– А Вессантра, Савимур? – спросила Хахмурка.
– Не. – Лхасса почесал затылок. – Нема их. Токмо те двое и ящур.
– Это какой ящур? – удивился Зигрия.
– Гунька, г'рю…
– Гунь Ситцен? – Матхун нахмурился, вспоминая. – Но он же был пауком.
– Шо не знаю, то не знаю, командир. Щас он как есть ящур.
– Как же ты его узнал?
На лице Каплуна отразилось недоумение.
– А и вправду, командир… Он же пауком был… Не пойму… Морда вроде другая, но все ж таки – он, Гуня…
Гладия Хахмурка решительно поднялась из-за стола и приказала:
– Как тебя… Колун, веди меня, – и добавила, обращаясь к Зигрии: – Я все организую. По дороге захватим других хамелеонов и доставим тех троих сюда.
Недотычки чем-то напомнили Белавану городок, в котором находился его родной интернат. Деревянные и каменные дома с наклонными крышами и жестяными водосточными трубами, канавы вдоль стен, окна с массивными ставнями, крепкие двери, заборы и ограды. И люди… Те же люди, у которых даже одежда не намного отличалась от привычной ему.
Попадались полицейские, здесь именуемые прокторами. Так их назвал Гунь Ситцен, судя по всему питавший к представителям закона классовую ненависть. Вооружены они были короткими шипастыми дубинками.
Кое-что смущало Бела. Когда он понял, что именно, то уже не удивился.
Прокторы были женщинами.
И все, что слонялись без цели по улицам, сидели на лавках, спорили и ругались от скуки с такими же скучающими личностями, были женщинами.
А вот немногие мужчины деловито передвигались с ведрами и сумками, торговались на рынке, мимо которого прошли путники, и гуляли с детьми.
Детей, кстати, хватало. Девочки с криками гонялись друг за дружкой, дрались игрушечным оружием, играли деревянными солдатиками и тягали за волосы мальчиков. Мальчики же в основном лепили из песка куличики (что, по общему мнению, являлось неплохой практикой, воспитывающей в будущем послушном муже прилежание на кухне) и баюкали кукол (что, как считается, способствует приобретению навыков правильного обхождения с младенцами). И лишь некоторые отдельные сорванцы гоняли почти наравне с девчонками, снисходительно принимавшими их в свои компании.
Белаван долго рассматривал эту суету, в конце концов не выдержал и воскликнул:
– Не могу понять, кто у вас детей-то рожает? Спутники уставились на него.
– Женщины, натурально, – сказал Ситцен. – А у вас что, наоборот?
– Нет, и у нас так. Но у нас они же потом, как правило, и воспитывают детей! И они же, как правило, занимаются домашним хозяйством!
– Ну да? – изумился Гунь. – А мужики-то, мужики чего делают?
– Ну, деньги зарабатывают… обычно. Содержат семьи, заботятся о них… чаще всего. Защищают домашний очаг… бывает.
– Это как же зарабатывают? Все, что ли, на панель скопом валят?
– Нет, нет, занимаются обычными мужскими делами. – Бел покосился на Дебору, слушавшую его с широко раскрытыми глазами.
– Теперь я понимаю, – пробормотала Деби, пока хамелеон от изумления щелкал зубами. – Понимаю, почему ты с самого начала так вел себя.
– Существует, конечно, такое понятие, как матриархат, – не слушая, возбужденно продолжал Бел. – Но у вас он достиг каких-то гипертрофированных размеров!
– Раньше было лучше, – вставил Ситцен. – То есть все равно так же, да не совсем – мужичье и бабы были как бы равны. Но Шангуха повела свою политику, и как-то постепенно все сместилось… Она поставила на большие должности одних только женщин, попихи в церквах вдруг стали говорить о том, что, мол, боги хотят, дабы муж стал послушен жене своей… И все в таком же женском роде.
Бел возразил:
– Но тут ведь дело упирается еще и в простую мускульную силу. Мужчины физически в принципе сильнее женщин. У них… у них просто мускулов больше!
– Нет, – возразила Дебора, более-менее пришедшая в себя. – Еще давно мыслитель Павзаний доказал… Ну, по крайней мере, кому-то он это доказал… Что лишь два из семи мышечных волокна в теле особей мужского пола работают на полную силу, тогда как в теле особей женского пола работает четыре, а то и пять из семи волокон. И потом, ведь часто исход драки зависит не от физической силы, а от уверенности, решительности и умения, правда?
– Во! И тут наши тетки дадут сто очков вперед нашим мужичкам, – подтвердил Ситцен. – Слушайте, есть хочется – спасу нет. Бывали мы с братками в Недотычках и всегда останавливались пообедать в "Горячителе Утробы". Недорого, а кормят вкусно, токмо завсегдатайки достают иногда. Пойдем туда, что ли? Э, а у кого-нибудь деньжата есть?
– У меня-то откуда? – рассеянно ответил Бел, думая о том, что спутники достаточно легко восприняли его иномирное происхождение, а также утверждение о нынешнем пребывании Кабуки внутри шляпы.
Там, где он обитал раньше, реакция отличалась бы в корне, решил Бел. Но у носителей иной культуры, не отторгающей магию Шанго и пережившей в недалеком прошлом глобальную необъяснимую логикой катастрофу, каковой являлось оцилиндри-вание… Ясно, что в такой культуре понятие о преобладании логического порядка над хаосом расшатано.
Деби порылась в карманах своих джинсообразных шорт и извлекла несколько монет желтого металла.
– Можно? – Белаван взял одну и повертел в пальцах, рассматривая. На аверсе была выпуклая цифра "пять" и надпись "унок", на реверсе – профиль дамы с длинным благородным носом и высоким лбом, дающим понять, что под ним скрывается многоопытный, проницательный и изощренный ум. На голове присутствовало нечто, напоминавшее под определенным углом зрения корону. Над короной расположенные полукругом буквы составляли надпись: "Посвященная Шанго".
– Унчата у нас были и раньше, – пояснил Ситцен. – А вот башка Шангухи появилась на них недавно… Ал! – заорал вдруг хамелеон. – Мои, ей-же-ей, мои!
Белаван поднял голову.
По улице неслись два мохнатых паука, а за ними еще несколько тварей покруче.
Он обошел всю станцию, заглянул в подпол и залез по шаткой лесенке на чердак, но смотрителя не обнаружил. Здесь вообще не было никого живого, кроме тараканов и мух. И естественно, жив сам фокусник… Хотя в минуты душевных сомнений Левенгук имел привычку мрачно шутить по поводу относительности этого утверждения.
Кровать со смятым одеялом, немытая посуда в ведре, давно потухшие масляные фонари – все это наводило на определенные мысли. И мысли не из приятных.
Левенгук, все это время таскавший цилиндр с собой, страшась даже на секунду выпустить его из рук, поставил шляпу на стол полями вверх и задумчиво осмотрел со всех сторон. Он уже понял, куда подевался смотритель станции. Сам фокусник не собирался в ближайший год путешествовать, но теперь… К тому же он прекрасно осознавал, что подобие дисциплины в цирковой труппе поддерживается лишь страхом ее членов перед хозяином. И даже не перед ним, а перед тем фактом, что некоторые, пытавшиеся ранее бороться с диктаторской манерой управления, которую демонстрировал Левенгук, исчезли без следа. Теперь же большая часть труппы уже, наверное, разбежалась. Но историю со смотрителем ни в коем случае нельзя пускать на самотек, – это могло стать причиной катастрофы.
А значит, оставалось одно.
Белаван и Дебора метнулись в обратном направлении, но там улица оказалась перекрыта еще тремя существами, словно сошедшими с гравюр времен великой инквизиции и охоты на ведьм.
– Сюда! – услышал де Фей крик и следом за Деби вскочил в дверь лавки… Зеркальной лавки, как стало ясно через мгновение.
Их фигуры вытягивались, съеживались и расплывались в круглых, овальных и квадратных, потолочных, настенных и напольных зеркалах. В некоторых из них Бел мог созерцать свою физиономию в очках и растерянную мордашку Деби, а в других – аккуратную, обтянутую джинсовой материей попку и худой зад в обвисших штанах… Свой собственный, как он вскоре догадался с некоторым внутренним содроганием.
Хозяина видно не было, зато обнаружилась неприметная дверь. Бел ринулся к ней и влип носом в очередное зеркало, чуть не разбив очки. Пока он возвращал им правильное положение на своей переносице, Деби куда-то подевалась, и де Фей увидел, что окружен пауками и гигантскими летучими мышами.
Десятки отражений тянули к нему волосатые лапы и кожистые крылья с длинными загнутыми когтями, жуткие образины корчились, оглашая помещение криками. Отражаясь от многочисленных зеркальных поверхностей, крики сливались в бесовскую какофонию. Бел помчался сквозь отражения, вытянув перед собой руки.
Кончик крыла скользнул по щеке, чья-то лапа зацепилась за плечо, но он вырвался и наконец ощутил под ладонями шероховатую деревянную поверхность. Белаван распахнул дверь, прыгнул, захлопнул створку за собой и, нащупав засов, задвинул его.
Он стоял в захламленной кладовой с большим количеством пыли, паутины, темных углов и густых теней. Из-за двери доносились крики и звон осыпающихся зеркальных осколков, сопровождавшийся невнятной руганью.
Из дальнего, самого темного угла выдвинулась тень и превратилась в фигуру седого старичка, со сморщенным лицом, седыми буклями и круглой шапочкой на голове.
– Кто это, кто? – опасливо поинтересовался старичок.
В дверь ударили.
– Выход!.. – прохрипел Белаван. – Где?
– Это что это творится? – запричитал старичок. – Товар, мой товар!
В дверь ухнули опять, после чего раздался шум упавшего тела.
– Где выход? – с надрывом повторил Белаван.
– Молодому человеку нужен выход, нужен? – переспросил старичок, шмыгая носом. – Ладно, я таки скажу ему, скажу, чума на голову ему! Вот он, вот выход!
Цепляясь ногами за рухлядь, де Фей пересек кладовую и обнаружил в стене над полом узкий лаз, закрытый ситцевой занавесочкой.
Откинув ее, Бел прополз через отверстие, вскочил и увидел внутренний дворик, образованный стенами домов и невысокой зеленой изгородью. Бел с разбегу перевалился через нее, оцарапав руки и чуть не разбив очки.
Теперь он находился на улице, солнечной и тихой. Какой-то мужчина, с ребенком на руках, поспешно нырнул в ближайшую дверь. Еле слышные крики доносились из-за домов, где-то лаяла собака. Белаван остановился, соображая, каким путем вернуться, чтобы помочь Деборе. Выбрав направление, он прошел через арку, миновал сухой фонтан и нырнул в узкий проход между домами, все это время мучась от неотвязного ощущения, что ему чего-то не хватает.
Спустя минуту Белаван забрел в глухой тупик. Звуки потасовки давно смолкли. Он заблудился. И одновременно понял, что за мысль мучила его. Мысль о шпаге из распрямленной, заточенной кочерги.
Де Фей даже не помнил, когда выпустил ее из рук.
Он бродил по городу с полчаса, беспокоясь о Деби, переживая из-за потери шпаги и чувствуя, что бои местного значения, с недавних пор начавшие разыгрываться в его желудке, постепенно превращаются в сражение на всех фронтах. Наверное, это и послужило причиной, что перед одной из вывесок, в изобилии украшавших стены домов, Бел остановился.
"ГОРЯЧИТЕЛЬ УТРОБЫ". Некоторое время Белаван пытался сообразить, от кого слышал это название, а потом вспомнил слова Гуня Ситцена о трактире, где кормят недорого и вкусно.
"В конце концов, – подумал Бел, – я не найду Дебору, бесцельно слоняясь по городу. Если ей все же удалось убежать, то, возможно, она вспомнит, что этот трактир – единственное, о чем я здесь хоть что-нибудь слышал".
Оказавшись внутри, Белаван пожалел, что вошел. Может быть, решил он, было бы лучше все же подождать снаружи.
Он отродясь не курил и вообще предпочитал свежий воздух, а здесь атмосфера была не только прокурена, но и наполнена густым чадом.
Он ценил тишину – здесь же уши впору затыкать комьями ваты размером со стог сена, да и то не очень-то помогло бы.
Он не любил толпу – количества толкавшихся здесь людей хватило бы для формирования команды военного крейсера, с условием, что команда эта, начиная от последнего юнги и заканчивая капитаном, будет состоять из женщин.
Но, так или иначе, Белаван вошел. И, войдя, помимо запаха немытых тел ощутил также дивный дух жарившегося на открытом огне мяса. В большом зале с закопченным потолком стоял очаг, на вертеле медленно вращалась кабанья туша. Из дверей кухни вышел человек с уставленным тарелками подносом в руках.
Шумная компания как раз освободила стол. Сунув руку в карман, де Фей нащупал там монету в пять унок. Гадая, как далеко зашла инфляция в мире Цилиндра, он уселся за свободный стол. Молодой парень, в обтягивающих брючках и пестрой безрукавке, уставился на очередного посетителя, открыв рот.
– Ты… один? – спросил он наконец. – Или ждешь кого-то?
– Я жду только, когда меня покормят, – заметил Бел, у которого с голодухи уже разболелась голова.
– А… – Парень растерянно огляделся. – Покормят? Может, тебе… гм… присоветовать кого-нибудь, кто бы угостил тебя?
– Нет, нет, – возразил Бел. – У меня есть пять унков.
– Унчат, – машинально поправил официант. – Значит, ты просто хочешь… гм… поесть? За свой… гм… счет?
– Это что, так удивительно?
– Нет, вообще-то нет, но… – Официант умолк на полуслове, ощущая, что в такой ситуации есть нечто принципиально неправильное, но не в силах понять, что именно.
Бел решил сделать наконец заказ.
– Ну, тогда я хочу какой-нибудь фруктовый сок и… э-э… бутерброд с бужениной.
– Бута, – неуверенно заметил парень после продолжительной паузы, – это такая река неподалеку отсюда. И если ты хочешь перейти ее вброд с какой-то божьей Ниной, то тут я тебе не помощник. И если по дороге тебе нужно непременно давить из фруктов… как ты сказал?.. сок…
– А какие у вас есть напитки? – уточнил Бел.
– Напитки? Гм… самые невинные: обычная водка, водка-бормотуха, бренди-упадуха, глинтвейн по-недотычски и наш фирменный коктейль "Ядовитая плесень"… Ага, еще есть наливка из сока южных кактусов…
Через минуту, получив наконец заказ, удовлетворивший их обоих, официант ушел, виляя бедрами. Бел проводил его внимательным взглядом – ведь этот молодой человек оказался одной из первых мужских особей человеческого вида, с которым де Фей здесь общался.
И ведь такое считается нормальным в Цилиндре, подумал Бел, просто…
Цветы, чтобы привлечь опыляющих их пчел, распускают яркие бутоны. Хотя мужчины все же относятся к разряду… как бы это сказать… опылителей, а не опыляемых. Впрочем, случается и по-другому: например, у некоторых видов птиц самцы украшены шикарными хвостовыми перьями и залихватскими хохолками, тогда как самки с точки зрения внешности довольно бледны.
"В этот мир я не вписываюсь почти так же, как и в свой родной", – решил Белаван.
Он не являлся образчиком мужественности, но все же мужское начало в его натуре преобладало – хотя и не отягощенное поверхностными украшениями вроде могучего подбородка, стального взгляда и показной грубоватости. А потому Бел не мог представить себя кокетливо покачивающим бедрами под взглядами женщин.
Каковых женщин сейчас вокруг де Фея хватало, причем в самой разнузданной их ипостаси.
Они резались в карты, хохотали хриплыми, прокуренными голосами, сидели, положив ноги на столы, обменивались сальными шуточками, хлопали друг друга по плечам, бранились, исполняли хором песни непристойного содержания и приставали к официантам с фривольными предложениями.
Парень, который принял у Белавана заказ, отбившись от дюжины попытавшихся ущипнуть его рук, пробрался к столу и выставил перед Белом стакан с вином и тарелку с большими кусками сильно прожаренного мяса.
– Спасибо, – поблагодарил Бел.
– На здоровье, – сказал официант. И добавил: – Может, все-таки сразу познакомить тебя с кем-нибудь поприличней?
– Не надо, – вздохнул Бел.
– Ну, как хочешь, – сказал официант. И опять добавил: – В таких местах честные юноши должны помогать друг другу. Если что – кричи.
И ушел. Белаван проводил его удивленным взглядом и принялся за еду. Не успел он прожевать и несколько кусков, как произошло то, что, собственно говоря, в подобной ситуации и должно было произойти.
За его стол кто-то уселся, и низкий, хриплый, но все же, судя по некоторым особенностям, принадлежащий женщине голос произнес оригинальное:
– Скучаешь, крошка?
Бел медленно дожевал, медленно проглотил и медленно поднял голову. Лицо, которое открылось его взгляду, было круглое, как сковорода, и багровое, как если бы эту сковороду хорошенько раскалили на огне. В левом ухе тускло поблескивало массивное кольцо; во рту тускло поблескивали фиксы; поросячьи глазки тоже тускло поблескивали – не то от водки-бормотухи, не то от бренди-упадухи.
Фигуру дамы целиком рассмотреть из-за стола не получалось, но складывалось впечатление, что формой она напоминает грушу. Большую, перезрелую, распираемую изнутри сочной мякотью. Волосы на яйцеобразной голове выстрижены и лишь с геометрического центра макушки на правую бровь свешивался длинный черный чуб. Левая бровь, разделенная широким розовым рубцом, состояла из двух половинок.
– Такой красавчик – и без охраны, – выдала тетка еще одну злободневную сентенцию.
– Я не нуждаюсь в охране, – вежливо, но строго ответил Бел. – Я просто ем.
– Просто ешь? – Почему-то это заявление вызвало у собеседницы улыбку от уха до уха, словно широкая трещина расколола сковородку на полумесяц и ущербную луну. Она развернула массивное тело на сорок пять градусов и, в то время как Бел лихорадочно запихивал в себя куски и заливал их вином, стремясь побыстрее разделаться с едой и смыться, поведала громким голосом компании за соседним столом: – Малыш просто ест!
Видимо, в этом содержался какой-то неуловимый для постороннего вроде Бела узкотрактирный юмор, так как компания разразилась изящным гоготом, перемежаемым поощрительными возгласами.
– В этом грязном мире, милый, – поведала тетка, вновь поворачиваясь к де Фею, – ничего не происходит просто так, заруби это на своем симпотишном носе. Может, мы с тобой сейчас отправимся в один из уютных кабинетов на втором этаже? Сечешь, какой там основной предмет меблировки?
Бел подумал и предположил:
– Что ж, наверно, кровать.
– Сечешь! – Тетка погрозила ему пальцем. – Уже бывал там, рыбка?
– Вообще-то нет. Просто это логично. Благодарю за предложение, но вы мне не нравитесь.
Он заметил, что разговоры за соседними столами стихли и внимание значительной части присутствующих обратилось на забавную, с их точки зрения, сцену.
Тетка поведала:
– Он говорит, я ему не нравлюсь! Последовали очередной взрыв скабрезного смеха и очередная порция одобрительных выкриков.
– Ну, красотуля. Кому какое дело, что нравится, а что не нравится тебе? Главное – ты нравишься мне. А раз так… – Массивная рука тяжело опустилась на плечо де Фея.
Раздался чей-то давящийся смехом голос:
– Давай, Шмульдия, заставь его впердюлить тебе по самые эти самые.
Откуда-то из чадного воздуха, тонко жужжа, прилетела короткая стрелка с желтым перышком на конце и, чпокнув, воткнулась в стол рядом с локтем тетки.
Разговоры стихли, на стол упала тень, и Шмульдия с Белаваном подняли глаза.
Дебора Анчи сжимала под мышкой шпагу Бела. Шмульдия медленно и очень внушительно подняла свое тело из-за стола, ничуть, кажется, не впечатленная ни дротиком, ни шпагой, ни выпяченным маленьким подбородком. Ее торс, ставший теперь видимым во всей своей красе, впечатлял. Каждая грудь под натянутой кожаной рубахой превышала размером голову Деборы.