Глава 28
Генерал Эдвард Селин, граф Бисток, хмуря недовольное лицо, быстро поднялся по широкой лестнице, ведущей в южное крыло замка Вивлен и остановился у дверей, за которыми располагались покои королевы. Из тысяч прекрасных комнат замка Вивлен королеве Шелоне выделили самые лучшие – несколько просторных залов, примыкающих непосредственно к покоям императора, и имеющим свой собственный выход в зимний сад дворца. Эти апартаменты принадлежали ранее покойной матери Конрада, императрице Веронике, герцогине Рифлера, графине Армельтии. Вероника, скромная и добрая женщина, любимица двора, после тяжелых родов как-то быстро угасла, теряя жизненные силы буквально по часам, и едва юному Конраду исполнился месяц, как она отправилась к ногам Иллара. Старый император, человек безрассудный и безвольный, после смерти жены, ударился во все тяжкие, и оставив сына на попечение генералу Коррону, а империю на попечение Россенброка, проводил свое время с имперскими егерями в безудержном пьянстве, и закончил свою жизнь захлебнувшись собственной блевотиной, отмечая очередную удачную охоту.
Перед дверью генерала встретил караул – четверо лучших гвардейцев Краста. Рыцари почтительно склонили головы в приветствии. Одни из них, в чине арион-майора, сделал шаг вперед и доложил:
– Господин генерал! Королева в своих покоях. С ней младенец Николай, старуха и новая служанка, госпожа Виктория. А также, господин Долла. Прикажете доложить о вашем визите?
Селин выслушал рапорт и отрицательно покачал головой.
– Не надо, майор. Я не собираюсь беспокоить королеву. Сообщите госпоже Виктории, что я желаю видеть ее у себя в кабинете, как только это ей позволит королева. А сейчас, я хотел бы побеседовать с господином Долой.
Рыцарь четко развернулся и скрылся в дверях. Селин отошел к балюстраде, облокотился о мраморные поручни, и глядя на стенную роспись, задумался.
Рано утром во дворце объявился сам архиепископ Новерганский Гумбольдт. Священник прибыл верхом, в страшной спешке и пребывал в жутком настроении. Он ругался как эркуланский сапожник, богохульствовал и раздавал пинки прислуге. Селин, до этого не встречавшийся архиепископом лицом к лицу, тем не менее был наслышан о тяжелом характере Гумбольдта, но такое поведение старого священника его немного озадачило. Вскоре причина все этого стала известна – на архиепископа напали, и не кто-нибудь, а Истребители Зла, и это означало только одно – раскол в рядах церкви, столько лет тянувшийся тонкой трещинкой в одночасье превратился в бездонную пропасть, которую не перепрыгнуть, и возможно, что и не перелететь. Архиепископа тут же принял сам Император, они беседовали достаточно долго, и за это время Селин постарался как можно подробнее опросить монахов, сопровождавших Гумбольдта на пути из Новергана в Рифлер. Информация, которую ему поведали монахи, не оставляла времени на длительные размышления, и он тут же приступил к действиям. Его люди по всему Вивлену взяли под стражу открытые и тайные убежища инквизиции. Гвардия полковника Краста была поднята по тревоге и окружила императорский дворец, а в город вошел расквартированный рядом арион "Непобедимых". Сам Селин лично посетил неприметное серое здание на краю Мучного Квартала и побеседовал с женщиной по имени Молли, более известную всему Вивлену как Большая Ма или Дочь Мантикоры.
Раскрашенная, как бантуйский лесной шпион, толстуха поведала ему о том, кто заплатил Тихому Дому за защиту архиепископа Новерганского. То, что он услышал, лишь укрепило его самые серьезные подозрения, и по возвращению в замок, он не переставал думать о предстоящем сражении, и какую роль в этой битве можно будет отвести этой странной Виктории, милой женщине, торговке цветами, снабжающей городских красоток омолаживающими кремами, расчленяющей трупы, заказывающей охрану самому архиепископу, и лечащей самую могущественную правительницу Лаоры.
Сзади послышалось хриплое покашливание. Селин повернулся, но вопреки ожиданиям увидел вовсе не Доллу. Перед ним стоял, тяжело опираясь на толстую трость, очень высокий сутулый старик в черном кожаном мундире. Морщинистая кожа его длинного лица отдавала болезненной желтизной, а под неприятными колючими глазками набрякли темные мешки. Старик двинул длинным костистым носом и сипло пробурчал:
– Вас трудно застать на месте, генерал…
Селин почтительно склонил голову и коснулся пальцами переносицы.
– Прошу прощения, граф… Государственные заботы не позволяют мне долго засиживаться в кресле. Вы могли бы отправить мне сообщение курьером, и я бы тут же разыскал вас. Еще раз прошу прощение, за доставленные неудобства.
Граф Саир Патео поморщился, затем аккуратно взял генерала под локоть и указал тростью вдоль коридора.
– Пройдемся, генерал… Наша беседа будет краткой и не займет у вас много времени.
Селин почтительно кивнул. Краем глаза, он заметил, как из дверей покоев королевы вышел Долла, но заметив их, понимающе покачал головой и шагнул в тень массивной колоны. Патео, тем временем, продолжая говорить, все дальше увлекал генерала за собой по коридору.
– Я наконец-то отошел от дел, генерал… И это очень хорошо. Когда-нибудь, и вы познаете это чувство, если доживете, конечно… – Граф негромко засмеялся и продолжил, – Экспедиция в Аведжию подорвала мои физические и душевные силы, возможно, что императору следовало отправить туда кого-нибудь помоложе и покрепче… Впрочем это уже в прошлом, как и многое другое. Вернемся к настоящему. Как видите, генерал, мне осталось недолго… – Селин открыл было рот, но Патео взмахнул тростью, прерывая все возможные возражения, – И не надо лишних любезностей. Это так, я умираю, и скоро присоединюсь к моим друзьям – к брюзгливому Коррону, о, как мне не хватает сейчас его продолжительных сентенций… К хитрому и мудрому Россенброку… И я надеюсь, что Джайллар смилостивится над нами и позволит хотя бы периодически собираться где-нибудь за бокалом вина… Опять я за свое… – Он остановился, высвободил руку и улыбнулся Селину. Улыбка вышла удивительно доброй. Селин ободряюще улыбнулся в ответ.
– Некоторое время назад, генерал, вы пришли ко мне и попросили об одной любезности. Я выполнил вашу просьбу, и сейчас назову вам имена предателей. Настоящих, хочу заметить, предателей, а не тех, из кого признания вытягиваются путем отрывания гениталий раскаленными щипцами в Башне Всевышнего Милосердия. Узнав эти имена, вы сможете справиться с Троями, и получить их деньги. Я надеюсь на это. Однако, хочу вас предупредить… – Патео внимательно посмотрел Селину в глаза. – То, что я вам скажу – очень важно. Уничтожение банков обязательно приведет к серьезным политическим изменениям, возможно, что и к кризису власти в Лаоре. Императору просто необходимо будет знать это. Последствия такого шага не раз обдумывал сам Россенброк и считал их непредсказуемыми. Вам придется столкнуться с этими проблемами и разрешить их в кратчайшие сроки, иначе – возможно пришествие хаоса. После того, как банки перестанут существовать – образуются пустоты, которые придется заполнять империи, помните об этом. В данный момент, от денежных потоков, которые контролируют банкиры, зависит очень много, слишком много…
Селин устало вздохнул и развел руками.
– Во всем этом прослеживается какая-то закономерность, граф. Этот последовательно мир изменяется. Мы нарушили расстановку сил, победив Аведжию, сейчас грядет кризис церковной власти, а впереди нас ждет неминуемый кризис власти политической. Возможно, что наш молодой Император станет во главе совершенно нового мира, мира, который вы не знали, граф.
Патео выслушал его, опустив седую голову, и также, не поднимая головы, ответил:
– Это то, о чем мечтал старый канцлер. Новый мир, единый, нераздробленный. Мир, устремленный в будущее. Вот только слишком высока вероятность ошибки, генерал. Совершите ошибку – и этот мир так и останется на дне пропасти. Ошибетесь – и эти земли зальются кровью анархии и непримиримых войн.
– Мы постараемся не совершать ошибок, граф… И спасибо, за предупреждения.
– Я в этом не сомневаюсь, генерал. Иллар вам в помощь. Теперь, вернемся к насущным делам. Мои люди выяснили, кто вам нужен. Думаю, старина Картавый обрадуется таким постояльцем. Насколько я знаю, фальшивые слухи об экономическом упадке Империи достигли нужных ушей, и Трои всерьез уже возомнили себя хозяевами этого мира, они проводят массовые закупки по всем главным хозяйственным зонам, скупая на корню промыслы, шахты, целые города. Настал момент главного удара, и все это будет принадлежать императору. Я бы только хотел перед смертью навестить самого Троя, в его доме в Норке. – Патео поднял голову и нехорошо ухмыльнулся. – Надеюсь, генерал, вы не откажите старику в такой маленькой просьбе…
Глава 29
Аттон приблизился к городу с севера. Он специально сделал внушительный крюк, рассчитывая на то, что если его и буду ждать, то, вне всякого сомнения, с южных ворот. Он осмотрел с холма белые стены и башни замка, и минуя обширные ухоженные виноградники, спустился в небольшую деревушку, приткнувшуюся у самого берега Тойль-Навир. В деревне Аттон разыскал постоялый двор, снял комнату, плотно пообедал тушеной индейкой и чуть пригубил местного вина, и щедро заплатил хозяину за обещание позаботиться пару дней о его вещах и, главное, лошадях. Здесь, севернее Бадболя, лошади были уже редкостью, и стоили изрядно. Местные предпочитали обходиться неторопливыми и недорогими оленями, а в работе на полях, и для тяжелых перевозок использовали грузных чешуйчатых волов с длинными закрученными рогами. Так что забота о лошадях была вовсе не лишней. Хороший объезженный конь стоил десятка волов, и конокрадство в этих краях процветало.
Укрыв лошадей в стойлах, Аттон перенес свои пожитки в отведенную ему комнату, и дождавшись ночи тихо покинул двор, переодетый в драный грязный балахон. На голову он нахлобучил большую соломенную шляпу бортника, а свои дорожные сапоги из крепкой кожи сменил на разбитые грубые ботинки. Из оружия Аттон взял лишь большой нож бирольской стали, который укрепил на предплечье с помощью ремней.
В образе бездомного, скитающегося по землям в поисках приработка, он миновал мост через Тойль-Навир, вышел на мощеный имперский тракт, и к тому времени, как Вторая Луна закатилась за горизонт, подошел к городским воротам. Перед воротами, в ожидании рассвета столпились местные крестьяне с лотками и тележками. В шумной толпе Аттон заметил несколько больших, груженых мешками и клетями с птицей повозок, запряженных четверками волов, и осторожно пробрался к ним. Он имел кое-какие сведения о быте местных контрабандистов, к тому же, ему совсем не хотелось привлекать лишнего внимания, и как только заскрипели блоки городских ворот, он немедленно юркнул под телегу и пристроился в тесной полости, как будто специально предназначенной для таких случаев. Прямо над ним, аккуратно привязанные за горлышки, висели оплетенные круглые бутыли, судя по терпкому аромату, наполненные дорогими настоями южных трав. Аттону пришло в голову, что возможно, он занял чье-то место, и тут же получил подтверждение своих предположений – кто-то больно стукнув его по руке проник под телегу, и ругаясь сквозь зубы, устроился рядом. Ему в ухо часто захрипели перегаром и зубовной гнилью. Дышать сразу стало нечем. Аттон поморщился, подумал о том, что ему предстоит долгий тряский путь по улицам города, затем вывернул руку, нащупал в темноте худое горло, и вдавил пальцы в липкую кожу. Он давил до тех пор, пока тело его случайного соседа не перестало подергиваться.
Где-то наверху закричал возница, щелкнул бич и телега, скрипя всеми колесами сразу, медленно тронулась. Аттон лежал на неструганных колючих досках, положив руку под голову, и вглядываясь в просвет между днищем и колесами, внимательно вслушивался в окружающие звуки. Они остановились в городских воротах, очевидно, для проверки стражей и уплаты полагающейся пошлины, затем, спустя немного времени у какой-то лавочки, мостовая перед которой нестерпимо воняла падалью, и, наконец, повернули к городскому базару. Аттон неплохо знал столицу герцогства, и как только подпрыгивающий ход телеги сменился на плавный и размерный, свидетельствующий о том, что они приближаются к городской площади, он сразу же выбрался из своего убежища, и выждав, когда повозка пройдет рядом с подворотней, сполз на мостовую и тут же бросился бежать. Остановился он только через квартал, и внимательно оглядевшись, достал из-за пазухи шляпу, надвинул пониже на глаза и двинулся неспешным шагом к улице Созвездий, где располагались ювелирные мастерские, маслобойни и где на постоялом дворе "Шестилапый гусь" его должны были ждать имперцы.
Двигаясь по улицам шаркающей старческой походкой Аттон внимательно поглядывал по сторонам, и старался как можно более незаметно миновать многочисленные патрули местной стражи.
В этом городе его хорошо знали. Наверное, даже слишком хорошо. Семь лет назад, он въехал в столицу герцогства Данлон через самые большие Восточные ворота, въехал, ни от кого не таясь вместе с аведжийским караваном, следующим из Бироля. Караван следовал на ежегодную данлонскую ярмарку, крупнейшую ярмарку Лаоры, от Бреммагны до Предела Болот. Аттон же сопровождал караван совсем с другой целью. Он путешествовал по землям Лаоры в поисках Душегуба Крэя, безжалостного убийцы и насильника, провозгласившего себя Королем Дорог. Крэй держал в страхе все тракты Империи и не только, за ним несколько лет безуспешно охотились службы крупнейших государств и охотники за головами, нанятые купцами и банкирами. Но Душегуб был неуловим. Под его началом находилась целая армия отпетых головорезов, они совершали дерзкие набеги на провинции, вырезая целые поселения. В тот год армия Крэя почти парализовала торговлю между странами, ярмарки в Маэнне и Куэйте так и не состоялись, но герцог Данлонский Патрик Девятый, тем не менее, решился на проведение очередной ярмарки, и привлек для безопасности целый имперский арион, расквартированный в Данлоне. Аттон сомневался, что Крэй решится атаковать большой город, в котором, к тому же полно имперских рыцарей, но оказался неправ. В день открытия ярмарки, когда сам правитель герцогства решил выступить с речью, в огромную толпу, собравшуюся на площади у городской ратуши, полетели стрелы. А дальше люди Крэя устроили настоящую резню – в толпу ворвались вооруженные всадники, и рубя на право и налево, двинулись к центру, туда, где прятался за спины имперских рыцарей сам правитель Данлона. Испуганный народ в панике побежал, и на площади тут же началась давка. Люди падали на скользкой от крови щебенке прямо под копыта лошадей. Лучники на крышах домой продолжали осыпать площадь смертоносными стрелами. Разбойники быстро сломили сопротивление городской стражи, и лишь опытные аведжийские и рифлерские караванщики успели возвести подобие баррикады на самой краю площади, и яростно сражались, защищая собственные жизни и имущество. Не имея возможности двигаться через площадь, Аттон присоединился к караванщикам, все вместе они отогнали нападавших от своих укреплений, а рифлерские лучники из обозной охраны, быстро очистили близлежащие крыши. Все это время Аттон не переставал посматривать на площадь, и как только заметил самого Крэя, орудующего в толпе огромным двуручным мечом, сразу же бросился наперерез. В последствии, ему не раз довелось услышать от очевидцев и просто от говорливых бездельников живописание этого поединка, приукрашенное многочисленными сомнительными подробностями, но на самом деле все было гораздо проще. Не было грозных выкриков, не было обмена бранью, не было длительного кружения и сказочной пляски мечей. Была давка и страшный шум, производимый бьющимися в разных концах площади воинами, стонами и воплями раненных и умирающих, женскими визгами и лошадиным ржанием.
Перепрыгивая через окровавленные тела, Аттон на бегу бросил все свои лезвия, ни разу не промахнувшись, и врезался в толпу личных охранников Крэя, рослых воинов, с горящими от имры безумными глазами. Сражаться никто из них толком не умел, они по-мясницки рубили воздух тяжелыми мечами, и Аттон положил их всех, не прилагая особых усилий. Крэй, прорубающийся сквозь строй имперской пехоты, заметил его, и не опуская тяжелого меча, вырвал из трупа короткое копье и почти без размаха бросил в Аттона, но он легко уклонился, и добравшись до самого Крэя, просто поднырнул под свистящее длинное лезвие, темное от крови, и одним движением отрубил самозваному Королю Дорог кисти рук. А затем, чуть развернувшись просто отсек вопящую от бешенства и боли бородатую голову. После того, как голова предводителя разбойников покатилась по мостовой, налетчики сразу же перешли в отступление, закончившееся паническим бегством. Аттон не стал никого преследовать, он аккуратно поднял голову Крэя за волосы и направился к своим оленям, где тщательно упаковал в заранее приготовленный мешок с солью. Молча кивнув опешившим караванщикам, он быстро покинул город, и уже к вечеру четвертого дня был в Норке.
Конечно же, такое деяние не могло пройти не замеченным, и Аттон прекрасно знал, что с этого момента, о нем узнают все, от имперской разведки Россенброка до самого последнего пьяницы где-нибудь в Ганфе, потому не задержавшись в Норке и дня, он отправился на дальний север, к Пределу Холода, в надежде, что люди вскоре о нем позабудут. В Падрук он вернулся только через четыре луны, и очень удивился, потому что первый человек, с которым ему пришлось заговорить, оказался посланником самого герцога Данлонского. Патрик Девятый очень просил наемника Аттона Сорлея посетить столицу герцогства, где в его честь собираются провести праздник, и наградить этого самого Сорлея по прозвищу "Птица-Лезвие" какой-то особой медалью, в знак заслуг перед всей Лаорой. Аттон вежливо отказался, но Данлон все-таки посетил, и даже встретился с герцогом, правда в обстановке более конфиденциальной, чем предполагалось, точнее – в грязной комнате на втором этаже таверны, куда сам герцог прибыл инкогнито. Впрочем, Аттон от сотрудничества вежливо отказался, но награду принял, и вечером того же дня покинул столицу виноделов с намерением никогда туда более не возвращаться.
Теперь, спустя семь лет, облаченный в грязную одежду нищего он брел по городу, где каждый житель считал его настоящим героем, а на каждом углу, заплатив всего лишь монетку, можно было услышать в исполнении уличного певца живописную балладу о его подвигах. Так, осторожно перебираясь от переулка до переулка он и доковылял до улицы Созвездий, и сразу же наткнулся на нужную ему вывеску.