился того, чтобы в нижней губе отразились мои глаза. Они мне тоже не понравились.
- Долго ты будешь себя разглядывать? - выдохнула она, и пар от дыхания затуманил губы и скрыл мое изображение прежде, чем я успел себя пожалеть.
Разговор
Я сказал, что люблю ее. Она ответила, что любит мороженое. Я сказал, что хочу ее. Она ответила, что хочет в кино. Я сказал, что жду ее. Она ответила, что ждет отпуска и второй серии телевизионного фильма, где играет ее любимый актер.
Я сказал, что ненавижу ее. Она сказала, что ненавидит разговоры. Я сказал, что погода хорошая. Она согласилась.
Рецепт
Любовь - прекрасное сырье для жевательной резинки. Я это установил совсем недавно.
Нужно взять достаточно свежую любовь, с ее терпеливым ожиданием, вопросами, ответами, кокетством возлюбленной, всяческими обманами, клятвами и сладкими поцелуями в подъезде. Все это нужно сварить на медленном огне, добавив губной помады и каплю духов. Изготовленную массу следует остудить, напевая при этом аргентинское танго.
Получится прекрасная жевательная резинка розового цвета, ароматная и приятно освежающая рот. Ее можно жевать долго и сосредоточенно, без всякой опасности для здоровья. И главное - как она будет тянуться!
Она будет тянуться годами.
Путешествие
Молоденькая продавщица в Гостином дворе торговала путешествиями. Самые разнообразные путешествия лежали на полках в виде тугих разноцветных клубков. Бросай клубок перед собою - и путешествуй куда хочешь: в Болгарию, Индию или даже Соединенные Штаты. Не забывай только держаться за кончик нитки, чтобы не сбиться с дороги.
- А что у вас есть еще? - спросил я.
Продавщица открыла рот, чтобы мне достойно ответить, но я ухватил ее за кончик языка и стал быстро распутывать, как клубок. Путешествие было долгим и увлекательным. Куда интереснее поездки в Штаты. А с виду - обыкновенная девушка, даже без высшего образования.
Счастье
Я опустил монетку в прорезь и снял трубку с рычага. Вместо ожидаемого гудка из трубки полилась тихая серебряная музыка, а потом женский голос произнес:
- Все хорошо, любимый. Все хорошо…
- Что хорошо? - спросил я грустно.
- Все хорошо. Я люблю тебя, и теперь ты об этом знаешь. Я буду любить тебя всегда, каким бы ты ни был. Помни, пожалуйста, об этом. Ты непременно будешь счастлив, потому что я тебя люблю. Я не прошу ответа. Ты можешь любить, кого захочешь, или не любить никого. Помни только, что на Земле есть женщина, для которой ты единственный, любимый. И ты всегда можешь ей позвонить… А теперь повесь трубку. Все будет хорошо.
Я повесил трубку, так и не вспомнив, кому собирался звонить. В кабину вошел другой человек и через минуту вышел оттуда с растерянным детским лицом.
У всех телефонных будок стояли очереди мужчин. Мужчины стояли терпеливо и прятали глаза друг от друга. Никто не смотрел на проходящих мимо женщин, никто даже не курил, готовясь к этому короткому разговору, записанному где-то на магнитофонную ленту для всех, кому нужна любовь.
Собака
Маленькая собака, больше похожая на крысу, бежала за мной от трамвайной остановки. Когда я оборачивался, собака прятала глаза, чтобы не смущать меня своей назойливостью. Мне никак не удавалось встретиться с ней взглядом.
Тогда я схитрил. Я достал небольшое зеркальце и посмотрел в него на собаку. Она бежала, мелко перебирая лапами и подняв голову, а глаза у нее были голубыми.
Как только собака заметила, что я обманул ее, она заплакала, перешла на шаг и стала постепенно отставать. Долго еще, путаясь в чужих ногах, она шла за мной, а потом от нее остались только глаза, которые робко напоминали о себе всякий раз, когда я оглядывался.
Ожидание
Если ждать очень долго, непременно чего-нибудь дождешься. Я стоял на балконе и ждал любви. Я решил дождаться ее во что бы то ни стало.
Сначала я дождался темноты, потом дождя, молнии и грома. Я дождался последних трамваев, пьяной драки, тоски, ярости, нескольких опрометчивых решений, усталости и забвения. Я дождался вдохновения, признания, успеха, популярности, славы, богатства и утренней зари. Потом я дождался первых трамваев, триумфа, красивых женщин, детей, внуков и правнуков. Я дождался покоя, старости и даже смерти.
Любви я так и не дождался.
Чемодан
В чемодане пусто. Его стенки отделаны серой шелковой тканью, никаких других достопримечательностей внутри нет.
Я догадываюсь, что чемодан заперт на замок, а вдобавок обтянут тугим кожаным ремнем. Но это только догадки. Никогда я не бывал снаружи чемодана, вечно околачивался внутри. Вечно.
Можно снять его внутренние размеры, описать серые стены, посетовать на темноту или порадоваться простору. Но никогда, никогда я не выйду наружу и не посмотрю беспристрастным взором на этот не кожаный даже, а простой, клеенчатый чемодан, обшитый для красоты клетчатой тканью. Никогда не увижу я человека, который везет его на тележке, покрикивая: "Поберегись!"
Можно обманывать себя, уверяя, что знаешь лицо этого человека и окружающую его обстановку. Можно надеяться на свою фантазию, обозревая серые стены, но зря.
Человек этот, я уверен, совсем не такой, каким представляется мне отсюда. А мир вокруг него недостижим для моего разума. Остается ходить внутри чемодана от стенки к стенке, сжимая кулаки. Остается стучать лбом в мягкую клеенчатую преграду. Остается мечтать.
Дерево
На дереве росли деньги. На нижних ветках - рубли, выше зеленели трешки, потом - пятерки, десятки, а верх был нежного сиреневого цвета. Там росли двадцатипятирублевки.
Я оборвал рубль и побежал за пивом и пельменями. Потом вернулся и, подпрыгнув, сорвал трешку, которую был должен приятелю.
Назавтра я пришел взять рубль на обед. Все нижние ветки были уже оборваны, а наверху, в густой листве двадцатипятирублевок, сидел человек в приличном костюме и аккуратно срезал ассигнации ножницами. При этом он не забывал посмотреть каждую на свет. Образовавшиеся пачки он перевязывал запасенной ленточкой и складывал в рюкзак, висевший за спиной.
Судя по количеству денег, работы ему должно было хватить на всю жизнь.
Ценности
Я сидел дома и производил переоценку ценностей. Мне никто не мешал.
Слева плотной стопкой лежали ценности, которые срочно следовало переоценить. Справа лежало несколько ценностей, которые я не собирался переоценивать. С ними было все ясно.
Я брал этикетку, зачеркивал крестом старую цену, а сверху ставил новую. Таким образом у меня получилась стопка старых ценностей с новой ценой. Однако принципиально ничего не изменилось. Мне это не понравилось, и я сорвал этикетки. Теперь выходило, что ценности вообще не имели цены.
Тогда я выбросил эти ценности в окно. Они летели, как бумажные голуби, в самых разнообразных направлениях. Прохожие их ловили и прятали за пазуху.
Мне так понравилось выбрасывать ценности, что я выкинул и все остальные тоже.
- Теперь я свободен от предрассудков! - сказал я удовлетворенно. - Свобода - величайшая ценность.
И я тут же выбросил свободу в окошко. Она упала на асфальт и больно ушиблась. Прохожие обходили ее молча, делая вид, что ничего особенного не произошло.
Голос
У меня в вентиляционной трубе поселился женский голос. Голос очень громкий, но с неразборчивой дикцией. Каждый вечер он яростно с кем-то спорил. Неизвестно даже с кем, потому что ему никто не возражал.
Я заткнул трубу старой шапкой, предварительно посыпав ее нафталином. Голос перешел жить в стенку. Пришлось облить ее специальной жидкостью, от которой дохнут насекомые. Голос ушел в потолок и одновременно в пол, так что получился стереофонический эффект. Интонации у голоса стали совсем дикие.
Однажды он все-таки вырвался наружу, и я убил его из духового ружья. Голос завертелся волчком и провалился в щель паркета. Теперь у меня поселилась тишина. Неизвестно, где она и как с нею бороться. Я изнываю от одиночества.
Жена
Моя жена превратилась в необитаемый остров. Я нанес его на карту в Тихом океане, чтобы мне было спокойнее. Остров получился не очень большим - площадью в несколько квадратных километров. Климат там умеренный, соседние архипелаги располагаются довольно далеко, а пароходы на остров не заглядывают.
В сущности, я знаю все об этом острове. Я вычислил его координаты, изучил флору и фауну, состав почвы, рельеф и омывающие остров течения. Все это, разумеется, по книжкам.
Иногда мне кажется, что стоит только захотеть, и я могу отправиться к моей жене, на этот одинокий остров. И каждый раз мне что-то мешает. Я слишком далеко нанес его на карту. Двенадцать тысяч километров. Хотелось, чтобы ей там было хорошо.
- Ничего! - утешаю я себя. - Это же остров. Никуда не денется.
Я не могу признаться себе в том, что мешает мне туда отправиться элементарная боязнь. Приплывешь, а острова и нет. Прилетишь, а он уже обитаемый. Явишься туда, а это вовсе и не остров.
Собственно, почему она должна оставаться островом? Ей всегда хотелось быть морем.
Капли
Навстречу мне шел мальчик и катил перед собою каплю никотина величиной с футбольный мяч. Капля была приплюснута и по виду напоминала ртуть.
- Она только что убила лошадь, - сообщил мальчик гордо.
И мне представилась эта лошадь, которую капля ударила в бок, а потом прокатилась по спине, не оставляя живого места.
В этот момент капля угрожающе двинулась на меня, не обращая внимания на крики мальчика. Я побежал, преследуемый каплей, и прибежал к своим приятелям. У них был какой-то праздник. Опасаясь капли, я остался переночевать.
Утром, когда рассвело, я увидел в углу целую батарею капель никотина, сложенных, как пушечные ядра. А над моей головой, на полке, выстроились капли алкоголя, похожие на двухпудовые гири с ручкой.
Когда я обратил на это внимание хозяина, он сказал, что капли здесь уже давно, но пока никого не трогали. Кроме того, они украшают комнату. Что же касается их агрессивности по отношению к лошадям, то не нужно быть лошадью.
Ладони
По ночным улицам летали белые ладони, похожие на чаек. Они ласкали друг друга, собираясь в небольшие группы, они плавно кружились, светясь в темноте длинными электрическими пальцами с неоновыми фонариками ногтей.
Мои ладони тянулись к ним, мелко трепеща суставами, но им никак не удавалось включиться в хоровод других ладоней. Узкие и независимые, эти другие ладони подчинялись своему ритму и уплывали куда-то вдаль.
Лишь одна из ладоней, размерами побольше других, имеющая к тому же на тыльной стороне редкие изогнутые волосы, приблизилась ко мне, на лету сжимаясь в кулак, и повисла на уровне носа. Она повисела с минуту, как маленькая теплая луна, пахнущая табаком, и это было более чем убедительно.
Макулатура
Пришли пионеры и деловито стали меня упаковывать. Я кричал, что я не какая-нибудь газета, но они не обращали внимания.
- Зато тяжелый, - сказал главный пионер.
И они вчетвером потащили меня сдавать. Когда меня взвесили, они получили свое первое место, а я был отправлен на фабрику.
Там со мной разделались быстро. Сначала измельчили, потом просушили и очистили. Добавили какой-то клейкой массы, размешали, сварили, а потом прокатали в бумагу.
На этой бумаге напечатали газеты.
Пришли пионеры и деловито стали их упаковывать.
Семья
На соседней даче жила женщина, у которой было три мужа. Утром она выводила их гулять на цепочке, а потом кормила овсяной кашей. Мужья вели себя смирно, не лаялись между собой и не бросались на отдыхающих.
После завтрака один протирал ветровое стекло машины, другой натягивал гамак, а третий бежал на рынок.
В этой семье была справедливость. Каждый муж получал в день по рублю на карманные расходы. Иногда они скидывались, покупали вино и пили его под кустом сирени. После этого жена одевала им намордники и отпускала в кино. Они пользовались ее неограниченной добротой.
Когда мужья уходили, к женщине приходил любовник. Любовник у нее был один. Он приходил всегда пьяный, матерился и срывал с клумбы цветы, любовно посаженные мужьями. Потом они уединялись в доме и оттуда слышался звон разбиваемой посуды.
Вернувшиеся мужья деликатно играли в преферанс на столике в саду. Они играли по полкопейки и ждали, когда любовник удалится.
Уходил он шумно, хлопая калиткой и не оглядываясь на женщину, которая бежала за ним в слезах по песчаной дорожке. Мужья в это время расписывали выигрыш. Проигравший получал жену на ночь, а два других, облегченно вздохнув, устраивались спать в гамаке.
Ночью они раскачивались и тихонько выли на луну.
Телевизор
Я переступил через предохранитель и вошел внутрь. Передо мной была железная дверь, на которой было написано красным карандашом: "Не влезай - убьет!" Я вошел. Там на трансформаторе высокого напряжения сидел редактор и светился голубоватым пламенем. Он нервно улыбнулся мне, и между его зубами с сухим треском стрельнула искорка.
- Через полчаса эфир, - сказал он. - Исправили?
Я протянул ему текст.
Редактора затрясло, он загудел, электричество шевелило ему волосы. Вообще редактор был какой-то неисправный.
- Пошли, - сказал он, прочитав. - Может быть, проскочит.
И мы пошли, путаясь в лампах и прочих деталях. Нам встречались какие-то люди, которых мы обходили, чтобы не нарваться на разряд тока.
Наконец редактор впихнул меня в трубку. Там было попросторнее. Что-то щелкнуло, и я стал голубым и плоским. Электронный луч обегал меня пятьдесят раз в секунду, неприятно щекоча тело. Мое изображение подергивалось, сжималось и покрывалось рябью. А голос звучал совсем из другого ящика.
Миллионы телезрителей смотрели мне в рот, надеясь, что я скажу что-нибудь путное. А наверху, в регуляторе звука и изображения, скрючившись сидел редактор, испуская невидимые глазу электроны.
Фаталист
Знал я одного фаталиста. Он жил в доме напротив, на восьмом этаже. Каждое утро фаталист прыгал из окна на улицу. Это ему заменяло утреннюю гимнастику. Жена бросала ему вслед портфель, и фаталист шел на работу. В портфеле был завтрак, состоящий из бутерброда с килькой. Проходя мимо моего балкона, фаталист приветливо помахивал мне рукой. Он совершенно точно знал, что умрет позже меня. Это ему предсказала электронно-вычислительная машина.
Время от времени фаталист попадал под трамвай, его поражало током, он горел и тонул. Все ему сходило с рук. Его оптимизм вырос до невероятных размеров.
Когда он в очередной раз шлепнулся на асфальт на другой стороне улицы и поднялся на ноги, отряхиваясь, я высунулся в форточку и крикнул:
- Прошу учесть, я бессмертен!
Фаталист побледнел, его жизнь мгновенно потеряла всякий смысл и значение. Он сгорбился и пошел вдоль улицы. Портфель с завтраком висел в руке, как маятник остановившихся часов.
Вечером я узнал, что он подавился килькой и умер в страшных мучениях.
Трамвай
Двое каких-то оболтусов, угрожая вожатому рогаткой, захватили трамвай и угнали его в Швецию. Пассажиров они выпустили в Финляндии, кроме одного, который был пьян и спал на заднем сиденье.
Доехали до Швеции, спрятались в свои политические убежища и сидят. А трамвай, между прочим, стоит посреди Швеции, как мамонт. Шведы его окружили плотной толпой и стали внимательно изучать.
- Не похоже на самолет, - сказал один швед. - Нет крыльев.
- Не похоже на пароход, - сказал другой. - Нет винта.
- Не похоже на танк, - сказал третий. - Нет пушки.
Тут пьяный проснулся и выглянул из трамвая.
- Хоть меня убей, не похоже на Купчино! - закричал он. - Где же пивной ларек?