Теперь они терпеливо следили за беспорядочной игрой красок. Впервые они не только смотрели, но и ждали того, что обязательно должно было появиться. Они чувствовали себя взломщиками, проникающими в затаенное святилище природы.
Прошло совсем немного времени, и уже знакомая спираль опять всплыла на поверхность. Лайт даже подтолкнул Милза:
– Включай!
Они снова увидели Цезаря. И он делал то, что от него ждали. Он стоял у входа в беседку и принюхивался к чьим-то следам. Он был так же сосредоточен, как недавно – у клумбы. Кончик его носа подрагивал.
– Гип, гип, ура! – выкрикнул Милз. – Мы открыли спираль любопытства!
– Или поиска, – добавил Лайт. – Исследования, любознательности, ориентировки, – продолжал он рассуждать вслух.
Не много ли для одной спирали? – усмехнулся Милз. – Мы увидели первый цветочек. Ягодки впереди…
Оба они были радостно возбуждены. Еще бы! Ведь расшифрован первый иероглиф мозговой криптограммы.
Цезарь устал, лег, вытянув передние лапы, и положил на них морду. Глаза его прикрылись. Резко изменилось изображение на левой стороне кадра. Поблекли краски, расплылись цветные пятна. Продолжали передвигаться лишь отдельные, разбросанные в разных местах точки, но их тоже становилось все меньше. Удивительно красивым стал общий фон голограммы – серебристо-жемчужный, чистый, ничем не замутненный.
Много позднее, когда они увидели этот же фон у жеребенка, скачущего по зеленому лугу, у львят, играющих с львицей, у здорового младенца, отвалившегося от материнской груди, Лайт назвал его "фоном радости бытия".
Прерывать покой Цезаря для продолжения опыта не хотелось. Ему были благодарны за первый успех. Ведь они мечтали найти хотя бы одну зримую связь между деятельностью мозга и поведением животного. И нашли ее. Милз уже собирался выключить установку, но рука его замерла над пультом.
Розоватое сияние, исходившее от неожиданно появившейся в самом низу широкой, горизонтальной, багрово-красной полосы, стало заволакивать серебристый фон. Цезарь вскочил, подбежал к двери, ведущей в помещение вивария, и поскреб ее когтями. Дверь не поддавалась. Цезарь заскулил, суетливо пробежался по аллее, снова царапнул дверь.
Красная полоса становилась все шире. В разные стороны потянулись то ли от нее, то ли к ней светящиеся пунктирные линии. Снова стала видимой спираль поиска. Но выглядела она иначе – растянутой, рыхлой, будто Цезарь знал, что искать здесь то, что ему нужно, бесполезно. Теперь уже вся голограмма была озарена сгустившимся розовым сиянием.
Лайт и Милз почти одновременно взглянули на часы и обменялись улыбками.
– Время кормления. Проголодался друг.
В мозг поступили сигналы от органов, контролирующих наличие горючего. Они требуют пищи. Красная полоса – это сконцентрированный сигнал бедствия. Объявлена общая тревога. Мобилизован и центр поиска и все другое, еще никак не названное…
– Что будем делать? – спросил Милз. – Покормим?
– Погоди, это очень важная полоса, проверим…
Они продлили наблюдение еще на час.
Цезарь уже не отходил от двери. Он искал в ней щель, сквозь которую можно было бы выбраться. Его уже не интересовали ни кусты, ни клумбы. Он искал только одно – путь к пище.
Розовое сияние стало красным. Где-то в глубине, на втором и третьем плане, вытягивались полосы других цветов, но что они означали – оставалось непонятным.
– Впусти, – сказал Лайт.
Милз нажал кнопку, и дверь распахнулась. Цезарь опрометью бросился в каморку, где стояла его миска с едой.
Какой фейерверк вспыхнул в эту минуту на левой стороне кадра! Красная полоса еще светилась, но фон менялся на глазах. Возвращался первоначальный серебристый оттенок. А по диагонали снизу вверх взвивались искры, похожие на самоцветные камни.
Это буйство красок и огней продолжалось несколько секунд. Едва Цезарь уткнулся в миску и стал глотать любимую похлебку, начала блекнуть красная полоса, скрылась спираль поиска. По-прежнему чистым, спокойным стал жемчужно-серебристый фон.
Было ясно, что вспышка ярких импульсов, взбудораживших мозг Цезаря в тот момент, когда открылась дверь, отразила состояние радости. Нежданное исполнение желания – открытый путь к еде, к насыщению – вызвало новое сильное чувство. Судя по выразительности изменений, происшедших на голограмме, это чувство было даже сильнее того удовлетворения, которое принесла еда. Так выглядело кратковременное торжество над преодоленным препятствием, над закрытой дверью, над той безысходностью, которая становилась особенно мучительной по мере усиления голода.
– Все! – сказал Лайт и выключил передачу.
– Минутку, Гарри! Я включу свой датчик.
– Мы же договорились забыть о людях
– На одну минутку! – взмолился Милз. – Это нужно сделать именно сейчас.
Лайт не возражал. Появилось изображение уже знакомой голограммы Милза – таинственный мир человеческой души, запечатленное биение каждой клетки мозга, словно остановленный бег мысли, следы желаний, отпечатки чувств, тени слов, готовых связаться в осмысленные фразы. Изображение было бесконечно сложнее того, которое они видели у Цезаря. Но нашлось и общее. В самом низу голограммы, распространяя розоватое сияние, горела широкая красная полоса. Милз торжествующе ткнул в нее пальцем:
– Видишь ее, полосу голода? Вот это я и хотел проверить. Ведь и час нашего кормления давно прошел. Уж в этом-то мы с Цезарем – родня!
9
Рони Скинертон был достаточно опытным полицейским чиновником, чтобы не понимать всей серьезности решения, которое он принял. Когда его помощник Майк Рибер доложил, что на экране локатора сближаются старые знакомые – три одноместных пассажирских корабля, раз в месяц устраивавших такую космическую встречу, он приказал патрульным катерам дождаться их стыковки и потом пригнать всю компанию на базу космополо.
Все детали операции были хорошо видны на экране. Силуэты кораблей сблизились и образовали подобие трехлучевой звезды. Теперь для обмена грузами и расстыковки им потребуется не меньше сорока минут. Катера Стэна Керша пришли вовремя. Они окружили троицу, и начались переговоры, содержание которых тоже не было для Скинертона неожиданным.
– Инспектор космополо Керш, – представился Стэн. – Приказываю немедленно следовать за мной.
– В чем дело, инспектор? – спросил Джеймс Бирн, чей голос Скинертон узнал без удивления.
– За грубое нарушение правил движения в космосе я должен доставить вас на базу. – Стэн точно выполнял свою роль по задуманному сценарию.
– Убирайтесь к чертям, инспектор. Фиксируйте наши бортовые номера и отваливайте.
– Номера ваши известны давно. Нарушение правил стало систематическим, и потому я повторяю: следуйте за мной!
Щелкнул и засветился оптитрон базы. Это тоже было предусмотрено. На экране появилось разгневанное лицо Бирна. Увидев Майка Рибера, он чуть не оплевал его брызнувшей слюной.
– Скинертона к экрану! – потребовал Бирн.
– Шеф спит и не разрешил будить до шести тридцати, – со всей присущей ему флегматичностью ответил Рибер.
– Немедленно разбудить! Скажи, что на связи Джеймс Бирн.
– Не могу. Шеф спит. – И Рибер отключился.
Сейчас было важно не дать Бирну связаться с Землей. Точными бесшумными выстрелами Керш срезал корабельные антенны дальней связи и уже после этого спокойно предупредил:
– Если вы сейчас же не запустите двигателей и не двинетесь за мной, я применю оружие.
– Ну ладно, инспектор Керш, – угрожающе посулил Бирн, – этот последний день вашей службы вы будете вспоминать всю жизнь.
Экспортируемые патрульными катерами, стыкованные корабли повернули к базе космополо.
– Я сплю. Разбудишь не раньше, чем начнется досмотр. Так оно и будет – примерно в шесть тридцать, – распорядился Скинертон и ушел в свою каюту.
Пассажиров оказалось трое. Прямо из шлюзовой камеры Керш отвел их в отсек для задержанных, а сам со своими парнями приступил к обыску кораблей. Каждый их шаг записывался и воспроизводился на экранах базы.
Бирн бушевал и требовал разбудить начальника. Робер взглянул на часы и нажал кнопку. Еще несколько минут спустя Скинертон вошел, потирая глаза с усердием крепко спавшего человека. Увидев Бирна, он изобразил крайнее удивление:
– Джеймс! Как тебя к нам занесло? – Но не дождавшись ответа, с еще большим изумлением повернулся к спутникам Бирна: – Ба! А это кто с то бой, Джеймс? Неужели глаза мои врут и я вижу Серого Кота и Чистильщика?
– Они не со мной, Рони, – откликнулся Бирн, – и никакого отношения ко мне не имеют. Это твой болван Керш свел нас…
– Керш? – опять удивился Скинертон. Уставившись в экран, он добавил: – Этот болван Керш, кажется, нашел нечто любопытное для космической полиции.
В руках у полицейских были миниатюрные приборы, напоминавшие старинные электрические фонарики, с той лишь разницей, что в них вместо батареек были вмонтированы изотопные датчики. Они просвечивали насквозь любую вещь, из чего бы она ни была сделана, и безошибочно докладывали, что именно и где скрыто. С появлением таких приборов обыск превратился в примитивнейшую операцию. Парни Керша вытаскивали аккуратные контейнеры и переправляли их на базу.
– Рони, – вполголоса сказал Бирн, – пройдем к тебе и поговорим.
– Можно, – сказал Скинертон.
В своей каюте он усадил Бирна, угостил его коктейлем и отбросил тот притворно-шутливый тон, которым разговаривал в отсеке для задержанных. Оба они не один год прослужили бок о бок в одном ведомстве и понимали друг друга, даже когда молчали.
– Что тебя укусило? – спросил Бирн.
– Хочешь начистоту?
– Не иначе.
– Больше ни один контейнер с наркотиками мимо меня не пройдет. Транзит через космос для этой пакости я закрываю. Так можешь и доложить.
– Не много ли на себя взваливаешь?
– Ровно столько, сколько обязан за положенный мне оклад.
– Ты требуешь прибавки от Берча?
– Плевал я на твоего Берча. Больше я никому не служу, кроме правительства.
Бирн смотрел на Скинертона странными глазами – не то удивленно, не то уважительно.
– Твой плевок в Берча может залететь далеко, Рони. Дальше, чем ты думаешь.
– Не пугай меня, Джеймс. Сколько товара выгрузит Керш из твоих колымаг?
Бирн помолчал, но сообразив, что полицейские уже все взвесили и опечатали, ответил:
– Около восьми тонн.
Скинертон долго вышагивал по мягкой дорожке, устилавшей кабинет. Вопрос его прозвучал неожиданно:
– А знаешь, сколько граммов этого дерьма понадобилось, чтобы погубить моего Мартина?
– И он?! – воскликнул Бирн.
– Да. Он был хорошим парнем, мой Мартин. Был и нет… – Гримаса острой боли перекосила лицо Скинертона. – Будь они прокляты, и твой босс, и вся его шайка… Тебя, Джеймс, я отпущу. Составлю акт, что ты брал у них взаймы горючее. Но это в последний раз. А Кота и Чистильщика вместе с грузом отправлю в управление. Пусть там выясняют, на кого они работают.
– Я тебе сочувствую, Рони, – начал было Бирн, но Скинертон его оборвал:
– Молчи, Джеймс! Я уже сам выразил себе сочувствие – понял, что стал палачом своего сына. Пока помогал морить чужих сыновей, ничего не понимал, только подсчитывал, сколько мне причитается. А как дошло до моего – понял… Прикинь, сколько ребят не сделают первой затяжки, потому что эти восемь тонн не попадут к твоему Берчу…
– Ты уверен, что для нашего товара только один путь – через космос?
– Знаю, что путей много, но этот будет закрыт. В этом можешь не сомневаться.
– Ты надеешься, что через Кота полиция выйдет на Берча?
– А куда ему деться? Пока не было парилки, его люди все брали на себя, а он посмеивался и потом досрочно их вызволял. А теперь… Врать в парилке еще никто не научился.
"Парилкой" прозвали новейшую камеру для допросов, сконструированную инженерами и химиками Центрального полицейского управления. Это было прекрасно оборудованное помещение, перегороженное глухой прозрачной стеной. Одну его половину занимал следователь, окруженный микрофонами и записывающей аппаратурой. А во второй – в удобном кресле, с чашкой кофе или сигарой в руках сидел допрашиваемый. И освещение и температура в парилке были нормальными. Ничто не напоминало о прежних аксессуарах допросов третьей степени. Сам того не подозревая, допрашиваемый вдыхал не имевший ни запаха, ни цвета газ ППЛ-14.
Это был многоцелевой шедевр химической науки. В зависимости от числа молекул, приходившихся на кубометр воздуха, ППЛ-14 мог погружать в вечный сон целые города или заставить хохотать родственников, стоящих у гроба усопшего.
В парилке его эффект был иным. Он выключал какие-то центры мозга и превращал допрашиваемого в автомат, отвечавший на любые вопросы только правду и ничего, кроме правды. Показания, записанные при таком допросе, считались неопровержимыми доказательствами.
– А ты представляешь, кого может назвать Берч, если он сам сядет в парилку? – спросил Бирн.
– Знаю… На это и надеюсь – что он назовет и главную гадину – Гудимена.
– Ты с ума сошел, Рони! – с искренним испугом прошептал Бирн. – Гудимен стоит около миллиарда. За ним…
– Чего же ты замолчал? Кто за ним?
– Не знаю, Рони. И не дай бог тебе узнать…
– Ладно, Джеймс. На этом кончим. За каждым из нас стоит одна и та же костлявая старуха, – философски заключил Скинертон.
Бирн встал и протянул руку начальнику базы:
– Как бы там ни было, спасибо тебе, что не втянул меня. При случае в долгу не останусь.
Он ушел. Скинертон связался с Землей и доложил, что задержал два корабля с наркотиками. На связь вышел сам шеф. Он поздравил Скинертона с успехом и назвал номер полицейского космодрома, куда следует доставить груз и преступников.
* * *
Не только терзавшая его мысль о сыне придала такую бескомпромиссную решительность действиям Скинертона. С каждым днем и в парламенте, и по всем каналам телевещания кампания против торговцев наркотиками становилась все более шумной. Подхлестывала ее широко распространившаяся эпидемия новых душевных заболеваний, которые были столь необычными, что психиатры не могли разобраться в их природе. Но одной из причин они единодушно признали новые синтетические наркотики. Был создан национальный комитет борьбы. В Центральном управлении организовали еще один специальный отдел для искоренения торговли наркотическими средствами.
Скинертон знал цену шумным кампаниям и экстраординарным мерам. Но на этот раз ему захотелось поверить, что за дело взялись всерьез и гангстеров, отравляющих молодежь, если не искоренят, как об этом орут телетрепачи, то уж во всяком случае прижмут основательно.
Одним из проявлений новой эпидемии стала мода на самоубийства в космосе. Очумевшие юнцы вдвоем, а то и целыми компаниями брали напрокат или угоняли чей-нибудь космолет и на высоте в сотню-другую километров над Землей ломали систему герметизации. Корабли, потерпевшие искусственно вызванную аварию, начинали подавать автоматические сигналы бедствия. Патрульным катерам космополо приходилось гоняться за ними и буксировать к причалам. В одном из таких летающих гробов и обнаружил Скинертон своего любимца – Мартина.
Подачки от гангстеров Скинертон получал, как и все. Это было в порядке вещей. Многого от него не требовали – только иногда прикрыть глаза и прозевать неурочный рейс. Джеймс Бирн еще года два назад ушел в отставку и продался Тэди Берчу душой и телом – стал его телохранителем и уполномоченным по связи с полицией. Скинертон на такое не пошел бы ни за какие деньги. Гангстеров он презирал и взятки брал только потому, что так уж было заведено давно и повсюду. Но, увидев открытые глаза мертвого сына, он решил покончить с этим навсегда.
* * *
Отправив на Землю под надежной охраной Серого Кота и Чистильщика вместе с грузом, Скинертон разыскал Фреда Биллинга. Дружба с пройдошливым журналистом завязалась у них еще в те времена, когда Фред пробавлялся уголовной хроникой, всячески раздувал успехи космополо, чем содействовал служебному продвижению Скинертона, и раньше других из первых рук получал ценную информацию.
Скинертон вызвал Биллинга вовсе не потому, что хотел услужить старому знакомцу. И не для саморекламы. Он надеялся, что крикливый репортаж Биллинга о поимке контрабандистов закрепит успех проделанной работы и еще туже затянет петлю на шее Тэди Берча.
Биллинг примчался, не теряя времени. Скинертон усадил его перед экраном и не без самодовольства продемонстрировал запись всей операции. Только планы с изображением Бирна он предусмотрительно убрал. Как всегда в таких случаях, глаза Биллинга засветились, как у охотничьей собаки. А когда он услышал, какого веса оказался обнаруженный груз наркотиков, то даже подпрыгнул от восторга:
– Молодчина, Рони! На весь мир прославлю! А кто был третьим?
– Случайный человек… Пристыковался за горючим.
Биллинг понимающе подмигнул, но настаивать не стал.
– Ладно, случайный, так случайный, тебе видней. Но за этой парой должны потянуться другие. Как ты думаешь, до боссов дело дойдет?
– Дойдет, Фред. Потому я тебя и вызвал, чтобы ты подготовил своих слушателей к настоящей сенсации. И Кот и Чистильщик – люди Берча.
– Не шутишь?
– Это не новость. Только доказать не удавалось, ускользал. Теперь все, Тэди в капкане. А за ним должны потянуть акул покрупнее…
Прервал их беседу мрачный Майк Рибер. Включив свое изображение, он монотонно доложил:
– Срочное, шеф. Центр сообщает: "При доставке Серого Кота и Чистильщика с космодрома в тюрьму машина потерпела аварию. Все пассажиры погибли". – Подождав, не будет ли каких распоряжений, Рибер отключился.
Скинертон сидел оглушенный. Биллинг задавал ему какие-то вопросы, но он ничего не слышал. В голове его вертелись одни и те же вопросы: "Кто предупредил Берча? Бирн? Он улетел, не имея понятия, когда и куда я отправлю эту пару. В Центральном управлении знал только шеф… Может быть, кто-то еще из его заместителей… Кто?"
– Дело лопнуло, Рони, – расслышал он наконец слова Биллинга и усмехнулся.
– Извини, Фред, я поторопился тебя вызвать… Несчастный случай…
– Везет Берчу на несчастные случаи.
– Везет, – повторил Скинертон, не глядя на журналиста.
– Но передачу я все равно сварганю, – бодро заверил его Биллинг. – Что сделано, того от тебя не отнимешь. Восемь тонн пыли – это произведет впечатление. Избиратели убедятся, что правительство не дремлет.
– Не дремлет, – автоматически согласился Скинертон. Он все еще задавал себе тот же вопрос: "Кто?"