И Игорь решительно приступил к делу.
Он спешил изо всех сил, чтобы уложиться до конца перерыва, он взмок, задыхался… И вот, наконец, станок полностью собран.
Сейчас он включит его, позовет ребят. И пусть они позеленеют от удивления…
Игорь надавил на кнопку пускателя. Раздался страшный скрежет, треск, запахло горелым маслом. Со всех сторон к Савелову кинулись люди.
- Доигрался!
- О себе много понимает!
Едва завидев показавшегося в пролете бригадира, Игорь бросился вон из цеха.
И все-таки разговора с бригадиром избежать не удалось. Через два дня Иван Сухов сам пришел к нему, - Савелов жил вместе с Ласточкиным у его тетки.
Игорь был уверен: бригадир явился, чтобы сообщить о вычете из его зарплаты за поврежденный станок. И с отчаяния рубил напрямик:
- Быть слесарем - не мое призвание!
- Поэтому и сбежал?
- Поэтому и ушел.
- "Призвание"… Не бросайся, браток, словами, - сказал Сухов. - О призвании можно говорить, когда ты хоть что-то уже сделал в жизни.
Игорь молчал, не зная, куда поведет бригадир дальше. И скоро ли заговорит о главном, ради чего пришел. Вот, наконец, кажется, заговорил. Но Савелов что-то не понимает его. Он ведь вовсе не этого ожидал.
- Бригада решила отремонтировать попорченный станок в воскресенье…
- Мне вашей благотворительности не нужно, - заносчиво сказал Игорь. - Я готов заплатить сколько требуется.
- Ты, парень, потише на поворотах! - строго заметил Иван. - Это не благотворительность, а товарищи из беды тебя выручают. В общем в воскресенье ждем.
- А если я не приду? - спросил Игорь. И снисходительно добавил: - Рад был узнать, что в нашей… то есть в вашей, бригаде имеются не только Стрельцы.
- Что же, наш Стрелец позубоскалить любит. Но технику понимает, - сказал бригадир. - Кстати, это не кто иной, как Стрелец, и предложил отремонтировать в выходной день загубленный тобой станок.
- Стрелец? Поражен.
- Вот так, парень…
Делая себе пометки в записной книжке, Маясов спросил:
- Интересно, получился все же из Савелова ремонтник или так себе?
Владимир Петрович задал этот вопрос как бы между прочим. Но ответ на него хотел получить самый обстоятельный: ему нужно было понять, почему Савелов, имея специальность слесаря-ремонтника, поступил лаборантом на завод, до которого от дому ездить очень далеко. Да к тому же в лаборатории ему и платили меньше.
Если всем этим Савелов пренебрег, значит что-то другое руководило им, когда он вернулся в Ченск и устроился на оборонный завод. Значит, экспериментальный химзавод представлял для этого парня какой-то особый интерес?
На вопрос Маясова Сухов ответил не сразу и весьма неопределенно:
- Игорь малый не дурной, смекалистый…
- А как, по-вашему, почему он обратно в Ченск вернулся?
Сухов пожал плечами.
- Затрудняюсь сказать. Я в то время уже в другом цеху работал…
Еще в первые дни после того, как Савелов попал в поле зрения чекистов, Маясов, изучая материалы, обратил внимание, что возвращение парня в Ченск примерно совпадает с появлением в городе Никольчука. До этого, как выяснилось, Никольчук тоже жил в областном центре: около двух месяцев он там работал в парикмахерской. Возможно, совпадение случайное. Но могло быть и по-другому. Это очень интересовало Маясова.
Идя сегодня к Сухову, Владимир Петрович рассчитывал, что он поможет ему хотя бы немного приблизиться к решению этого вопроса. К сожалению, надежды не оправдались. Но делать было нечего - приходилось довольствоваться тем, что удалось получить. Да и часы показывали уже четверть первого - людям давно спать пора.
3
Уезжая ночью от Сухова, Маясов решил завтра же командировать в областной центр капитана Дубравина, чтобы разыскать там тетку Ласточкина, у которой квартировал Савелов.
Но утром неожиданно позвонили из областного управления КГБ: Маясова вызывали на совещание. Нужда в командировке Дубравина отпала.
После совещания Маясов задержался в областном городе еще на два дня и сам нашел нужных ему по делу Савелова людей. Он даже успел зайти в художественный институт, где Игорь провалился на экзаменах.
Чужая жизнь становилась все яснее и понятнее…
Вернувшись в Ченск, Маясов сразу же засел за обработку материалов, полученных в поездке. Он начал со своей записной книжки. Эта довольно пухлая книжка едва ли не вся была заполнена пометками о Савелове. Но не только о нем самом. Среди имен слесарей, с которыми работал Игорь, данных об его отце и матери, о друзьях упорно повторялось, мелькало чаще других одно имя - Ирина Булавина.
С Ириной Булавиной Савелов вместе учился в школе. Оба мечтали о творчестве и славе. Бежало время, школьная дружба перерастала в нечто большее. И это, пожалуй, объясняло, почему Игорь после неудачи с поступлением в художественный институт оказался в том же городе, где училась Ирина.
Савелов на механическом заводе. Не менее двух десятков страниц, исписанных угловатым маясовским почерком.
После неприятного случая со станком Игорь, смирив гордыню, все-таки вернулся в бригаду. Вернуться вернулся, однако завод, цех, бригада долго еще оставались для него чужими. И все же дело как будто понемногу налаживалось. Игорь, наконец, сумел найти общий язык с ребятами. Получил разряд. Участвует в установке первой автоматической линии на заводе… И вдруг неожиданно для всех берет расчет и уезжает в Ченск.
В записной книжке снова начинаются страницы о Булавиной. Что же делала в это время Ирина?
Она вышла замуж за Константина Николаевича Сахарова.
Об этом рассказала Маясову старая актриса Ласточкина. Она была у них на свадьбе. И ей запомнился такой разговор среди гостей:
- А у Сахарова губа не дура!
- Девица тоже не промах: муж режиссер, дядя мужа - главный режиссер!
- Театральная семейка…
…Семейка оказалась непрочной.
Как-то вечером молодые сидели за столом в своей новой квартире. Листая альбом марок, над которым он обычно коротал свой досуг, Сахаров спросил:
- Что ты там столь внимательно читаешь?
- Рецензии о нашем последнем спектакле. - Ирина протянула мужу газету, взволнованно заговорила: - Работаешь как лошадь, пропадаешь целыми днями на репетициях, а о тебе всего пять скупых слов: "Булавина свою роль провела ровно…" Боже, придет ли когда настоящий, большой успех?!
- Театр, моя радость, не асфальтовая дорога, где все гладко, - сказал Константин Николаевич. - Ты думаешь, у Ермоловой, Савиной или другой так называемой великой - у них были только одни победы? Как бы не так! Все слабое отсеялось, а хорошее дошло до нас, и мы курим им фимиам: великие! В действительности же все обстоит по-другому: как прежде, так и теперь играли и играют хорошо и плохо. Это нормальный процесс.
- Значит, ставить плохие спектакли, плохо играть - это нормально и закономерно? Странная философия!
- Я вовсе не призываю к этому, я только констатирую: подобное неизбежно. - Сахаров аккуратно вставил пинцетиком марку. - Что касается твоей артистической судьбы, можно считать, она сложилась счастливо.
- Раньше я тоже так думала…
- Напрасно иронизируешь, - сказал Константин Николаевич. - Тут от настоящих, невыдуманных забот голова пухнет, однако я не ною.
- Что случилось?
- Я уже говорил, мне дают самостоятельную постановку.
- И что же?
- Оказывается, пьеса-то современная.
- Не понимаю.
- Все-таки это риск… Хотелось бы освоиться на какой-нибудь классической вещи, уже, так сказать, обкатанной.
- Ах, вот ты о чем… - Ирина посмотрела на мужа снисходительно-иронически.
Сахарову был неприятен этот ее взгляд. Так она никогда на него не смотрела. И он поспешил переменить тему разговора.
- Мы оба устали, дорогая. Пойдем куда-нибудь, рассеемся?
- Я не могу… болит голова.
Это была неправда, и Сахаров понял это.
- В таком случае я иду один! - обиженно сказал он.
Когда за мужем захлопнулась дверь квартиры, Ирина подошла к телефону - позвонила Ласточкиной.
Через полчаса она уже была в театре, за кулисами.
Кто-то стоявший возле сложенных штабелем декораций сказал ей:
- Вы опоздали… у Ласточкиной сейчас выход.
И действительно, из гримерной появилась Мария Ивановна.
Ирина поздоровалась, сказала, что подождет ее. Но Ласточкина со строгим, сосредоточенным лицом прошла мимо, почему-то ничего не ответила.
"Уж не сердится ли она на меня? - подумала Ирина, входя в гримерную. - Однако пригласила сюда и так приветливо разговаривала со мной по телефону…"
Теряясь в догадках и предположениях, Ирина не заметила, как пролетели минуты ожидания. Дверь вдруг отворилась, и в комнату вошла Ласточкина… Но сейчас эта была обычная, добрая, ласковая и немножко усталая Мария Ивановна.
- Здравствуй, землячка, здравствуй еще раз, - приветливо сказала она, опускаясь в кресло.
- А я, извините, подумала, что вы на меня сердитесь.
- Прости, голубушка, не обижайся… - Ласточкина улыбнулась. - Я считаю, что артист должен не изображать человека, а жить на сцене его жизнью. Чтобы игра была искренней, надо быть сосредоточенной, собранной перед тем, как выйти на сцену. Поэтому уже загримированной я обычно запираюсь на ключ, чтобы собраться с силами. По звонку я вылетаю из гримерной - в это время я уже не принадлежу себе. Я только внутренне молю, чтобы никто не подошел ко мне, не заговорил, чтобы не расплескать в разговоре эту собранность, настроенность. - Она, как бы извиняясь, развела руками. - Вот поэтому я и промчалась мимо тебя… Ну что ж, поедем к нам чай пить, там и потолкуем.
По дороге, в полупустом троллейбусе, выслушав Ирину, Мария Ивановна сказала:
- Вот ты сетуешь, что много работаешь над ролями, из сил выбиваешься, а успех якобы достается другим…
- Но разве это плохо, если актриса хочет прославиться?
- Неплохо. Каждый артист любит славу. Но ведь это не главное. Мне кажется, настоящий актер должен испытывать радость уже потому, что он делает то, к чему у него призвание…
Не договорив, Ласточкина вдруг пристально посмотрела в глаза Ирине.
- Но только ли в этом дело?! Я замечаю, с тобой, дорогая, происходит что-то неладное.
Ирина подавленно молчала.
- Если не ошибаюсь, дело в Игоре?
- Я, кажется, люблю его, - вырвалось у Ирины.
- Кажется или?..
Не отвечая на вопрос, Ирина заговорила взволнованно, сбивчиво:
- Еще девчонкой, у кого-то из великих актрис я прочитала о тщеславии, с которым она боролась. Но только теперь я по-настоящему поняла, насколько губительна эта черта характера. Нездоровое внимание к своему "я", вероятно, порождает недоброжелательность к людям, которые тебя чем-то превосходят…
- Не взвинчивай себя, Ирина!
- Нет, нет, не перебивайте… Я хотела стать первой в нашем театре, быть лучше всех. Я и замуж вышла… - Она не договорила, махнула рукой и заплакала.
Прошла неделя после этого разговора, и Ирина вдруг объявила мужу, что предстоящий отпуск она решила провести в Ченске. Сахаров с ней поехать не мог: готовился новый спектакль. Ирина уехала одна.
Что ее тянуло в этот город? Ведь с отъездом матери и отчима в Москву, а затем в длительную заграничную командировку у нее никого из родных в Ченске не осталось. Почему же она так скоропалительно согласилась на предложение Ласточкиной поехать вместе с ней?
На этот вопрос Ирина смогла ответить лишь тогда, когда оказалась в Ченске и на второй день по приезде встретилась в парке с Игорем. (Он вернулся в родной город сразу же после свадьбы Ирины с Сахаровым.) И хотя Ирина уверяла Ласточкину, что встреча с Савеловым на танцевальной площадке произошла случайно, это было не так.
За первой встречей последовала вторая, потом третья. И с той поры началась их тайная связь, которая вместе с радостью обладания любимым человеком заставляла обоих страдать…
Маясов продолжал листать свою записную книжку. Непросмотренных страниц оставалось немного.
…В одну из июльских ночей в Ченск неожиданно приехал Сахаров. Ирина была у себя в комнате (она жила в квартире Ласточкиных), читала книгу.
Константин Николаевич, как всегда, был чисто выбрит, безукоризненно одет. Он горячо обнял жену, сел рядом на софу.
Ирина избегала смотреть мужу в глаза.
- Что нового в театре, дома?
От этого вопроса Сахаров сразу как-то обмяк.
- Надоело мне работать по указкам дяди, - сказал он.
- Что же ты намерен предпринять?
- Если обстановка в областном театре сложится неблагоприятно, мы переберемся сюда, в Ченск…
Маясов закрыл записную книжку. Долго сидел в задумчивости. Потом достал из стола бумагу и начал писать отчет о своей поездке.
4
В закусочной было чадно, душно. Подвинув к себе тарелку, Рубцов принялся за борщ. Рядом за столиком шел разговор о футболе. Арсений Павлович не удержался, вставил несколько дельных замечаний, - беседа стала общей. А когда официантка принесла полдюжины "Жигулевского" и тарелку с красными раками, Рубцов пригласил соседей-болельщиков разделить с ним трапезу. Оба пересели к нему за стол. Один из них - буйно-кудрявый, с тонким голосом, сразу же заказал штофик водки.
Народу в закусочной по случаю дня получки было много. Дверь на тяжелом блоке то и дело хлопала, впуская все новых посетителей. Многих из них Рубцов знал в лицо, с некоторыми был коротко знаком. С той поры, как он стал внештатным фотокорреспондентом областной газеты, ему часто приходилось наведываться в эти места: поселок Шепелево с прилегающими к нему населенными пунктами входил в его "репортерский куст".
К столу подошел шофер в распахнутой телогрейке, попросил официантку побыстрее обслужить его.
- Куда это, Сердюк, торопишься? - полюбопытствовал кудрявый сосед Рубцова. Он уже порядком захмелел.
- Одного парня надо подбросить до Ченска.
- Кому так приспичило?
- Савелов из главной лаборатории…
- Постой, это какой Савелов? - Кудрявый посмотрел за окно, во двор, где стоял грузовик. И вдруг тоненько захихикал: - Тю! Это же хахаль Булавиной, артистки, она моя соседка была…
- Я извиняюсь, - вмешался в разговор Рубцов, - эту Булавину случайно не Ириной Александровной звать?
- В самую точку! - Кудрявый даже подпрыгнул на стуле и тут же принялся выкладывать Арсению Павловичу все, что знал об отношениях Савелова с Булавиной. А знал он, этот словоохотливый человек, оказывается, немало.
Из его пьяного бормотанья Рубцов понял, что Савелов работает на химзаводе в урочище Кленовый яр, а живет в Ченске вместе с матерью, бывшей учительницей, недавно вышедшей по состоянию здоровья на пенсию. Рубцов слушал, попыхивая в открытое окно папироской, а в памяти его всплывали давние события.
Заинтересовался актрисой он не случайно: он знал не только Ирину Булавину, но и ее отца и мать. В свое время, перед войной, отец Ирины, Александр Букреев, работал в Донбассе начальником цеха на коксохимическом заводе, а он, техник Рубцов, в том же цехе был мастером. Когда началась война, их призвали вместе. На фронт они уезжали в одном вагоне: Букреева провожала жена, звали ее Валентина. Фамилию она носила девичью - Булавина.
Второй раз в жизни Арсений Павлович встретился с нею уже после войны, летом сорок шестого года. Они неожиданно столкнулись в Ченске, на пыльной Болотной улице. И Булавина очень смутилась. Рубцов, почтительно приподняв шляпу, в одно мгновение понял причину ее смущения: рядом с ней стоял представительный, полный блондин - ее новый муж. Тут же была и красивая девочка-подросток, дочка Александра Букреева.
Новый муж Булавиной деликатно оставил их одних, они присели на лавочку у тесового забора, и Рубцов, как ни тяжело это было, стал рассказывать Валентине все, что знал о своем фронтовом товарище, - до того самого дня, когда Букреев не вернулся из последней разведки.
После его печального рассказа долго молчали. Девочка заплакала. Чтобы как-то развлечь мать и дочь, Рубцов достал из бумажника пожелтевшую любительскую фотографию - там, на фоне полуразрушенной темной громады берлинского рейхстага, стояли рука в руку высокий сухопарый лейтенант и полногрудая красивая женщина с погонами капитана медицинской службы.
- Я и моя жена, - объяснил Рубцов. - Познакомился с ней в сорок четвертом году. А после войны затащила меня вот сюда, на свою родину…
Когда Булавины уходили потом по длинной улице, Арсений Павлович долго смотрел им вслед, думал, как похожи мать и девочка.
И вот эта девочка превратилась в красивую взрослую женщину. Стала актрисой. Вышла замуж. Сама сделалась матерью. Полюбила другого, связь с которым скрывает от людей. Но люди, оказывается, все знают. А теперь знает об этом и он, Рубцов, товарищ ее отца. И не его ли право (если не обязанность) поинтересоваться нынешней жизнью молодой женщины и, главное, тем человеком, которого люди называют ее любовником…
Будучи натурой деятельной, Арсений Павлович не стал откладывать в долгий ящик своего только что возникшего намерения - поближе присмотреться к этому парню, ехавшему из Кленового яра в Ченск. Когда шофер Сердюк отобедал и вышел на крыльцо, Рубцов попросил и его подбросить до города.
- Пожалуйста. Места в машине хватит.
Арсений Павлович открыл дверцу кабины, приветливо поздоровался с сидевшим там Савеловым. Мощный ЯЗ, тяжело зарычав мотором, тронулся со двора на улицу.
5
Капли дождя, дробясь о подоконник, падали на голое плечо Игоря. Но он ничего не чувствовал. Он целиком ушел в свои записи в тетради, которую держал на коленях. Это был забытый в последние месяцы дневник.
Дождь, дождь… Сама жизнь казалась ему пасмурной, как нынешнее утро. За эти двое суток он даже стал как-то привыкать к мысли о неотвратимости того страшного, что должно с ним случиться. Поэтому теперь его больше занимало другое: степень возмездия, которое суждено ему нести. Если судьба улыбнется, он может рассчитывать на снисхождение. Если же не улыбнется…
Нет, лучше не гадать на кофейной гуще. Лучше за эти оставшиеся часы привести в порядок свои бумаги: выбросить, сжечь все, что может осложнить его положение.
Собственно, для того он и отпросился вчера с работы пораньше. И как только Сердюк на своем грузовике привез его домой - сразу же полез в нишу над входной дверью в прихожей. Там он отыскал связку перевязанных шпагатом толстых тетрадей, притащил в свою комнату. Потом сказал матери, что болит голова, и заперся на ключ. Но мать ему все-таки помешала: принесла аспирин и пирамидон, заставила лечь в постель. Пришлось подчиниться - чтобы оставила в покое. Но лежа, оказалось, даже удобнее и читать и, где нужно, вырвать из дневника листы, складывая их в тумбочку.