В таких делах Синицына всецело полагалась на опытность своего друга, почему и не сочла нужным подать какой-либо реплики.
- Вот что, - предложил тогда Иван, - ты иди направо, а я налево, или, как хочешь - можно наоборот.
Обыкновенно молчание является знаком согласия, но рабфаковец, вопреки смыслу мудрой пословицы, решил, что Синицына на этот раз промолчала потому, что была несогласна.
- Ну, ладно, - быстро уступил он, вспомнив, что существует еще его наблюдательность и возможность в связи с этим третьего исхода. Прожектор фонаря он направил себе под ноги. Прямехонько им навстречу шли по пыльной дорожке две пары следов, шли из левого хода. Правый хранил в девственной чистоте пыльную пелену невинности.
- Ну, сугубая осторожность, - предупредил Иван, - иди сзади..
Теперь они подвигались вперед, тщательно осматривая пол, потолок и стены.
Гранитный переулок скоро остался позади. Они уже находились под тем треугольником зданий, который выходит ломаной гипотенузой на Спиридоновку, а двумя катетами на Гранатный и Георгиевскую. Иван внезапно остановился, даже несколько попятился. Синицына, влетев носом в широкую спину, пустила из глаз сначала искры, потом две-три слезинки… Рабфаковец погасил фонарь.
- Ни одного сантиметра, - прошептал он, - замри…
Только по прошествии неопределенного количества времени Синицына услышала то, к чему ее товарищ прислушивался: заглушенное расстоянием бурчание голосов впереди.
- Дальше ты не пойдешь, - категорически прошептал Иван. - Нужна дьявольская осторожность, а твоя юбка… - он не кончил, потому что решил, что достаточно и сказанного.
Когда Синицына безмолвно, но горячо запротестовала, он на мгновение открыл свет и показал в полуаршине от себя тонкую черную нитку, тянувшуюся поперек хода на уровне колен.
- Я перелезу, - умоляюще прошептала Синицына.
- Ты не перелезешь, - безапелляционно возразил Иван.
- Тогда я подлезу…
- И не подлезешь…
Он пустил сноп лучей на опасное место и, как кенгуру, ловко перескочил нитку.
- Сиди и жди, - последовал затем совет, - без моего сигнала не являйся…
Синицына осталась одинокой в жуткой тьме.
Изредка пользуясь фонарем, Иван крался по коридору, все более и более принимавшему форму узкой расщелины. Он опасался новой нитки или какого иного сигнального прибора, ведущего в помещение разговаривающих. И опасался не напрасно. Вторая нитка, натянутая на уровне носа, попалась шагов через двадцать… Отсюда разговор принимал уже более материальную слышимость. А спустя две минуты можно было остановиться.
- Вы счастливо отделались! - произнес с восхищением, как показалось рабфаковцу, дурашливо-тонкий голос.
- Было очень трудно, но не настолько, чтобы задержать меня, - отвечал презрительно стальной голос.
- И подумать только! - воскликнул третий голос, принадлежавший, судя по тембру его, некоему мечтателю. - И подумать только: с шестого этажа на пятый, с пятого через всю улицу на второй, а отсюда прямо в автомобиль… Вы, Борис Федорович, вы… в восторг меня приводите. Вы… мне гораздо более нравитесь, чем шоколад фабрики Миньон, который… по чести говоря, я обожаю… именно обожаю… А вас, Борис Федорович, я, прямо-таки, по чести говоря… боготворю…
- Глупости. - пробурчал глухо четвертый голос. - Глупости говорите, милейший… К делу нужно. К делу…
- Да! - подхватил стальной голос. - Приступим к делу!..
"К делу, так к делу", - молчаливо отозвался рабфаковец, делая еще несколько шагов вперед, и уперся в холодный металл плиты, отгораживающей неизвестных от коридора. Плита была приперта изнутри, - когда рабфаковец с револьвером наготове осторожно налег на нее, она не поддалась.
- Дела обстоят не скажу, что блестяще, - начал тот, кто имел стальной голос и которого назвали Борисом Федоровичем. - Брат мой, посланный мной утром на слежку, не знаю, каким порядком, попал в Чеку. Трицератопс разбился насмерть, неудачно прыгнув. Я еле передвигаю ноги… Квартира моя занята чекистами… Всю эту мерзость создал нам известный вам рабфаковец…
"Позвольте представиться", - смеялся в душе Безменов, хорошо понимая, про кого они говорят.
-..Сегодня он доживает свои последние часы… - продолжал Борис Федорович. - Мы очень удачно собрались: с минуты на минуту его должны сюда привести… Он этой ночью собирался навестить дьякона, которого у нас из-под носа выкрал англичанин. Я послал для поимки его двух надежных молодцов…
"…Сидят благополучно у Васильева", - опять сделал свою ремарку рабфаковец.
-..Наша очередная задача: освободить из Чеки брата; он нам остро нужен… Это я поручаю вам, Николай Филимонович…
- Очень хорошо. Я это сделаю, - угодливо отозвался голос мечтателя.
- Затем… С вами, Аполлон Игоревич, завтра в восемь часов утра мы должны будем навестить психиатрическую клинику, что на Девичьем поле…
- Мы непременно навестим ее, - быстро согласился тот голос, что перед этим оборвал мечтателя.
- Цель нашего визита: изъять из клиники настоящего изобретателя детрюита, - так называет дьякон свое смертоносное оружие…
- О!.. о!.. о!..
- Да. Дьякон - не изобретатель, это я узнал сегодня перед собранием. Изобретатель - Востров… Вы, Аполлон Игоревич, приготовьте к 8-ми часам утра документы на имя какого-нибудь родственника изобретателя. Запишите его имя-отчество: Дмитрий Ипполитович… Вы назоветесь родственником Вострова, - ну, братом, что ли, - и возьмете его на домашнее лечение… Я думаю, этот номер пройдет..
- Пройдет, непременно пройдет…
- Сообщу вам, что мне удалось экстрактировать из собрания мумий. Прежде всего, я очень дешево - за 150 червонцев - приобрел точную и подробную карту подземной Москвы; главным образом, Кремля…
- О! о!.. Покажите…
- Вот она! Осторожней… Поручаю вам, Савва Никоди-мыч, эту карту для немедленного использования… Динамит у нас есть, действуйте…
- О, я буду хорошо действовать, - пропищал дурашливо-тонкий голос, повергаясь в телячий восторг.
"Дружная семейка", - отметил сурово рабфаковец, ущемляя памятью имена и задания.
- Перехожу к последнему и самому основному вопросу, - продолжал Борис Федорович Сидорин. - На собрании мне довелось выслушать старичка - ученого химика и тоже изобретателя. Старичок этот открыл новый элемент с радиоактивными свойствами; кажется, он называл его экс-терминатором, - впрочем, это неважно. Он произвел при нас эксперимент, о котором я вам уже говорил и который явился причиной смерти самого изобретателя. Да. Но это тоже неважно. Важно то, что и детрюит и экстерминатор, по моему глубокому убеждению, одно и то же вещество… Да, этот экстерминатор представляет только новые свойства детрюита. Мне удалось установить, хотя и приблизительно, местонахождение детрюита-экстерминатора… Кто из вас знает, господа, где находилась древняя Колхида?..
- Я имею некоторые сведения, - отвечал глухо ворчливый голос, он же Аполлон Игоревич.
- Нуте-с?
- Но только приблизительные, - продолжал Аполлон Игоревич. - Это где-то на территории Кутаисской и Батумской областей, а ныне, конечно, самостоятельных республик: Абхазской, Аджарской и Грузинской. По всей вероятности, по течению руки Гумисты или Ингура…
- Мы с вами поедем туда, Аполлон Игоревич, как только покончим с московскими делами.
- С удовольствием-с…
- Моя информация закончена. Приступим к вашей… Но меня начинает беспокоить долгое отсутствие моих молодцов… Кто из вас свободней - пройдитесь с фонарем, посмотрите: не заснули ли?.. Черт их знает, что они медлят?..
- Я пройдусь, - услужливо поднялся дурашливый голос, он же Савва Никодимыч.
Рабфаковец отскочил от плиты и стрелой понесся по подземному ходу, благополучно избегнув во второй раз сигнальных ниток.
- Синицына, это - я, - предупредил он издали. - Тише, и идем скорей…
Запыхавшиеся, они остановились только под выходным отверстием склепа.
- Сипягин, - тихо позвал Иван караулившего наверху агента, - прыгай сюда… А ты, Синицына, лезь наверх; у нас здесь будет небольшая свалка.
Рабфаковка, подсаженная сильными руками, выскочила на поверхность, а Сипягин и Безменов стали по бокам отверстия, ведущего изнутри.
Ждать пришлось недолго: услужливый Савва спешил выполнить возложенное на него поручение… Сначала луч света озарил на мгновение противоположную стенку склепа, затем в проходе показалась тощая фигура. Безменов дал ей пройти, потом быстро и могуче стиснул сзади, одной рукой зажав рот. Сипягин скрутил руки и - в ухо:
- Если, сволочь, пикнешь - по башке револьвером!..
Но "сволочь" не могла пикнуть, потому что от неожиданности и от мертвой хватки рабфаковца лишилась чувств… В кармане ее лежала злополучная карта подземного Кремля.
Завладев картой, неугомонный рабфаковец не пожелал "почить на лаврах", как ему предложила Синицина. Сдав под ее надзор полубесчувственного Савву-мечтателя, он вместе с Сипягиным снова устремился во тьму подземной Москвы. Но на этот раз его удаче пришел конец…
Они не дошли даже до места раздвоения хода. За пять-шесть шагов до него под ними вдруг разошлись в стороны две каменные глыбы… Грохот, лязг и стремительное падение… Единственная предосторожность, которую рабфаковец успел принять, это - сокращением мышц спины и живота сохранить прямостоячее положение, чтобы упасть на ноги. На ноги он и упал, отделавшись легким сотрясением позвоночника. Сипягин же упал навзничь. Сейчас же над ними с тем же грохотом сомкнулись глыбы.
Безменов зажег фонарик. Картина, представившаяся его взорам, не была рассчитанной на поддержание в ком бы то ни было бодрости духа. Круглый каменный "мешок" диаметром в полторы сажени с массивной кладкой и без всяких ходов. По окружности стены, на равном друг от друга расстоянии, на коротких заржавленных цепях, вделанных в пол, сидело пять человеческих костяков, на веки веков сохранивших язвительно-насмешливый оскал желтых зубов… Сипягин раскинулся в бессознательном состоянии посреди истлевших костей, но у него не было видно ни крови, ни серьезных наружных повреждений.
Рабфаковец вышел из оцепенения и, предоставив своему товарищу самостоятельно возвращаться из мира небытия в мир солнца и красок, с лихорадочной поспешностью принялся за изучение бывшей с ним карты.
- Глупо сделал, - бормотал он сквозь зубы, - надо было оставить карту у Синицыной…
Он до тех пор, не отрываясь, пристально смотрел на карту, пока ее ходы, каналы, подземелья и застенки не врезались навсегда в клетки его мозга. Густо покрытый пылью пол служил ему при этом графитной доской, а палец - грифелем. Потом вспыхнула спичка, и от карты остался один пепел.
После урока географии он занялся медициной и тоже с отменным успехом:
- Ну-ка, расскажи… - после пятиминутного искусственного дыхания задал свой первый вопрос Сипягин. - Ну-ка, расскажи: куда это нас угораздило?..
- В место, где много костей, но мало мяса. - ответствовал Безменов.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
- Послушайте, сэр, - сказал дьякон, сидя в двухместной каюте "Юнкерса", - а ведь я - не изобретатель, нука?..
Аэро в это время пролетал над "Белым озером" - "Вай-сензее", по-немецки, - то есть, уже приближался к Берлину.
- Брешете, - с полным недоверием отозвался Чарльз Уэсс, цикнув слюну через зубы и попав себе в ноздрю, вместо окна.
- Брешете, - повторил он, заалев и шелковым платком уничтожая последствия своей неопытности.
"Господи! - сокрушился дьякон про себя. - Даже плевать, как следует, не умеет…" - И, разжижив слюну, он оскорбительно-демонстративной струйкой пустил ее на кладбище "Нэу Хохен Шонхаус", над которым пролетал теперь аэроплан.
- Нет, в самом деле? Какой я, к дьяволу, изобретатель! Я даже таблицы умножения не знаю…
В голосе дьякона совсем не чувствовалось убедительности, потому что он сознавал, что англичанин ничему не поверит, и все-таки продолжал с деревянной настойчивостью:
- Скажем: изобретатель, ну-ка? Разве такой он имеет вид, как, к примеру, у меня?.. Мне дьяконица постоянно сказывала - если уж идти в открытую - "ты, мол, не человек, а идиот оловянный".. Право, так и говорила… - Он снова пустил через зубы тонкую струйку и снова демонстративно прищурился на своего похитителя.
Англичанин, забитый вконец искусством дьякона, глянул на него искоса. Усмехнулся… Определение дьяконицы как нельзя больше соответствовало истине: английский строгий пробор и бритые щеки очень слабо гармонировали с дьяконской луковицей вместо носа, и, действительно, оловянными глазами.
- Вот я и говорю, - продолжал дьякон, - тратите вы зря, сэр, деньги… Это на меня-то… Потому как я совершенно не соответствую вашему, сэр, представлению… Был я, скажем, дьяконом, а теперь даже "Преблагой господи" забыл, как читается; был регистратором и курьером и всегда путал адреса и номера исходящих-входящих… Неспособный я человек, сэр… Господи Исусе! Смотрите! Смотрите! Падаем ведь мы!.. - Он вдруг рванулся к окну и завопил истошным голосом…
Англичанину пришлось силком оторвать его от окна, чтобы самому убедиться в положении аэроплана. В этот момент дьякон, очутившись сзади, массивным кулаком съездил англичанина по уху, из сюртука быстро извлек у него детрюитную палочку, и неподвижное тело, перевесившееся головой и руками через окно, выбросил из каюты…
Только тогда он опомнился… Подвиг, которого он никак от себя не ожидал и который был совершен в состоянии секундного аффекта, теперь поверг его в безграничную растерянность и подавленность.
- Господи, что же это я наделал и что мне теперь будет? - спросил дьякон, обращая блуждающий взор к небу.
Господь, по обыкновению, помалкивал в кулачок, и дьякону довелось самому разбираться в возможных последствиях своего поступка.
На землю спускались сумерки, и никто из пассажиров не заметил падения тела. Но ведь исчезновение англичанина скоро должно обнаружиться, когда контролер пройдет по каютам!..
Дьякон порывисто собрал уэссовские вещи, намереваясь немедленно выбросить их в окно, но одумался и сначала вынул из ручного саквояжа все деньги, револьвер и подвернувшуюся под руку зубную щетку в целлулоидном футлярчике. Все это он переложил в свой саквояж. Пальто англичанина, его палка с золотыми инкрустациями и оба саквояжа полетели вниз.
Через полчаса аэроплан стал снижаться. В каюту, как и ожидал дьякон, вошел контролер; предложил показать билет…
Пассажир в ответ замычал… Он совсем забыл о проездных документах, и они остались в сюртуке англичанина.
Контролер спросил о втором пассажире.
В ответ новое бессмысленное мычание.
Контролер пожал плечами и повернул к выходу. Дьякон еле удержался от страстного желания пустить ему вслед детрюитный луч.
Совершенно потерявшись, в приступе животного ужаса, он запер за контролером дверь каюты на задвижку, судорожно ухватился за ручку и ждал.
В дверь очень скоро забарабанили. Дьякон перекинулся к окну. Аэроплан уже был над аэродромом, передними колесами он касался земли, но мчал с большой скоростью.
Действуя в том же животном исступлении, дьякон прыгнул в окно, зацепился ногой за раму и тяжелым кулем ухнул на землю. Он не почувствовал боли, хотя в силу инерции прокатился сажени две по асфальту. Его чувствительность была подавлена разгулом смертельного ужаса… Поймав момент, он вскочил, наконец, на ноги и, прихрамывая на обе ноги, под яркими лучами прожектора, который, конечно, не для него светил, а для посадки аэроплана, побежал вприпрыжку, стараясь поскорее достигнуть черной, неосвещенной грани.
Но его уже заметили. Прожектор стал обгонять ковыляющую фигуру. Дьякон с новым приступом ужаса увидел, что черная грань уходит от него, как во сне. Тогда, внезапно обернувшись, он послал луч в сверкающую глотку прожектора. Раздался треск, и свет погас. Последний акт разрушения произвел на него такое действие, что он вдруг остановился и прерывающимся от одышки хриплым хохотом огласил тьму ночи.
Ведь он же всемогущ, сатана их всех забери!!.. Он ли должен бежать от кого-то, задыхаясь, обливаясь потом и чувствуя, как грудная стенка колеблется от нелепой пляски сердца, как почва вокруг огнедышащего вулкана, нука? Ему ли - владыке детрюита - спасать свою жизнь от двуногих козявок, которые - это он хорошо знал - под лучом детрюитной палочки распадаются надвое, натрое и на сколько угодно частей?!. Они, они, весь мир, все должны трепетать перед его могуществом!!.. Пасть перед ним на колени и молить униженно о пощаде… но вот кого он пощадит, кого казнит - это уж его дело!.. ха-ха-ха!..
Неожиданно он ударился жестикулирующим кулаком о каменную стену.
Что такое стена? Пхэ!.. Василий Ипостасин, если потребуется, а то и просто так - ради собственного удовольствия, насквозь просверлит землю, собьет спесь с надменной рожи луны - пускай не ухмыляется без толку! - расколет надвое огненную сковородку солнца и одну половину подарит, кому захочет… Василий Ипостасин всемогущ, как бог, ну-ка?!..
Продолжая выпускать из воспаленной глотки исступленные раскаты хохота, он лучом заставил каменную стену на протяжении 2-х аршин сверху донизу превратиться в искристую пыль, и после этого с горделиво взброшенной головой прошел через брешь, как через триумфальную арку.
Кругом заносились пронзительные трели полицейских свистков; рассыпались взбудораженные голоса; забегали беспокойные огоньки. И снова могучий сноп лучей второго прожектора рассек наполненную тревогой тьму. Дьякон уже находился за стеной - вне досягаемости световых щупальцев - и все же вернулся обратно. И торжественно, будто священнодействуя, повторил свой эксперимент. Снова - треск и тьма.
Тогда он окончательно перешел за стену и попал на шоссейную дорогу. Вышел, чувствуя в себе необузданную мощь и отвагу древнего галла, о котором Кайюс Юлиус Цезарь написал бесподобные мемуары.
Навстречу ему катил велосипедист.
- Сто-ой!! - загорланил он.
Велосипедист остановился и оказался полицейским, но, прежде чем он успел схватиться за револьвер, его тело, разрезанное пополам по поясу, скатилось в дорожную пыль. Дьякон подхватил падающий велосипед. Разбив кулаком фонарь, он неуклюже взгромоздился на стального коня и, рисуя корявые зигзаги, покатил по шоссе. Велосипед каким-то чудом избегал столкновений с пышущими светом автомобилями и экипажами.
Новый полицейский, попытавшийся на углу людной улицы преградить ему дорогу, немедленно отправился по стопам своего коллеги.
Было бы утомительным перечислять все подвиги по-истине взбесившегося дьякона. Достаточно сказать, что за первую свою ночь в Берлине он увеличил число небожителей на одиннадцать человек.
Местность "Вайсензее" богата проточными озерами. В озерах водятся сомы, щуки, налимы, карпы, окуни и лягушки. В особенности изобильны последние.
Поселок "Доппель-кюммель" стоит у небольшого озерца того же названия. В озере, следуя общему правилу, больше лягушек, чем рыбы. Однако находятся рыбаки из жителей поселка, которые упорно, из ночи в ночь, ловят в озере сомов. Одним из таких является престарелый Фридрих Кюммель.