* * *
Вскоре представился случай одновременно заглянуть в души и Боулза и Торна.
Обычно маленький тощий Боулз ел много, аппетитно, неторопливо, смакуя каждый глоток вина. Кулинарные установки, оборудованные в его городской квартире на 8223-й улице Северного города и на вилле у океанского побережья, предлагали ему выбор блюд соответственно его, хорошо изученным фирмой, вкусам.
На этот раз Боулз, пригласивший на обед доктора Торна, не испытывал привычного удовольствия. Он уже забраковал десяток блюд, едва их отведав, но так и не нашел в обширном меню ничего привлекательного.
– Придется сменить поставщика, – сказал он. – "Нейчу" стал изменять вкус.
– Вы капризничаете, Том, – примирительно заметил Торн. – Все было не так плохо. Скверное настроение всегда делает сахар соленым.
– Если ты насытился, очистим стол, – предложил Боулз.
– Не возражаю.
Боулз нажал ногой серебряную педаль, и все, что оставалось от трапезы, вместе с посудой уплыло в пасть утилизатора. Генерал проследил за телескопической трубой утилизирующей системы, пока она не сравнялась с плоскостью стены. Он привык не доверять никому и ничему – даже простой автоматике. Только нажав на другую педаль, приводившую в движение экраны сплошной защиты от подглядывания и подслушивания, Боулз откинулся в кресле и начал разговор, ради которого и пригласил Торна.
– У нас нет времени, Дэви.
– Его не хватает всем.
– Я не о том времени говорю. У нас его не хватает, чтобы спасти мир. Мы возлагали на тебя гораздо больше надежд… И ты их не оправдал. Пока не оправдал…
Торн молча ждал продолжения.
– Все эти дики и джейн, мимидизы и мими-др – детские игрушки.
– Они принесли корпорации самые высокие дивиденды за последние десять лет.
– И тебе тоже. Но не об этом речь. Я уже тебе не раз говорил: нам нужны мими-солдаты. Расторопные, исполнительные и нерассуждающие солдаты. Много солдат. Правительство будет радо избавиться от живых вооруженных болванов и заменить их нашими мими. Представляешь себе, какая перспектива открывается перед нашими фирмами?
– Представляю, генерал, и делаю все, что в моих силах. Но задача оказалась очень сложной.
– Я это уже слышал… Неужели сделать мими-солдата труднее, чем профессора?
– Конечно, профессора легче. Стоит усилить блоки эрудиции, поднять интеллектуальный потенциал мими-лакея – и он превратится в профессора. А от солдата вы требуете слепого подчинения, исполнения без рассуждений. Это противно природе мэшин-менов.
– Какая там к черту природа! – вскипел Боулз. – Разве не ты их создаешь?!
– Не только я. Они тоже участвуют в своем воспроизводстве. И я не могу изменить законов, определяющих их деятельность. С тех пор как появились первые компьютеры, люди делали следующее поколение более совершенным, чем предыдущее. Потом ДМ стали сами себя совершенствовать. Появились блоки целесообразности, вторичного контроля, самоанализа, сверхдальнего прогнозирования. Я могу требовать от ДМ еще большего совершенства задуманной модели, но не возврата к примитиву прошлого. Это равносильно тому, как если бы мы взялись выращивать в нашем обществе людей каменного века.
– Я с детства не люблю лекций, Дэви. Объясни толком, почему мими не может быть солдатом? Ведь из людей мы их делаем, и очень неплохих…
– Вы забываете, что люди производятся другим путем.
– Какая разница?
Существенная. Из человеческого детеныша можно вырастить кого угодно, даже убийцу. А у мэшин-мена не бывает детства. Он рождается с готовой, заложенной в него программой. Он может лишь обогащать ее за счет новой информации, но не обеднять.
– Но программу составляешь ты. Измени ее!
– Пора, когда программа зависела только от конструкторов, давно прошла. Мы даем только общую идею, основную целевую установку. Все остальное они делают сами.
– Значит, ты дал идиотскую целевую установку. Дай другую!
– Поймите, генерал, что если мы отменим основной принцип деятельности мими, они станут опасными для всех людей на Земле, и для нас с вами в том числе. Живым солдатам вы можете внушить, кто их враг, а кто друг, кого нужно убивать, а кого охранять. С мими это невозможно.
– Не понимаю. Какой такой у них принцип?
– Смысл его сводится к одному требованию: помогай людям, но ни в коем случае не причиняй им вреда.
– Глупый принцип. Очень глупый…
– Но только он позволяет нам продавать их с уверенностью, что они не наделают бед.
– Неужели ты не волен убрать к дьяволу все эти блоки, которые тут перечислял? Вставь один: "Выслушал – выполняй!" Нам не нужны интеллектуалы. Их хватает среди живых людей, и от них все беды. Пусть твои мими ни о чем не думают и только исполняют. Думать за них будут другие.
– Все, что можно сделать для их оглупления, я уже сделал по требованию Уорнера.
– Это совсем другое. Тогда ты работал на торговцев, а сейчас должен потрудиться на генералов. И пусть тебя не пугает, что мими-солдаты станут опасными для людей. Мы их надежно упрячем до нужного дня. Выпустим потом, против кого следует, и они сделают свое дело.
– Простите, генерал, но я хочу задать не совсем тактичный вопрос. Почему вам недостаточно для ваших целей тех солдат, которых вы делаете из людей и сами считаете неплохими? Разве они не справлялись с ролью исполнителей?
Боулз поднялся, подошел к хрустальному коктейлингу, долго выбирал среди сменявшихся бокалов напиток по вкусу, медленно выпил, включил проектор общего обзора, скользнул взглядом, по разным уголкам мира, выключил и снова опустился в кресло.
– Ты, конечно, слышал о провале заговора Гудимена. И заключение моей комиссии тоже знаешь… Мы с тобой близкие люди, Дэви. Ты муж моей дочери и родственник по бизнесу. Буду с тобой откровенным. В заключении комиссии – ни слова правды… Не смотри такими глазами. Пора тебе стать мужем и в политике. Это был заговор не одного человека, а хорошо продуманная и подготовленная операция. И в последний момент она провалилась… Почему? Потому что люди ненадежны, Дэви. Даже самые верные из них могут подвести. На них влияют разные случайности, болтовня агитаторов… Не знаю, что случилось с Гудименом, но его предательство – лучшее доказательство зыбкости планов, которые строятся на людях.
Торн слушал, не скрывая ошеломленности. Гангстер совершил предательство… Кого он предал?.. Боулза… Значит, заговор был задуман…
– Пора тебе понять, Дэви, – продолжал Боулз, – что наше время истекает. Я имею в виду историческое время. А все потому, что управление этим временем мы выпустили из рук. Выпустили давно. Теперь враги нашего общества, наших традиций, наших свобод готовы схватить нас за горло. Историю делают люди. Энергичные, решительные, чувствующие ответственность за будущее своих детей. К счастью, в нашей стране такие люди еще остались. Их немного, но у них хватит и смелости и оружия, чтобы внести по рядок в ход истории… Скажи мне, ты способен отказаться от своего благополучия, от своего права быть более богатым, более могущественным, чем другие – менее одаренные и менее предприимчивые люди? Может быть, и ты, как миллионы других олухов, уже примирился с тем, что лишишься своих возможностей подняться над остальными, своих доходов, жилищ, машин? Неужели и тебе безразлично, как будут жить твои дети, которых, я надеюсь, Сю народит?
– Я не думал, что такие вопросы могут возникнуть, – испуганно прошептал Торн.
– Возникли, Дэви, возникли! И отвечать на них нужно немедля! И эту нашу вторую Землю заполнила никому не нужная двуногая мошкара. Каждая ничтожная тварь требует своего места под солнцем, требует пищи, требует, требует, требует… Колонизация планет идет черепашьими шагами и не может решить проблемы жизнеустройства этой размножающейся черни. Какой же выход?.. Не бойся логических выводов, Дэви! Никогда не бойся, какими бы страшными они ни показались. Нужно уничтожить лишних – сразу, одним ударом!
Впервые за время их знакомства сухое бледное лицо генерала покрылось красными пятнами. Он смотрел на Торна круглыми серыми глазами и требовательно ждал ответа. От него исходила такая сила убежденности, что Торн даже не пытался разобраться в той сумятице мыслей, которую вызвало все услышанное. Он уже поверил в политическую мудрость и дальнозоркость Боулза, поверил в страшную опасность, нависшую над ним, его собственностью, его свободой. И еще он понял, что война близка.
– Но ведь… – робко попытался он выразить свои сомнения, – война принесет гибель и нам… То, что мы знаем…
– Ничего ты не знаешь, Дэви! – оборвал его Боулз. – Как и когда она начнется, тебе лучше не знать. Я открыл тебе глаза только для того, чтобы ты осознал, как необходимы нам не мэшин-мены с разными умными блоками, а солдаты. Солдаты, Дэви! Пусть будут глупыми, как барабанные палки, но безотказными и точными исполнителями. Как угодно, но ты их должен сделать!
– Хорошо, генерал, сделаю… Сколько у меня времени?
– Вот это слышать приятней, – повеселел Боулз. – Времени? Немного, Дэви, немного… Чем скорей справишься, тем лучше.
Особенно внимательно вглядывались Лайт и Милз в голограмму Торна. С мозгом Боулза они были хорошо знакомы и ничего неожиданного увидеть не надеялись. А к Торну датчик попал сравнительно недавно, и его информация могла принести кое-что новое.
– Индекс интеллекта у Дэви по-прежнему высокий, – отметил Лайт. – Способности мыслить разумно он не потерял.
– Мы договорились, – напомнила Минерва, – считать разумным только такой ход мыслей и такие суждения, которые объективно отражают действительность и направлены на благо людей.
– Не обманываем ли мы самих себя таким ограничением? Это очень успокоительно – считать всех злодеев дураками.
– Такой вывод был бы ошибочным, а корень ошибки в неточном употреблении слов, – спокойно по правила Минерва. – Интеллект как система, генерирующая мысли, сам по себе нейтрален. Он может служить добру и злу. Поэтому у ступеней Инта нет никакого знака – ни минуса, ни плюса. Эгоист, ради своих интересов причиняющий зло другим людям, может обладать отличной памятью, может находить оптимальные решения трудных задач, может искусно пользоваться словами для обмана своих мнимых или действительных противников. Даже закоренелый преступник может быть талантливым. Но разумными его мысли и поведение назвать нельзя. Нет, к доктору Торну слово "дурак" никак не применимо. Так же как и к Боулзу. Они очень умны.
Минерва укрупнила нижний раздел – стволы и ветви инстинктивного комплекса.
– Структуры личного самосохранения выглядят у Торна иначе, чем у Боулза. Они не так изуродованы и не столь ярко окрашены. Но и у него заметна гипертрофия некоторых эмоций, например честолюбия.
– Откуда оно взялось? – изумился Лайт. – Его у Дэви никогда не было.
– Это неверно. Зачатки всех эмоций – врожденные. Вероятно, у Торна склонность к честолюбию была даже сильнее, чем у других. Но пока он жил среди вас, увлекался вашими идеями, эта склонность не проявлялась. Она могла бы так и остаться в зачаточном состоянии, – ведь идеи решительным образом влияют на формирование характера. Но Торн попал в другую среду, в другую сферу деятельности. Там уж без отрицательных эмоций прожить было трудно, и дремавшие стебельки стали быстро расти. Кстати, по соседству с честолюбием разрослось и стяжательство, которого вы также ранее не замечали… Перед вами другой Торн. О чем бы он сейчас ни думал, конечным результатом будут выводы, подчиненные только личным интересам. И если эти интересы столкнутся с интересами других людей, на первый план выйдет агрессия – Торн ни перед чем не остановится, чтобы выйти победителем.
С болью и страхом смотрел Лайт на голограмму своего бывшего соратника. Он словно чувствовал, как работает мозг Дэви. Он хорошо знал работоспособность, изобретательность и целеустремленность Торна. Если бы не этот зловещий фон воинствующего эгоизма, Лайт только восхитился бы открывшейся перед ним картиной. Но сейчас было не до восхищения: Торн рядом с Боулзом представлял устрашающую силу.
Все время молчавший Милз не подал реплики и на этот раз. Он знал, что должен был переживать в эти минуты Лайт, и не хотел бередить свежую рану напоминаниями о своих предостережениях.
– Нам бы хотелось знать содержание их раз говора, – сказал Лайт.
– Повторяю, что о содержании мы можем пока судить только по эмоциональной расцветке голограммы, а она ничего хорошего людям не сулит. Обращу ваше внимание еще на одну деталь.
Минерва провела указкой по зеленовато-каштановой полосе, выделявшейся на общем фоне голограммы Боулза:
– Как и у всех эгоцентрических эмоций, и у этой ветви – положительная биологическая основа. Среди множества особей одной популяции у высших животных всегда выделяются лидеры. Это они, благодаря врожденным чертам характера, соблюдают порядок в стае, ее своеобразную иерархию. Они подают пример поведения в сложной обстановке, охраняют самок и молодняк. Лидеры не обязательно обладают физическим превосходством. Отличаются они обычно сообразительностью, смелостью, инициативой. У них более развита спираль поиска. Без таких лидирующих особей не выжил бы вид. Среди людей появление лидеров тоже постоянно и закономерно. Когда интеллектуальным и волевым качествам человека-лидера сопутствует мощный комплекс альтруистических эмоций, он становится героем, вождем угнетенных и бесправных масс. Но часто лидер рождается с дурными задатками. И когда он поднимается на высоты господства, начинается извращенный рост отрицательных эмоций. Такой лидер начинает мнить себя непогрешимым сверхчеловеком, и роль его становится губительной. Одно из проявлений подобного извращенного лидерства мы видим у Боулза – его безмерное властолюбие. В сочетании с агрессивностью, о которой мы говорили ранее, эта черта его характера особенно опасна.
– До чего же изобретательна старая дура! – с горечью усмехнулся Лайт.
– О содержании разговора можно судить по изменениям на голограмме Торна, – заключила Минерва. – Сначала слова Боулза вызвали у него раздражение. Потом появился фон страха. Боулз его чем-то запугал. Мысли Торна смешались. Началась активная перестройка умозаключений. В конце разговора слова Торна вызвали всплеск радости у Боулза. Можно предположить, что они пришли к согласию. О чем договорились, сказать не могу.
3
Милз и до этого не раз покидал лабораторию на несколько дней. Он мотался по разным странам, встречался со многими людьми и возвращался как будто заряженный новым запасом энергии. Лайт не спрашивал, куда и зачем он отлучался, не только потому, что это было в лаборатории не принято. Лайт и без того знал, что Бобби поддерживает связь с учеными и организациями, никакого отношения к их работе не имеющими. Милз никогда не скрывал от него, что считает свою общественную деятельность не менее важной, чем научную. Лайт просто игнорировал этот круг интересов своего друга.
Последние голограммы Боулза и Торна вызвали у Милза чувство острой тревоги, и он решил поделиться ею с научной комиссией Всемирного Комитета Бдительности. В этот Комитет, созданный много лет назад, входили представители всех народов мира, всех парламентов, организаций и объединений, разделявших стремление его основателей. А стремление сводилось к одному: пресечь возможность катастрофического конфликта.
Комитет располагал глобальной системой космических и наземных постов наблюдения, питавших его компьютеры. Он всегда выступал от имени всего человечества, и к его голосу не могли не прислушиваться правительства. Не раз уже удавалось разоблачать заговорщиков и предотвращать столкновения противоборствующих армий. Но эти частные успехи никого из членов Комитета не обманывали. Каждый понимал, что нет и не будет гарантии от взаимоистребления народов, пока планета не очистится от всех арсеналов смерти.
Милз был председателем национальной секции Комитета и вылетел для встречи с учеными, занимавшимися разработкой надежных средств контроля над потенциальными очагами войны. Это была небольшая группа всемирно известных и очень занятых специалистов. Обычно они ограничивались телеобщением и собирались для обсуждения вопросов лишь особой важности. Хотя Милз не раскрыл методику анализа голограмм и ссылался только на "новые источники информации", его сообщение о подозрительном сговоре между Кокером и Боулзом никого не оставило равнодушным. Слишком хорошо были известны всем эти зловещие имена, чтобы пренебречь возникшими опасениями.
Президиум Комитета Бдительности постановил провести еще одну всемирную кампанию за принятие подготовленных решений о разоружении.
Милз вернулся к себе, справедливо считая, что не потерял времени зря.
Принцип "супердемократии", введенный еще при Кокере I, разрешал всем желающим собираться где угодно и даже разговаривать о чем угодно. Только в том случае, если значительная группа подпадала под влияние одной идеи и начинала исповедовать одни и те же политические взгляды, органы, охранявшие конституцию, принимали должные меры. Нельзя было допустить, чтобы выявившиеся вожаки подавляли самостоятельную мысль одиночек. Группа объявлялась распущенной, а ее члены получали поздравления по случаю освобождения от духовного насилия.
В "Клубах думающих" не было ни лидеров, ни программы. У входа в каждый филиал "КД" светилось одно слово, которое даже к лозунгам нельзя было отнести: "Думай!" Поэтому считать их антидемократичными не было никаких оснований.
Данные тайной телепроверки подтверждали крайне странные, но неуязвимые с точки зрения закона факты. Члены клубов собирались не в определенные, ранее назначенные часы, а в любое время, когда хотя бы у двух-трех человек появлялось желание посидеть в тиши и подумать. Никаких пропусков или условных паролей для проникновения в клуб не было. Туда мог прийти кто угодно и говорить все, что угодно. Были, правда, некоторые ограничения. Так, никто из участников сборища не имел права шуметь и мешать думать другим. Не рекомендовалось поднимать и обсуждать вопросы, связанные с биржей, акциями, спортом, болезнями, религией и сексом.
Каждый мог задавать любые вопросы. Желающие могли отвечать на них. Если ответ звучал неубедительно, высказывались другие. Иногда задумывались все, но длительное молчание никого не тяготило. В распоряжении "думающих" были справочные каналы Информцентра. Точная и полная информация сводила к минимуму общие разглагольствования, не подкрепленные конкретными фактами или противоречившие фактам.
На собраниях членов "КД" можно было встретить и преуспевающих господ в однодневных костюмах, и "освобожденных от труда", одетых весьма неряшливо. Не было здесь никаких разработанных церемоний или особого этикета. Каждый уходил, когда хотел, мог здороваться или вообще ни с кем не общаться.
На собраниях не выносилось никаких резолюций. Они заканчивались сами собой вместе с уходом последнего "думающего", Все расходы на содержание помещений и прочее покрывались добровольными взносами, которые переводились на счет клуба только анонимно. Когда число членов выросло и сумма взносов позволила, была приобретена телевещательная станция, призывавшая к тому же: "Думайте!"
Милз был одним из немногих основателей первого "КД". Над ним потешались. Никто не верил, что можно завлечь людей в клуб без игр, музыки, танцев, без деловых разговоров о насущных проблемах бизнеса. Но Милз был уверен, что "думающие" должны найтись.