В свое время, охваченный пароксизмом приобретательства, Антон Левенгук притащил самострелы (помимо множества других экстравагантных вещиц) в Стопу. Тогда он, подхваченный ураганным порывом очень редко посещавшего его энтузиазма, словно смерч пронесся по двум дюжинам сопредельных миров Окраины, перетряхивая по пути крупнейшие суперуниверсамы, оружейные магазины, ярмарки, дешевые распродажи и – в поиске раритетов – лавки межпространственных старьевщиков.
Результат этого наскока – наполненный всевозможным хламом большой авиационный ангар, который поставили за учебным корпусом.
Наибольшее опасение Посвященной Шанго внушало то, что диковинные предметы на стеллажах ангара не желали стоять спокойно – они взаимодействовали, что приводило в трепет иногда забредавших туда жриц.
Доходило и до более серьезных последствий.
Вообще-то, Антон Левенгук руководствовался од-ной-единственной целью: чтобы у его супруги в Кабуке всего хватало, чтобы она как можно реже давала о себе знать, не стремясь навещать мужа. После, впрочем, выяснилось, что Левенгук ломился в открытые двери – Шангалла, заделавшись Посвященной Шанго, с головой погрузилась в мутные воды узкоместной цилиндровской политики и не изъявляла ни малейшего желания выныривать на поверхность.
Так или иначе, жрицы вооружились арбалетами, надели унифицированные коричневые комбинезоны и обули ботинки с электромагнитными подошвами. Камень, из которого состояли Эхоловные пещеры, содержал в себе прожилки какого-то так и не опознанного в лаборатории Стопы металла, обладавшего непостижимым свойством "напитываться" звуковыми колебаниями воздуха, что, собственно, и дало пещерам их название.
Теперь жрицы, покинув ангар, вместе с племянницей Слиссы Фалангисты направились к краю Стены, а Посвященная Шанго и Антон Левенгук наблюдали за ними с крыши учебного корпуса.
Конец пути фуникулера, узкая железная площадка с перильцами, навесом и бетонными столбиками. Кабина уже остановилась и раскрыла дверь-гармошку. На площадку вначале осторожно выбрался Баган Скунс, за ним – Дебора Анчи, а следом медленно выполз Гунь Ситцен. Тут Безумный Фун резко закрыл двери, чуть не защемив хвостовую кисточку хамелеона, и уехал;
Они стояли на площадке, оглядываясь. Нет, это пока еще не конец Стены – до вершины шагов двести, но уже хорошо видны легкие кучевые облака, проплывающие совсем низко над головой и задевающие вершину ватными брюхами.
Между Деборой и Гунем разгорелся спор, причем в процессе его девушка неоднократно топала ногой по железу, а змея начала колотить дрожь.
Очередная пещера в ряду других, что подобно бусинам нанизаны на вертикальный туннель. Чань, Хвань и Каплун Лхасса неизвестно из-за чего подрались. Первый приемом "моя-гиря" заехал пяточным суставом в брюхо второму, после чего расплакался; второй попробовал как-то по-особому навернуть крылом третьего, а в ответ раздался такой звук, словно колотушкой ударили по бубну, – это Каплун заехал кулаком по обтянутому кожей черепу летучего мыша. Черная повязка сползла Хваню на глаза, тот улегся на пол передохнуть и обдумать на досуге идею Пустоты в контексте кулака и черепа. И обдумывал ее минут пять, ни разу за это время не пошевелившись, хотя на его морду и уши все время лили холодную воду.
Впрочем, наконец он все же пришел в себя, и Гладия Хахмурка скомандовала подъем. Какие-то тихие звуки, что-то вроде отголоска эха на последнем издыхании, доносились сверху.
На плоском куске базальта стояли чучела.
Здесь имелись: страус, огромный пепельно-серый волк и несколько хищных птиц, не то орлов, не то ястребов. Вокруг висели головы – большие, маленькие, с рылами, пятачками, с рогами и без рогов. Стены, на которых вся эта прелесть обреталась, покрывал темно-вишневый бархат.
Белаван бесцельно прошелся по выставке последних достижений таксидермизма, беспокоясь об оставшихся в кабине фуникулера… А собственно, подумал он, о ком? О попутчиках? Подельниках? Друзьях? Ну, во всяком случае, о Деборе Анчи он предпочитал думать не как о друге, уж это точно…
С мысли о Деби сознание Бела по прихотливой ассоциативной дорожке перенеслось к мысли о его внешности. Вообще-то, де Фей уже давно махнул на нее рукой. То есть он следил за тем, чтобы быть более-менее аккуратно одетым, регулярно причесывался, менее регулярно брился и от случая к случаю стригся. И все.
Уже давно уяснив, что лопоухость, веснушчатость и долговязость – это константы, от которых никуда, хоть выпрыгивай из кожи, не деться, Бел де Фей решил, оберегая душевное равновесие, попросту не думать о них, в чем и преуспел. Какого черта! Если уж уделять часть мыслительной энергии собственной скромной персоне, то, конечно же, полезнее сосредоточиваться на достоинствах, а не на недостатках!
Вот, к примеру, у него приличные, выше среднестатистического, словарный запас и эрудиция, имеется определенный вкус к живописи и литературе, живое воображение и неплохое физическое развитие – хотя и без показухи вроде цистернообразных мускулов и бычьей шеи.
Да, его мускулы не отличаются эффектными габаритами, но зато выносливы. Дело только в том, что большинство представительниц женского пола предпочитают более наглядные воплощения мужской харизмы, чем скрытый в самой глубине организма, крайне редко напоминающий о себе сверхтвердый титановый стержень.
Там, а не здесь. Не в Кабуке. Здесь на внутренние качества мужчин большинству, кажется, вообще начхать. "Но зато, по здешним меркам, я вроде красавец, – подумал Белаван. – Вот и Деби, кажется…"
Описав круг, его мысли вновь вернулись к Деборе, но тут за стеной раздались приглушенные звуки. У де Фея возникло ощущение, что его рассматривают. Он удивленно огляделся.
Три десятка разнокалиберных голов пялились на Бела стеклянными глазами, но теперь возникла еще одна пара, живая. Белаван закрутил головой, пытаясь определить, откуда направлен взгляд, и не смог.
Потом ощущение исчезло, и вновь за стеной раздался шум, сменившийся голосами из коридора. А еще через минуту штора откинулась, и Радужка поманила к себе де Фея.
Изумительно толстая тетка, в шароварах, жакетке и тапочках с загнутыми носками, обошла вокруг Бела, разглядывая его, словно тонкий ценитель редкую почтовую марку, которую, естественно, он не собирается использовать по прямому назначению.
– Осень хоросе, осень! – просюсюкала тетка, опуская лысую голову, в результате чего три ее подбородка уложились на ключице и смялись, как придавленные пласты теста. Маленькие глазки на лунообразном добром лице прощупали через брюки нижние конечности Бела, прошлись по бедрам и торсу – словно филателист оценивал изящность рисунка и потрепанность краев.
– Интересненькая форма, – отметила тетка. – Такая… официальная. Хорошо, Юлия, а когда будет – ах! – повелительница?
Радужка пожала плечами и указала на де Фея горбатым носом.
– Судя по этому, как только стемнеет, Яя.
Она развернулась и ушла вместе с остальными горянками.
– Тебе говорили, зайчонок, сто ты очень-очень миленький? – осведомилась толстуха.
– Яя? – переспросил Бел. – Тебя так зовут? Послушай, а как правильно – Яя или Яя?
– Зови меня просто – хозяйка. Эта твоя одежонка, к сожалению, не подойдет. Яя даст тебе другую, пупсик.
Толстуха протянула мясистую длань к узорчатой занавеске и торжественно отвела ее в сторону.
– А что там? – с любопытством спросил Белаван, шагнув внутрь.
– Как – что? Конечно же, сераль Слиссы Фалангисты.
Он услышал журчание и увидел фонтан с бассейном – покатые каменные края, лилии, золотистые рыбки и водоросли… Это напоминало грот какого-нибудь океанского атолла.
Стены покрывали ковры с пасторальными пейзажами и лобзающимися парочками. К потолку при помощи длинных позолоченных цепей крепились клетки, а в клетках, видимо по случаю нехватки на просторах Кабуки попугаев и других цветастых птиц, сидели воробьи и ласточки.
В углах зала стояла высокая ваза с фруктами, по выложенному плитками полу были разбросаны пуфики и подушечки. Пахло, кажется, лавандой, возможно, мятой, может быть, шалфеем, а еще – какими-то благовониями.
На пуфиках, подушечках и краях бассейна в разнообразных экстатических позах возлежали и восседали юноши.
Яя погладила Бела по плечу и мягко подтолкнула вперед, навстречу двум дюжинам уставившихся на него глаз, цвет которых варьировался от василькового до черного.
– Осваивайся, дорогуша. Сейчас Яя принесет тебе одежду…
Юноша, с фарфоровым лицом, русыми волосами и узким лобиком, грациозно опустился у ног присевшего на край бассейна Бела и посмотрел на него снизу вверх взглядом обиженной косули.
– Откуда ты? – спросил он, робко дотрагиваясь до колена де Фея тонкой рукой.
Белаван слегка вздрогнул.
– О, не пугайся! Тебя здесь не обидят!
– Да?
Бел окинул взглядом обращенные к нему лица, которые очень пригодились бы Посвященной Шанго в качестве наглядного учебного пособия для лекции на тему "Ущербность слабого пола, или Почему мужчины так и не добились ничего толкового за тысячелетия человеческой эволюции". Огляделся и подумал, что, действительно, вряд ли здесь кто-нибудь смог бы его обидеть. Впрочем, он проглядел одну пару исподлобья рассматривающих его глаз, в которых плескалось некое очень сильное чувство.
– Конечно, – подтвердил русоволосый. – Мы здесь все как братья.
– Это… это прелестно, – отметил Бел, употребив единственное слово, подходящее для описания окружающего. – А что вы все здесь делаете?
– Делаем? – Юноша сел, обхватив свои колени. – Ничего. То есть ждем…
– И… чего?
На фарфоровых щеках проступил легкий румянец.
– Ночи, – прошептал он.
– А ночью?.. – подсказал Бел. – Распишете пулю? Напьетесь? Сбежите?
– Ночью приходит повелительница и берет одного или двоих из нас к себе.
Бел почесал затылок и вновь спросил:
– Да, но вас ведь здесь много, так почему вы… ну, не поднимете бунт, не восстанете, не смоетесь, наконец?
Косульи глаза расширились.
– Что ты! Как могут слабые юноши бороться против свирепых вооруженных баб? И, кроме того, для чего нам убегать?
– Фу ты! – сказал Бел и прислушался. – А что это за звук такой постоянно доносится?
– Не знаю. Это началось недавно. Как будто кто-то прорубает в горе ход, правда?
Тут в зал вошла Яя, которая принесла какие-то паутинной тонкости тряпки.
– Уже знакомитесь? – добродушно просюсюкала она, кладя ткань рядом с де Феем. – Тебе следует сделать куп-куп… омовение, лапочка. Ночью повелительница призовет тебя к себе.
Под аккомпанемент завистливого шепота и вздохов толстуха вышла.
Белаван указательным пальцем подцепил за ворот прозрачную кисейную маечку, рассмотрел ее и осторожно положил обратно.
Сбоку раздалось испуганное восклицание. Он посмотрел. Вдоль бассейна, переступая через пуфики и лежащие тела, к нему шла… шел довольно высокий смуглолицый молодой человек, в желтом кимоно, с длинными черными волосами, из которых торчал красный цветок.
– Это Нарцисс! – прошептал русоволосый, поспешно отползая. – Любимый муж повелительницы!
Смуглый остановился перед сидящим Белом, уперев руки в бока.
– Кто ты такой? – истерично выкрикнул он. – Откуда здесь взялся?
Бел пожал плечами, не совсем понимая, что происходит.
– Вообще-то, меня привели против воли. А что?
– Вот как?! – выкрикнул любимый муж, и тут Белаван уразумел, что за чувство преобладает во взгляде смуглого красавца, искажая черты лица, – ревность в своей первобытно-необузданной форме.
– Сегодня – моя очередь дарить Слиссе наслаждение! Она всегда призывала меня одного, а теперь, теперь!.. – Нарцисс вдруг кошачьим движением одной рукой хлопнул Бела по лицу, а другой вцепился в волосы.
Зал наполнился испуганными "ахами" и "охами".
Бел, которому прижавшееся к лицу худое смуглое запястье перекрыло обзор, не глядя, махнул рукой. Его кулак ткнул Нарцисса в бок, и любимый муж, взвизгнув, улетел куда-то с абсолютно не пропорциональной силе удара скоростью.
Зад Бела съехал с покатого бортика, и он упал спиной в воду.
Отдельные восклицания превратились в дружные крики ужаса.
Белаван кое-как перевернулся и встал по пояс в воде, моргая и тряся головой. Нарцисс лежал, уткнувшись лицом в пуфик, и, колотя по полу кулачками, рыдал навзрыд.
В зал вбежала Яя.
– Мальчики, мальчики! – запричитала она, всплескивая руками. – Сто зе это вы, крохотулечки мои?
Когда Антон Левенгук, скрипнув дверью, вошел, Радагар Пукковиц сидел на накренившемся стуле, возложив на стол короткие толстые ножки, и, потягивая пиво из жестянки, что-то немелодично напевал себе под нос. На столе рядом с его пятками лежал женский журнал "Сладкие мальцы", открытый на остроэротической картинке, и в глиняной пепельнице дымилась толстая, как сарделька, сигара.
– Запасы еще остались, – прокомментировал фокусник.
Пук, чуть не полетев со стула, предпринял лихорадочную и жалкую в своей безуспешности попытку одновременно захлопнуть журнал, спрятать банку под расстегнутой рубахой и съесть сигару.
– Уф, мамоньки мои! – выдохнул он, увидев Левенгука. – Это ты!
– Именно. А почему испугался?
– Веришь, думал – кондрашка хватит! Садись, садись! – Пук вскочил и, суетясь больше чем требовалось, выдвинул из глубины каюты кресло. – Когда прибыл?
Бровь Левенгука удивленно приподнялась.
– Ты не знаешь?
– А что, думаешь, эти… вешалки что-то мне рассказывают? Пива хочешь?
Фокусник отказался от пива и уселся в кресло, положив ногу на ногу.
– Решил, это кто-то из них, – объяснил Рагар свое поведение. – Они ж ведут здоровый образ жизни, понимаешь? Пробежки по утрам, зарядка, массаж, по пятницам – солнечные ванны и сеанс мануального массажа. Нет, я не спорю, хотят они прожить до самой смерти шустрыми и тощими – пусть себе, дело личное. Но почему, спрашивается, нужно с маниакальным упорством заставлять делать то же самое и меня? Давеча, – Пук верхом уселся на стуле, глубоко затянулся и отпил из банки, – давеча моя Сашка вдруг начала трындеть: пойди, мол, да пойди на игловкалывание, это, мол, снимает стресс, способствует похудению и нормализует пищеварение. Я ей говорю – у меня ежели стресс возникает, так только от вида ваших костлявых фигур, а похудения я боюсь еще более, чем… феминизьма. И прежде чем позволю какой-нибудь зловещей медсестрище всунуть иголку мне в любимый пуп, я удавлюсь на собственной подтяжке. Они меня затюкали, Антон, веришь, в конец извели, я уже, вишь, – он подергал себя за толстую барсучью щеку, – с морды спал и спать могу не более десяти часов зараз! – Он поднял банку, как бы чокаясь за свое здоровье с кем-то невидимым, и махнул сигарой. – Если бы не это твое вспомоществование, загнулся бы вконец. А эти… злыдни хотят, чтобы их теперь называли не женщинами, нет! Они теперь знаешь кто? Они теперь – "феминоособи противоположного мужскому пола"! "Детородно-половоорганные личности немужского происхождения", ага!
– А это?.. – Длинным пальцем фокусник указал на журнал.
– Что? А! Не… Я ж не ро… – Глазки Пука расширились. – Тьфу! Представляешь, здесь голубых называют розовыми! Розовыми, а не голубыми! Вот умора, а?! Да, так вот, я – не они. Это так, из интересу. – Он показал Антону фотографию, на которой какой-то, видимо сладкий, малец двухметрового роста, с фигурой, в коей смешались стройность и накачанность, замер под душем в неестественной позе и с застывшим удивленно-вопросительным выражением лица, оттянув узкие трусы, демонстрировал мускулистый гладкий зад. – ЭТО они стали распространять в Кабуке. Понимаешь, в их феминизъме, по сути, нет ничего противоестественного или страшного… Хотя много лет назад мы допустили ошибку, предоставив им избирательные права наравне с нами. Но ладно, не хочет дама ходить в юбке, пусть ее, пожалуйста, пусть носит штаны. Не хочет, чтоб мужик подавал ей руку, когда выходят из трамвая, – черт с ней, раз это каким-то образом оскорбляет ее дамье достоинство, пусть сама сходит и расшибает нос о тротуар, ежели споткнется… Но все дело в том, что с этим своим феминизьмом они ж не становятся оригинальными и самодостаточными – они ж просто косят под нас, мужиков! А трюханую независимость хуч на десерт закусывай, хуч первым блюдом ешь – толку с нее все равно ноль, потому как ежели она умная и гордая, то ее и так будут уважать безо всякого феминизьма, хоть она домохозяйка, хоть на ответственной должности…
Левенгук молча слушал тираду Радагара. Судя по блестящим глазам, его уже давно распирали эмоции и желание излить душу.
– Намедни вот тоже собрались на очередную сходку – у них это натурально называется "малая ассамблея" – в кают-компании (без меня, конечно), и вдруг слышу, визги, крики… Примчалась на всех парах моя Сашка да как заорет – беги, кричит, ПРОГОНИ ЕЕ! Ладно, прихожу… Они все повлазили на стулья и столы, а в углу, значит, сидит мышонок – маленький, серый, глаза с бусинки… Моя Сашка мышей особенно не любит почему-то… Ну, я его прогнал. Они, значит, не благодаря, меня выставили, послазили обратно и опять давай обсуждать, как бы половчее прижать кабукских мужиков и выдвинуть кабукских женщ… феминоособей. И вот теперь я спрашиваю – кому нужен этот самый феминизьм, ежели на всю их бестолковую компанию один незначительный серый мыш наводит такой ужас? Натуру-то, натуру не переделать – какой она тыщу лет была, такой и осталась, хоть ты в платье ходи, хоть в брюках, хоть в шортах, хоть… – Пук залпом допил пиво и со стуком швырнул банку под стол, – хоть в драном галифе!
Антон Левенгук насмешливо заметил:
– Да, здесь для наших супруг – истинный рай. С исконным матриархатом… во всяком случае, полным равенством Кабуки… Их идеи легли на благодатную почву.
– А обществах – вдруг взвыл Радагар. – Извини, я тебя перебил, но – общества эти их дрянные! Чтоб, значит, как ты говоришь, идеи туда… в почву, поглубже… Я им талдычу: вы смотрите, куча местных живет впроголодь, одни других грабят, те на сих наживаются, эти тех обворовывают… Ну, единым словом, Средневековье, да еще и после тотальной деформации все порушено… Ну, не хотите вы распространять здесь широко новые технологии – это-то понятно, но ведь о вас же и так все знают как о посланцах богов. Постройте, в конце концов, несколько фабрик, сами на них и руководите, не подпускайте никого к технике, объясните работу станков магической чепухой – но дайте людям работу. Пару школ постройте, предоставьте прокторам, чтоб бандюг гоняли, обычное реактивное оружие… местным, понимаешь, порох, в общем-то, известен, но оружия порохового почти нет, потому как в Кабуке мало некоторых ингредиентов, порох, значит, в дефиците…
– Ну нет… – начал фокусник.