Место, где спал теперь Юзеф, оказалось не таким уж плохим. Высокая трава, заросли черемухи и лунноцвета, недалеко река, сквозь деревья слышен ее голос. Могила тоже выглядела пристойно: ее ничем не придавили: ни памятником, ни плитой. Только обтесанный камень с именем и датами, да и тот в стороне, чтоб легче было лежать.
Рида поморщилась. Это было очень глупо: сначала от изумления она соскользнула на язык своей кормилицы, на котором не говорила лет двадцать, а теперь полезли предрассудки, почерпнутые некогда из того же источника. А сейчас, как никогда, нужна холодная голова. Хотя бы для того, чтобы понять, что произошло.
Рида бросила куртку на землю, села на нее и снова сказала себе: "Юзеф мертв".
"Бесполезно. Не понимаю. Стена в мозгу.
В первый день, первой пулей в лоб.
Собственно говоря, ничего невероятного в этом нет.
Что я, покойников что ли не видела?
И погиб он, как и пристало джокеру, за Темной Завесой.
Тоже ничего странного.
За Темной Завесой каждый шаг может оказаться последним.
Джокеры что-то вроде первых авиаторов. Риск тот же.
Господь карает дураков.
Но это теоретически. А практически ничего не понимаю.
Смерть. Стена в мозгу.
Или наоборот - провал в пустоту.
Рука не находит опоры.
Ничего не вижу.
Умер? Не понимаю!
Что говорят детям? - "Мама уехала".
Куда уехал? Зачем? Как он там живет? Где письма?
Как понять?
Если бы я поняла - смогла бы заплакать.
Если бы заплакала - стала бы человеком.
Умер? Что это значит?
Пустое место за столом.
Рука, протянутая за ножом, за книгой, за листом бумаги останется пустой.
Конь в конюшне никогда не ощутит на себе знакомой тяжести.
Страницы книг не почувствуют пальцев.
Половицы - каблуков.
Мир станет беднее на один звук шагов, на один оттенок волос, на несколько неповторимых жестов, словечек.
Пустота.
Это все, что ты можешь вспомнить?
Книги, лошади, половицы - а где человек?
Твой друг. (Настолько, насколько ты способна дружить.)
Твой ученик. (Это значит, когда ты устала, ты свалила на него свою ношу.)
Твой приемный сын. (А какие дети еще у тебя могут быть?)
Где он?
Пожалуйста.
Юзеф Бринкер. Семнадцать лет. Темные волосы, серые глаза.
Мальчик, которому снились кошмары.
Мы возвращались с Конрадом из Туле, из грабительского набега за виноградной лозой. Это была самая невероятная авантюра, какую только можно вообразить. В Туле я была вне закона. Немногие верили, что мы хоть что-то добудем. Еще меньше - что вернемся назад. Мы сделали и то и другое. И в маленьком городишке на Гелии мы отдыхали.
Как он назывался? Не помню. Помню только дом и сад, заходящее солнце на вершинах яблонь.
Семья - мать, отец, дочь, уже сама с ребенком, и сын.
Мне было не до них. Но я тогда была джокером в полной силе - двадцать лет. И ночью я отправилась путешествовать по снам обитателей дома.
Надолго задержалась в мерцающих сновидениях малыша, а потом попала в до боли знакомый кошмар.
Они все: родители, друзья, любимые, просто попутчики, просто люди уходят, уезжают, удаляются, ты видишь, но не можешь догнать.
Дорога неожиданно начинает взбираться в гору, на какие-то совсем уж отвесные кручи, внизу шумит вода, кружится от высоты голова, ноги скользят в песке, воздух плотный, вязкий, в нем приходиться плыть короткими рывками, а крик остается у тебя же во рту.
Только на этот раз брошенной была не я, а этот темноволосый мальчишка, которого я днем и не разглядела толком.
И я не позволила ему проснуться, как обычно, от страха, с подступающим к горлу сердцем.
Я толкнула его в спину - ладонью между лопаток и велела: "Лети!" И он послушался.
Два-три широких шага, ботинки уже только царапают песок, а потом все обрывается, земля уходит со страшной скоростью вниз, и ты уже в синеве, в безбрежном океан. И какая теперь разница, за кем ты гнался? Для чего? Все забыто ради проснувшейся в тебе невероятной силы.
Но даже тогда у меня еще не было никакой задней мысли. Я частенько так забавлялась - разрушала чужие кошмары. Что мне, трудно что ли?
А вот наутро он спускался по лестнице к завтраку, увидел меня и застыл.
Тоже ничего странного. Мне частенько приходится встречаться наяву с теми, с кем я уже виделась во сне. И реакция бывает самая разная: недовольство, страх. Кто-то отмахивается: "Не может быть!"
А тут - восторг.
"Так значит, все это было на самом деле!"
Взгляд его меня и покорил.
Я спросила:
- Как тебя зовут?
- Юзеф.
- Тебе часто снятся кошмары?
- Не очень.
Врет.
- Знаешь, кто я?
- Вы - Рида Светлая.
- Хочешь, возьму тебя с собой, и научу, как бороться с дурными снами?
- Хочу.
- Но смотри, это будет тяжело и страшно. Запомни, что ты в любой момент можешь уйти.
- Я не уйду.
Он и правда не ушел. Хотя, я не раз думала, что утром его не увижу.
Конрад с Пикколо устроили ему полную обструкцию. (Конечно, неосознанно, но от этого же не легче!)
Еще бы - на место интеллектуала Кэвина в нашу компанию пришел этот типичный мещанин во дворянстве, который и говорил-то не всегда грамотно.
Я отдирала от него старые привычки буквально молотком и зубилом.
Как он бледнел, садясь в седло!
Как цеплялся за свою челку! Косую, до бровей, чтобы закрыть лоб, спрятать глаза.
В конце концов, я заявила: "Если завтра увижу тебя с челкой - сама подстригу".
Этого унижения он вынести уже не смог и побежал к парикмахеру.
А наутро Пикколо воскликнул: "Да у него же совершенно флорентийское лицо!"
(Что он тогда имел в виду - непостижимо, особенно, если учесть голландско-польское происхождение Юзефа. Но, наверное, это был комплимент.)
А потом, когда я поняла, что больше не смогу быть джокером, я отдала ему все - замок, земли, свое имя, свою власть. Он один знал о моем побеге.
Помню, когда я собирала вещи…
В спешке, в расстроенных чувствах, потому что уезжать из Дома Ламме, это было все равно, что отрывать бинт от раны.
Я застыла на стремянке с маленькой копией "Святого источника" Дени в руках и спросила: "Может оставить ее тебе?" - мы оба любили ее одинаково.
И Юзеф, новоиспеченный мастер иллюзий, в припадке щедрости воскликнул: "Да кантуй ее в бросайер!" (Имелось в виду: "Бросай в контейнер!")
И благодаря ему, я вспоминала свой отъезд не иначе, как смеясь.
И вот, вернувшись, я наткнулась на этот холмик.
Невероятно.
Конечно, он мог умереть, но почему так рано?
Они на мне сразу поставили крест.
Постой, что это? При чем тут это?
Не помню.
О чем я думала до?
Где он ошибся?
Почему так быстро - и двух лет не прошло?
Стой, вот что!
Они на мне сразу поставили крест.
В первый день. Первой пулей в лоб.
Дети любят в театре вскакивать с мест.
Я забыл, что это окоп.
Потому что даже смерть джокера имеет свою причину.
Он ошибся. О чем-то забыл.
Или о ком-то?
Может быть.
И знать это очень важно.
Потому что (И это первая ясная мысль, за которую можно уцепиться.)
Потому, что мне придется идти следом за ним".
Черемуха уже давно облетела, но лунноцвет все еще был усыпан белыми гроздьями цветов. Рида наломала веток и укрыла этим живым покрывалом всю могилу. Уже не для Юзефа, для себя, чтобы оставить зарубку на память.
И, как это часто бывает на похоронах, она грустила больше не о покойном, а о себе. О том, что хоть и отказалась от власти мастера иллюзий, но человеком так и не стала, и не может даже оплакать Юзефа по-настоящему.
"Хотя, разве ему это сейчас нужно? А мне?"
Когда Рида вернулась домой, Майкл уже мирно спал. Она велела подавать завтрак и поднялась в свою комнату. Новую, купленную на Земле куртку уже украшала свежая прореха - там, где прошлись птичьи когти. Со временем, конечно, от этих прорех и заплат куртка станет еще ближе и роднее, но сейчас Рида поморщилась и бросила ее в кресло.
И тут услышала отчаянный вопль Ламме из подвала: "Ай-яй-яй беда!"
Она бросилась на помощь своему любимцу и застыла.
Ламме имел в виду ее.
На кровати сидела, нервно подергивая усами, сфиксида.
Не огромный хищный ящер Южного Материка, нет, его младший брат, вернее сестра с севера. Молодая самка, размером с леопарда, с бурой складчатой кожей, тяжелыми лапами и серебристой гривой на шее и хребте.
Ее нижняя челюсть мелко дрожала, словно от смеха, глаза то затягивались мигательной перепонкой, то открывались, и все это не предвещало ничего хорошего. Незнакомая обстановка, чужие запахи и звуки уже взвинтили дикого зверя, и, как только страх достигнет предела сфиксида прыгнет.
"Ламме, замолчи пожалуйста!" - мысленно попросила Рида.
Зверек больше ничем не мог ей помочь, но, наверно, переполошил уже криками весь дом. А что толку? Дверь-то на задвижку закрыла она сама, как это всегда бывает.
И что теперь? Осторожненько попробовать открыть? Или позволить тем, кто снаружи, выломать дверь?
Бесполезно. Зверюга успеет раньше.
Рида когда-то охотилась с ручными сфиксидами и была высокого мнения об их реакции.
Рида так и стояла неподвижно, осмеливаясь смотреть только на задние лапы сфиксиды. В старое время она, не раздумывая долго, ушла бы за Темную Завесу, и ищи ее! Но сейчас, без подготовки, это было верное самоубийство.
И тут ей еще кое-что пришло в голову.
Дикую сфиксиду не затащишь силком в комнату.
Нужна клетка, а клетки не видно.
Это дает один ма-аленький шанс.
"Собственно говоря, я ничем не рискую, - подумала Рида. - Если я ошиблась, и это дикая сфиксида, я все равно уже покойница"
Осторожно она отступила на шаг назад, медленно-медленно дотянулась до маленькой подушечки в кресле…
(Благослови, Господь, мещанское воспитание Юзефа!)
… и шваркнула ее об пол. (Первое резкое движение.)
Они прыгнули одновременно.
Сфиксида - вниз. Рида откатилась в сторону.
Бог хранит безумцев.
Сфиксида выбрала ту жертву, которая по размеру напоминала ее обычную добычу.
Пух запорошил ей морду и она гневно зашипела.
В ту же секунду Рида оказалась у нее за спиной, обеими руками схватила за загривок, подняла в воздух и тряхнула.
Как наказывает хозяин, когда натаскивает сфиксиду на дичь.
Как наказывает ящеров в стае вожак.
- Даун! - рявкнула Рида, прижимая хищницу к полу.
И с восторгом почувствовала, как расслабляются мышцы под ее пальцами.
- Даун, - повторила она, придавив хребет зверя для убедительности коленом.
Сфиксида тяжело задышала и легла.
Свободной рукой Рида откинула задвижку.
Среди мужчин, тут же заполнивших дверной проем, она к своему немалому изумлению увидела Майкла.
Полдюжины револьверных дул нацелились на зверя, а заодно и на нее.
- Не стрелять! - велела Рида. - Майкл, дайте-ка мне на минутку ваш ремень. Остальные - освободите дорогу.
Соорудив из ремня что-то вроде ошейника, она вывела сфиксиду за ворота и отпустила. Та, не заставив себя упрашивать, шмыгнула в ближайшие кусты. Рида понадеялась, что она вернется к хозяину, передаст ему привет.
Под колено ей ткнулся знакомый мокрый нос.
- Спасибо, Ламме, - прошептала Рида, ей не хотелось, чтобы их услышала понабежавшая из дома прислуга. - Как она попала в мою комнату?
- Я не знаю, - голосок у Ламме был тихий и жалобный.
- А кто-нибудь вообще заходил туда?
- С тряпками для окон, для постели. Но без твари. Я чуял - ее не было.
- Хелла Рида, прикажете обыскать дом?
Все-таки их услышали.
- Прикажу всем возвращаться к своим делам. Обыск ничего не даст. Я еду в монастырь.
Главное сейчас - Конрад.
ИНТЕРМЕДИЯ
Двенадцать лет назад. Туле.
Это случилось, когда Риде было четырнадцать лет. Как раз после того, как установились месячные.
Она приехала домой на каникулы. Специально ею никто тогда не занимался - взрослая уже девочка, сможет сама себя развлечь. И она чаще всего валялась на балконе с книгой, или ездила верхом.
Вот и в тот день она поехала на Гальгеберг - Гору Висельников. Была недалеко от их дома гора с таким вот романтическим названием, а вокруг огромный запущенный парк.
Осень в тот год была ранняя, на всех тропинках лежали бурые, преющий листья. Из расселин между скалами вылезали осыпанные темной ягодой кусты. Ягоды после недавних дождей уже размякли и забродили. Впрок собирать их было нельзя, но вкус - терпкий, пьяный - Рида потом помнила всю жизнь.
Она привязала лошадь внизу, у подножия скал, а сама полезла за ягодами. Наверху все еще было довольно цивилизованно, между утесами вились узкие дорожки, попадались полусгнившие остовы скамеек. Кое-где приходилось, правда, прижиматься к стене, но Риде нравилось преодолевать свой страх.
Так, она и бродила где шагом, где ползком, в сладком бездумье наслаждаясь волей, и вдруг услышала, как за поворотом посыпались вниз мелкие камешки.
Рида тогда не обратила на это внимания. Обогнула скалу и остановилась в недоумении. Валун что ли скатился на тропинку?
Но тут валун выпрямился во весь рост и Рида онемела. Это был серый медведь собственной персоной.
Здешних медведей завезли некогда с Земли первые колонисты для борьбы с местной фауной. Теперь, когда в них не было нужды, они одичали и измельчали. Тот, что стоял сейчас перед Ридой на задних лапах, едва ли достигал двух метров. Но и того было достаточно.
Их разделяло шагов пять. Справа, разумеется, скала, слева - обрыв. Поворачиваться и бежать нельзя, она знала это твердо. Ружье, конечно, было с ней, только заряжено дробью. А ранить сейчас медведя - верная смерть.
Он был не слишком зол, но недоволен. Девочка стояла у него на дороге. А уйти ей было некуда.
И тогда она стала танцевать. Едва ли этот танец получил бы премию на конкурсе. Она просто переминалась с ноги на ногу, похлопывала тихонько-тихонько в ладоши и приговаривала хриплым голосом: "Нам не страшен серый волк! Нам не страшен серый волк!"
На мишку она не смотрела. И осмелилась поднять глаза только тогда, когда снова зашуршали камешки.
Справа в скале была узкая, заросшая кустами расселина. По ней медведь и взбирался наверх. Рида увидела только его круглый зад. Подумала: "А не жахнуть ли сейчас дробью снизу? Сорвется, и костей не соберет". Но, конечно, стрелять не стала. Бросилась бежать.
И шагов через двадцать наткнулась на Клода. Вернее, уткнулась в Клода. Ее тогда даже не удивило, что он оказался здесь. Просто была счастлива.
А он, как только убедился, что она цела, здорова, не сошла с ума, и все еще в таком ступоре, что не чувствует страха, обнял ее за плечи и сказал:
- Пошли. Я должен тебе кое-что показать.
Они поднялись выше, на бывшую смотровую площадку. Туда, куда Рида вышла бы сама, не попадись ей на пути мишка.
И тут она увидела.
Маленький вертолетик с автономным генератором защитного поля. (Стоит бешеные деньги.)
Трое человек с винтовками.
В стороне маленькая красная горка - огнетушители.
Вырванная с корнем, разбросанная трава.
И - открытая клетка.
- Ты уж меня прости, - сказал Клод. - Поймешь все потом, а сейчас только прости. Иначе было нельзя. Я должен быть уверен, что ты сможешь выдержать такое и не сломаешься.
Она стояла и смотрела.
Потом вывернулась, отступила на шаг и плюнула ему под ноги.
Крикнула:
- Считай, что не выдержала!
И бросилась бежать.
Во второй раз за этот день.
За ближайшим кустом ее, наконец, вывернуло наизнанку, но Рида была этому только рада. Будто очистилась от всего, что с ней было. Ей хотелось убежать навсегда из дома, из Туле. Казалось, она никогда уже не сможет заговорить с Клодом, а больше ее здесь ничего не держало.
И все же она вернулась.
Часа через два, когда уже начала кое-что соображать.
Облазала все окрестности, нашла гнезда, где лежали снайперы. Они все время держали медведя под прицелом.
Так что, по большому счету ей ничего не грозило.
Клоду она потом задала один-единственный вопрос:
- Для чего нужно было рисковать и тратить кучи денег, если ты мог просто создать иллюзию?
Он только посмеялся:
- Хочешь иллюзию страха? Так дело не пойдет. Свой страх надо знать в лицо.
И стал ее учить.
Родители о приключениях на Гальгеберг так ничего и не узнали. Как Клоду удалось провернуть все без их ведома, осталось его тайной. За такие способности Рида его и уважала.
Уважала и любила по-прежнему, но доверять уже не могла.
Неправда, что дети уязвимее взрослых.
На кораблях, терпящих бедствие, дети, единственные не сходят с ума от страха.
Просто, когда душа молода, любая боль кажется ей величайшей несправедливостью, оскорблением. И душа сопротивляется во всю свою нерастраченную силу и не может смириться.
Потому от детских обид остаются самые глубокие, самые грубые шрамы.
Такой вот уродливый рубец оставило на Риде посвящение.
С тех пор она уже не верила. Никогда, никому, ничему.
Человек непредсказуем, а мир тем более.
Правда может быть только сиюминутной, в следующее мгновение она оборачивается ложью.
Впрочем, это и дает свободу. В стабильном мире степень свободы обычно невысока.
А за такое знание можно заплатить шрамом.
В древней Ирландии, например, для того, чтобы открыть человеку доступ в иные миры, ему отрубали руку, ногу, и выкалывали глаз.
Так что, по сравнению с ними, джокеров можно считать гуманистами.
А медведя Рида потом встретила еще раз. Только тогда она его уже не видела.
Ехала верхом, в осенние сумерки, через лес, и по беспокойству лошади поняла, что он издали следит за ними.
Рида запела тогда во весь голос: "Нам не страшен серый волк!", и медведь убрался.
Чуял, что с нею ружье.
А, может, его позвал тогда не голод, а смутное воспоминание о людях-хозяевах?
А на следующий год даже следов медвежьих она не видела. То ли пристрелили, то ли сбежал в леса.