От таких слов мне стало весьма не по себе. Быть может, именно из-за них я решил жить. Жить, во что бы то ни стало. Назло всем и вся. Цесарцам, кирасирам, серым немцам и этому сивобородому казаку-пессимисту.
- Ваше благородие, - обратился ко мне войсковой старшина, - ехать можете?
- Могу, ваше высокоблагородие, - усмехнулся я, морщась от боли в раненом боку. Он, кстати, был изрядно перемотан полотном и залеплен корпией, на левой руке также красовались несколько вполне профессионально наложенных повязок. - Я не слишком хороший наездник, но в седле удержусь, не смотря на раны.
- Хорошо бы ещё драться смог, - буркнул сивобородый казак, - а то толку с тебя.
- Хватит ворчать, Макарыч. А тебе, штабс-капитан, я никакое не благородие и не высокоблагородие. Я - войсковой старшина Смолокуров.
- Ясно, войсковой старшина. Я вполне могу и держаться в седле и драться.
- Вот и отлично, - кивнул командир казаков. - Драгуны атаку с минуты на минуту затрубят.
И действительно, не прошло и пары минут, как звонко запели эскадронные трубы. Драгуны пошли в новую атаку на римские порядки.
- Казачки! - вскричал тут же Смолокуров. - Не посрамим Дону родимого! В пики их! В шашки! Бей врага! Руби! За мной!
И казачий дивизион устремился через давно вытоптанный подлесок на сбившихся в тесные каре священных цесарцев и венгров. Их обстреляли драгуны с фронта и казаки с тыла. А после устремились в рукопашную.
- Ходу! - кричал войсковой старшина Смолокуров. - В намёт! Ходу! Бей их пока не очухались!
Я отбил палашом ствол, направленного в грудь моему коню мушкета, и выстрел его пропал втуне. Второй удар я обрушил на голову гренадера, целившего в меня. Гребнистая каска не спасла его. Тяжёлый клинок баскетсворда развалил её на две половины, вместе с головой цесарца.
Казаки насаживали врагов на длинные пики, рубили шашками, расширяя брешь в их построении. Не смотря на это, людская крепость стойко держалась. Гренадеры Священной Римской империи вполне оправдывали всё, что о них говорили. Стойкостью и крепостью они превосходили аналогичные части иных армий Европы. Нам пришлось отступить от их каре, а в спину нам грянул слаженный, хоть и не слишком точный залп.
В итоге короткой, но исключительно яростной схватки в ледяной грязи остались лежать несколько десятков римских гренадер и с дюжину казаков. Дивизион был изрядно обескровлен, и новая подобная атака могла стать для него последней. И, похоже, войсковой старшина отлично понимал это.
- Крепки гренадеры, - протянул он, - крепки.
- Не взять нам их, - буркнул сивобородый казак, носивший звание подъесаула и имя-прозвище Макарыч.
- Хитростью надо брать, - сказал Смолокуров, - а не в лоб кидаться. Хитростью возьмём.
- И как же? - спросил Макарыч.
- Я возьму лошадей с убитыми казаками, - ответил третий и последний офицер дивизиона есаул Мятников, - привяжем их к седлам, и наеду на них с фланга. А как они залп дадут, так вы их и атакуете.
- Это же верная смерть?! - вскричал Макарыч.
- Сам знаешь, что я и так не жилец, - ответил Мятников, - с двумя пулями в брюхе долго не протяну.
- С Богом, есаул, - сказал ему войсковой старшина. - С Богом, Саша. Отчизна тебя не забудет. Вперёд!
Есаул Мятников лихо свистнул и врезал своему коню пятками в бока. Остальные рванулись за ним, однако казаки удержали их, лишь те, в сёдлах которых сидели мёртвые, поскакали вперёд.
- Вперёд, казачки! - кричал Мятников, лихо вращая шашкой над головою. - Руби их, гадов римских! Бей-убивай, кто в Бога верует!
Он с мёртвыми казаками пролетел по флангу каре, нанеся несколько быстрых ударов шашкой и, кажется, даже срубив одного. Как только они подскакали на достаточное расстояние, каре дало залп, боковой и задний фасы его окутались облаком дыма, совершенно скрыв римские построения.
- В бой! - скомандовал Смолокуров, вскидывая шашку.
- Погодите, войсковой старшина! - ухватил я его за руку. - Постойте!
- А они ружья перезарядят?! - дёрнул рукой Смолокуров. - Не мешай, штабс-капитан!
- Да погодите же! - Я левой рукой перехватил поводья его коня, позабыв про боль "стреляющую" при каждом движении. - Римские каре слишком близко! Они должны были попасть и по своим! А их совершенно не видно! Вы понимаете меня, войсковой старшина?!
- Разумею, - протянул тот. - Это, выходит, в тебя из незнамо откуда пули прилетели, выходит, там враг, выходит...
В подтверждение моих слов грянул залп. Не разобравшись, цесарцы выстрелили по своим. Каре, которое мы не смогли взять наскоком, ответило залпом в упор. Их соседи не промедлили.
- Сами себя бьют! - рассмеялся Смолокуров. - Сами себя, черти, губят! Не разобравшись!
- В этом каре, - мне приходилось сильно повышать голос, чтобы перекричать залпы римских мушкетов, - мы убили офицера! А унтера, видимо, не справляются с ситуацией! Не понимают, что по своим стреляют!
Наконец, порывистый ветер окончательно развеял дым, укрывавший каре, и гренадеры поняли, что к чему. Вот только унтера уже скомандовали "Feuer!", обрушив на соседей шквал свинца. И соседи не выдержали. Тот факт, что по ним стреляют свои же, оказался фатальным. Гренадеры бросились бежать, прямо в наш лес, под пики и шашки казаков. Это было форменное избиение, никакой красоты и благородства, самая обычная кровавая работа.
Я рубил бегущих мимо солдат палашом, стараясь просто не думать, что я делаю. Иные казаки, однако, настолько увлеклись этим процессом, что уже через несколько секунд оказались перемазаны кровью с ног до головы.
- Довольно, казачки! - осадил их войсковой старшина. - Хватит! Стройся! Отходим на полверсты вглубь леса. Мы изрядно насолили латинянам, сейчас нас будут отсюда выбивать.
Дыра в построении гренадеров цесарцев - или латинян, как выразился Смолокуров - не осталось незамеченной драгунами. Два смешанных русско-французских дивизиона устремились в пролом, на скаку паля из ружей в растерявшиеся каре. Даже ответные залпы оказались не слишком уверенными, кажется, ни один всадник не упал с седла.
- Не спать, штабс-капитан! - окрикнул меня войсковой старшина. - Сейчас по наши души латиняне приедут!
Я развернул коня и поскакал вслед за казаками, стараясь не слишком отстать от них. Я не так уж хорошо умел ездить по лесу, приходилось постоянно следить, чтобы не получить веткой по лбу или не наскочить на торчащий из земли корень, и при этом выдерживать темп, заданный казаками.
- Гусары справа! - крикнул кто-то. - Охватывают нас!
- Вот оно как?! Казаки, к бою!
Уже через минуту среди деревьев замелькали синие мундиры венгерских гусар. И пошёл самый странный бой, в каком мне доводилось участвовать. Мы носились среди деревьев, раздавая удары щедрой рукой. Слава Богу, была зима, и деревья стояли голые, иначе понять, где кто, было бы абсолютно невозможно. Схватки длились не более нескольких ударов и частенько заканчивались попросту ничем. Всадники разъезжались, чтобы схватиться вновь или же найти нового противника.
Я дважды схватывался с гусарами. Оба раза безрезультатно. Сабля звенела о палаш, раз, другой, третий, а после мы разъезжались. Затем я вместе с сивобородым подъесаулом Макарычем схватился с тремя гусарами. Они кружили вокруг нас, поочерёдно нанося удары и, я полностью отдаю себе в этом отчёт, спасала меня только ловкость мрачного казака. Он отбивал выпады, предназначенные ему и часть тех, что должны были достаться мне.
- Сбей хоть одного гада! - прохрипел мне Макарыч. - Я тя прикрою, а ты врежь! Понял?
Я не стал тратить силы на слова и лишь пригнулся, врезав каблуками коню в бока. Два удара, направленных в меня, Макарыч отбил, едва не пропустив третий, который был направлен ему в голову. Вклинившись между гусарами, я дважды рубанул сначала направо, потом налево. "Правый" гусар оказался скверным бойцом - не успел и сабли поднять, как клинок палаша вошёл ему в бок, с хрустом ломая рёбра. А вот "левый" был настоящим фехтмейстером. Он ловко увёл мой палаш в сторону и сделал молниеносный выпад, целя концом сабли в лицо. Я рефлекторно откинулся назад, и он нанёс мне рану, хоть и не очень глубокую, но и не царапину. Небольшой шрам - память о том бое - украшает моё лицо и по сей день. После мы обменялись несколькими быстрыми ударами, мне с трудом удавалось отражать их. Я думал, что после этого мы разъедемся как обычно, но ничуть не бывало, гусарский офицер продолжал наседать.
Очередной выпад мадьяра пришёл на кивер, сабля разрубила нетолстую кожу и лишь слегка прошлась по голове. Но после недавней схватки с кирасирами, мне хватило и этого. В глазах снова потемнело, боль пронзила виски и позвоночник. Я покачнулся и едва не выпал из седла, уберегли только верёвки, которыми я всё ещё был привязан. Гусар направил меня свою лошадь, на лице его играла победная улыбка. Он, похоже, ничего не видел кроме беспомощного врага. Не видел он и казака, подлетевшего к нему с пикой наперевес. Стальной наконечник её вышел из груди гусара, а он даже не обернулся, лишь торжество на лице сменилось удивлением. Казак выдернул пику, встряхнул ею и умчался куда-то.
- Молодец, парень, - сказал мне Макарыч, - лихой казак из тебя б вышел! Вперёд! Дальше венгра рубать!
Остальные схватки этого лесного боя, по крайней мере, те, в которых участвовал я, были короткими и безрезультатными. Однако казаки всё же порубали гусар, хотя дивизион понёс изрядные потери, был сильно обескровлен.
- Хватит, казачки, - сказал войсковой старшина Смолокуров, - погуляли и будет. Пора до дому. Прорываться будем!
- Самое то, войсковой старшина! - крикнул молодой вахмистр. - Латинские гренадеры бегут! Вот там, в четверти версты налево.
- Веди, Громчик, - скомандовал Смолокуров. - Мы - за тобой!
И дивизион, в котором казаков не набралось бы и на полную сотню, пустили уставших коней намётом. Лошади хромали, дышали тяжело, даже мой великолепный жеребец проявлял явные признаки усталости. Бегущих цесарцев мы встретили ещё в почти вытоптанном подлеске. Цвет армии Священной Римской империи - гренадеры, удирали, бросая мушкеты и срывая гребнистые каски. Казаки рубили их, но походя, не особенно отвлекаясь от основного занятия, скачки на всей доступной лошадям скорости.
Так мы и налетели на французских драгун. Дело едва не дошло до рукопашной, из-за взаимного непонимания. Казаки готовы были накинуться на любого, не говорящего по-русски. Французы же, разгорячённые схваткой, не очень-то понимали, кто перед ними, и, кажется, приняли казаков Смолокурова за каких-то венгерских всадников или кого-то в этом роде. И только моё знание французского спасло ситуацию. Нас пропустили, и до штабного холма я добрался без проблем, на полпути расставшись с казаками, направившимися на позиции нашей лёгкой кавалерии.
- У вас, Суворов, просто талант, - поприветствовал меня Барклай де Толли. - Настоящий талант влипать в истории и выходить из них живым, хотя шансов на это очень мало.
- Не смотря ни на что, вы сберегли моего коня, первый лейтенант, - усмехнулся Бонапарт. - Похвальное качество.
- Вы ранены, Суворов, - продолжал Барклай, - отправляйтесь в лазарет, пусть вам наложат полноценную перевязку.
- Я вполне могу оставаться в строю, - набравшись наглости, возразил я.
- Не забывайтесь, штабс-капитан, - осадил меня генерал-лейтенант, - ваши приключения, вижу, вскружили вам голову. Я отдал вам приказ. Выполняйте!
- Виноват! - отдал я честь. - Выполняю, ваше превосходительство!
Оставив коня какому-то унтеру, я отправился в лазарет. А там царил сущий ад. Фельдшера носились туда-сюда с носилками, на которых иногда лежали даже по двое-трое человек. На дальней стороне росло зловещее поле трупов. К палаткам и вовсе было страшно подходить.
- Что у вас, молодой человек? - обратился ко мне врач, тщательно моющий руки в тазу с красноватой от крови водой. - Ну что вы застыли, как истукан?! - прикрикнул он на меня. - Или вам язык в бою оторвало?
- Нет, - ответил я, вид, наверное, у меня был наиглупейший. - Меня генерал-лейтенант отправил на перевязку.
- Ступайте в палатку, - сказал мне доктор, снова и снова проходясь мылом по ладоням. - Фельдшера вас перевяжут.
- Есть, - сказал я.
Чтобы войти в пропахшую кровью, потом и болью палатку, мне пришлось перебороть себя. Даже в атаку ходить было легче. Там я попал в сильные руки фельдшеров. С меня сняли мундир, стараясь причинить как можно меньше боли, срезали повязки, что накладывал Макарыч, промыли раны и сноровисто перевязали их. Перед и после процедуры мне дали выпить чарку водки, но это не спасло меня от боли. Я крепился, скрипел зубами, старался только стонать, не сорвавшись на крик, по ко мне не подошёл давешний врач и не сказал:
- Юноша, прекратите это глупое позёрство. - Он положил мне руку на плечо. - Кричать от боли это вполне естественно. Слышите меня, вполне нормально. Так что хватит зубы портить. Кричите.
И я не выдержал. Когда фельдшер в очередной раз ловко и сноровисто сделал стежок, зашивая рану на плече, я закричал. Я вопил, самозабвенно отдаваясь своей боли, хотя, сказать по правде, она не была столь уж сильна. Крик помогал переносить её куда легче.
Но вот жуткая экзекуция завершилась, фельдшера помогли мне надеть мундир, и врач сказал мне:
- Приходите на перевязку каждое утро. И старайтесь особенно не напрягаться в течение недели-двух, ранение правого бока у вас изрядно глубокое и швы могу разойтись. Если вдруг, не приведи Господи, из-под повязки пойдёт кровь, немедленно обращайтесь в госпиталь, пусть это будет хоть посреди битвы. Открывшееся кровотечение из-под разошедшихся швов убьёт вас. Вам ясно, юноша? Никакого пустого геройства, полчаса промедления будут стоить вам жизни. Я, вообще, не понимаю, сколько у вас здоровья, что вы с таким ранением и перевязкой из полотна и корпии столько протянули, да ещё и дрались, небось, преизрядно. Но как бы то ни было, этот запас вы сегодня весьма сильно преуменьшили. Такими темпами будете расходовать и дальше, вовсе без здоровья останетесь.
Прочтя мне эту весьма поучительную лекцию, врач удалился к какому-то пациенту, лежащему на столе, на ходу отдавая фельдшерам команды, от которых у меня всё внутри похолодело. Судя по словам "пила" и "ремень в зубы", несчастному сейчас будут что-то ампутировать. А ведь у них только водка или чистый спирт, которые немного притупляют боль. Я пожелал бедолаге, как можно быстрей потерять сознание, и поспешил обратно на штабной холм.
- Ну, что я вам говорил, генерал, - Бонапарт, похоже, пребывал в приподнятом настроении, - и без всякой немчуры мы перебили цесарцев. Их фланги рассеяны, центр едва держится, кавалерия разбита и обескровлена. Фон Лихтенштейна уже ничего не спасёт.
- Однако мне не нравится поведение Блюхера, - Барклай де Толли был, напротив, изрядно мрачен. - Если бы он хотел принять участие в разгроме и отделаться малой кровью, то пора бы и атаковать. Хотя бы пустить знаменитых своих гусар и рейнскую конницу на бегущих цесарцев. Получился бы идеальный вариант. И в битве поучаствовали, и потерь бы практически не понесли.
- Бросьте, генерал-лейтенант, свой пессимизм, - усмехнулся Бонапарт. - Он излишен.
Однако пессимизм Барклая де Толли был вполне оправдан. Не прошло и пяти минут с того момента, как я вернулся на штабной холм и доложил о себе, как с левого фланга примчался окровавленный кирасир в прорубленной кирасе. Белый колет его был залит кровью и покрыт пороховой гарью.
- Господа, - обратился он к Бонапарту и Барклаю, - пруссаки предали нас. Немецкая кавалерия ударила в тыл нам на левом фланге. Кирасиры пруссаков и баварские драгуны атаковали наши порядки. Полки отступают, неся потери и ведя огонь, но уже на подходе прусская и рейнская пехота.
- Поддерживайте пехоту, - приказал Барклай де Толли, опережая Бонапарта. - Не давайте врагу подойти на дистанцию выстрела. В землю лягте, кровью изойдите, но спасите мне пехоту! Я отправлю вам на помощь все кавалерийские резервы, что у нас есть.
- Есть! - ответил кирасир и умчался обратно.
- Вы легко распоряжаетесь нашими войсками, - сказал ему Бонапарт. - Недавно отчитывали своего адъютанта, а теперь, похоже, сами забылись.
- Прошу простить, - ответил Барклай де Толли, - я, действительно, несколько забылся. Видимо, слишком привык командовать.
Бонапарт на эту реплику только улыбнулся, однако приказ своему конному резерву отдал.
В бой бросили всех. Драгун, отступивших после сокрушительного удара, улан, гусар и казаков, ещё недавно преследовавших бегущего врага, резервы кирасир, французских карабинеров и конных гренадеров. Они сцепились с немецкой тяжёлой конницей, отогнали их от истощённых солдат, встали заслоном на пути прусской и рейнской пехоты. Я видел, что они, на самом деле, исходят кровью, давая отступить солдатам, смертельно уставшим от долгого боя, понесшим тяжёлые потери, укрыться за заградительным огнём наших батарей.
Казалось, этой битве не будет конца. Конница дралась с врагом насмерть, противостоя кавалерии и пехоте одновременно. Но вот, наконец, запели полковые и эскадронные трубы, "единороги" и тяжёлая артиллерия Бонапарта открыла заградительный огонь, с немалым риском стреляя по немцам через головы своей же кавалерии. Тяжёлые ядра косили пруссаков и рейнцев, взрывы пороховых гранат пугали лошадей, поле снова затянул сизый дым, под прикрытием которого наша конница, то, что от неё осталось, отступила.
- Играйте отступление, - скомандовал Бонапарт. - Отходим к Труа. В город они не сунутся.
Глава 15,