- Кто это сказал? - возмутился голос у них над головами. Взглянув вверх, они заметили мелькнувшее черно-белое оперение и услышали что-то подозрительно похожее на смешок.
На обратном пути им повстречалась женщина с очень необычной походкой. Ее ноги на тридцать сантиметров не доставали до пола. Кожа на первый взгляд казалась черной со странным отливом. От нее исходило своеобразное жужжание. Вблизи они разглядели, что женщина состоит из крошечных механизмов. Рой похожих на мошку машинок повторял форму женского тела. Глаза были одного цвета с остальным телом и тоже состояли из механической мошкары, но казалось, что на ходу она оглядывается по сторонам. Губы улыбались и снова и снова повторяли одно и то же слово: "Вау!" Люди сторонились ее. Женщина этого не замечала, или ей было все равно.
- Что это? - спросила Констанс, оглянувшись, когда они отошли подальше. - Рой машин в виде женщины или женщина, превратившаяся в рой машин?
- Какая разница?
Джулия вышла из виртуального транса. Глаза ее все еще смотрели куда-то вдаль. Это из-за контактов - сантиметровые линзы мягко поблескивали черными кружками на радужке, окруженные полоской белка. В центре их виднелось булавочное отверстие зрачка - словно галактика с черной дырой в центре. Джулия сидела на полу, скрестив ноги и чертя пальцем в воздухе. Вот только палец ее оставлял видимый след.
- Мама! - вскрикнула Констанс. Она мгновенно поняла, что случилось. И пожалела, что сломала свою карту. Подпрограмма на карте была ей ближе, чем женщина, сидевшая перед ней.
- Все в порядке, - отозвалась Джулия.
Она построила в воздухе тетраэдр, выпуская из кончиков пальцев черные нити, мгновенно застывавшие тонкими палочками, - карбонатными нанотрубками, как догадалась Констанс, - и несколько раз повернула перед собой фигуру. Прикладывая ладонь к граням, она снабдила их тоненькими прозрачными панелями, выплавленными из соли ее пота. Потом отпустила тетраэдр плавать. Он немного покачался, колеблемый скопившимся внутри теплым воздухом, и лопнул. На пол осыпалась черно-белая пыль. Уголь и соль.
- Не просто в порядке, - продолжала Джулия. - Все великолепно. У меня в мозгу имеется информация, позволяющая переписать свой геном.
Слова возникали в воздухе, как пузыри на картинках комиксов.
- Ты же сама говорила, что такое ненадолго, - напомнила Констанс.
- Времени хватит, - возразила Джулия. Поднявшись, она обняла Констанс, а потом и Энди. - Время есть. Его достаточно. Моя последняя подпрограмма получилась больше меня самой. Слишком велика, чтобы загрузиться обратно, и слишком занята. Мне нравится возможность поменять тело.
- На время.
- Верно, на время, - вздохнула Джулия. - Знаешь, никто никого не хочет обидеть. Но как бы я ни старалась, мне кажется, станция скоро станет неподходящим местом для людей.
- И что нам делать? - спросил Энди.
- Вы могли бы присоединиться ко мне, - предложила Джулия. - Вы ничего не потеряете. Миллионы потомков ваших подпрограмм уже существуют в системе. В виртуальных пространствах, в новых телах, в машинах. Вы - уже история. - Она ухмыльнулась, на миг вновь став прежней. - В обоих смыслах.
- Тогда зачем, - спросила Констанс, - если мы и так уже это сделали?
- Вы ничего не делали. В этом вся разница.
Теперь Констанс понимала, как вышло, что ее мать создала подпрограмму с тягой к выживанию. Возможно, она сама не признавалась в том, как ее манят возможности, которые она старалась предотвратить своей работой: желание вечного существования, усиленное и без того долгим веком, и самолюбие, такое громадное, что ей - и, наверно, ее подпрограммам - трудно было признать собой даже другие версии себя. Констанс задумалась, много ли черт характера матери передалось ей по наследству: насколько она в этом отношении - дочь своей матери. Возможно, победа над старостью - так дорого добытая и так дешево покупавшаяся теперь - выделилась и отделилась от истинного бессмертия - бессмертия генов и мемов, растущих детей, распространяющихся идей, созданных творений и совершенных дел.
Но Энди думал о другом.
- Вы хотите сказать, что моя подпрограмма переживет выгорание?
- Да, - сказала Джулия, будто бы делясь с ним хорошей новостью.
- Ох, ужас! Ужас! Я и так едва терплю жизнь среди всех этих стариков!
Он бросил на Констанс панический взгляд. Такой взгляд она видела у собственного отражения в окне - экране, когда пыталась справиться с приступом клаустрофобии в первый день на станции.
- Тогда, - сказала Джулия, - тебе надо уходить. А ты? - обратилась она к Констанс.
- То же самое.
- Знаю, - кивнула Джулия. - У меня имеется отличная теория мышления. Я вижу вас обоих насквозь.
Констанс хотела сказать в ответ что-нибудь обидное, потом поняла, что это бессмысленно, и решила промолчать. Она взяла Джулию за руку.
- За то, чем ты была, - сказала она, - даже если тебя не было.
Джулия хлопнула ее по плечу.
- За то, чем ты будешь, - сказала она. - А теперь уходите.
- До свидания, мама, - сказала Констанс, и они с Энди вышли, оставив дверь открытой и не оглядываясь.
- Багаж? - спросил андроид, заведовавший Длинной Трубой. Он жил в фарадеевской клетке, и к его коробке был подключен "нортон" с ручным управлением. Андроид никуда не собирался.
- Только вот это. - Констанс показала плоский металлический прямоугольник величиной с бизнес-карту.
- Содержимое?
- Произведения искусства.
Они с Энди преодолели половину светового города на полусветовой скорости. В промежутках свободного полета - в челноке от Внутренней Станции с Короткой Трубой к игле корабля, снующего от дальнего конца Короткой Трубы Внутренней Станции номер четыре к тормозному порту Короткой Трубы Длинной Станции номер один - они просматривали и записывали все, что могли, из мощно нарастающего потока информации, излучавшегося облаком полисов. Оно больше не было золотисто-зеленым, а переливалось всеми цветами радуги, отражая и дробя пожелания своих обитателей, все увеличивавшихся в числе и все дальше уходивших от человека. Беглецы сохранили несколько научных теорий и технических изобретений, но гораздо ценнее и более доступным пониманию оказалось искусство: музыка, картины и дизайн, созданные потомками человека, проникшими в такие тонкости человеческого мышления, что для них величайшие творения художников и композиторов человеческой эпохи стали только начальной точкой, первичным элементом, как простая линия или отдельная нота. Констанс сознавала, что в ее руках столько стимулов и вдохновения, что она, где бы ни оказалась, сумеет запустить новый Ренессанс.
- Проходите.
Голые и безволосые, с единственной ношей - металлической карточкой, - Констанс и Энди вошли в корабль-иглу Длинной Трубы. Перешагнув кромку воздушного шлюза, оба вздрогнули. В корабле-игле было холодно, и становилось все холоднее. Низкотемпературная спячка - единственный способ пережить месяцы при десятикратном ускорении, необходимом для достижения релятивистских скоростей, и месяцы такой же перегрузки при торможении на дальнем конце. Путешествие по Длинной Трубе напоминало спуск по самой крутой на свете водяной горке: все, что запоминалось, - это долгое-долгое "а-а-а!". Опытные члены команды называли это "субсветовым визгом".
Констанс с Энди провизжали до звезды Барнарда. Затем провизжали от эпсилона Эридана до тау Кита, к Россу 248-й и к 61-й Лебедя. Они нигде не задерживались. Маленькая металлическая карта памяти оплачивала их проезд образцами искусства и научных открытий.
Наконец их выбросила наружу последняя из Длинных Труб. Они оказались на поверхности раздувающегося пузыря человеческой цивилизации, на его внутренней стороне. Дальше можно было добраться лишь звездолетами. Система была еще слишком бедна, чтобы позволить себе строительство звездных кораблей. В ней даже оказалось не слишком много полисов. Имелась одна населенная планета земного типа - если под "земной тип" подходит полуторная гравитация и пенная экосистема на поверхности земного застойного прудика. Люди здесь жили под открытым небом.
Энди и Констанс решили испытать эти места. Им пришлось нарастить себе кости и мышцы, перестроить антитела иммунной системы и вырастить новые бактерии и энзимы в кишечнике. Все это дало им занятие на долгие месяцы путешествия от кометного облака. Ощущение было как при тяжелой болезни.
Из этого полушария, с этой широты, в это время ночи облако полисов не затмевало звезды. Они были видны как есть. Голые звезды горели разными цветами на цельном черном куполе неба.
Констанс с Энди шагали по скользкой гальке на берегу темного моря, населенного лишь нитевидными водорослями да одноклеточными. Со стороны берега поднималась изгородь от ветра: трава и кустарник, результат генных модификаций местных живых организмов - той зеленоватой слизи, от которой скользила под ногами галька. Парой километров дальше начинались низкие здания и тусклые огни колонии.
- Жизнь на камнях, - сказала Констанс, - надоела мне до тошноты.
- Что тебе не нравится?
- Я все время чувствую себя тяжелой. Погоду делает небо, а не увлажнители и воздуховоды. Младенцы ревут, детишки орут. Вокруг бродят тупые зверюги. Солнце излучает в таком спектре, что даже мой загар не помогает. Готова поклясться, моя кожа пытается перекраситься в синий цвет. И чтобы иметь крышу над головой, надо зайти в дом. Метеоры сгорают в воздухе прямо над нами. - Она с отвращением покосилась на волны прибоя - И еще этот непрерывный шум!
- Думаю, - произнес голос в бусинке ее наушника, - ты наворчалась достаточно.
Констанс похолодела. Под ногами Энди все так же хрустели камешки.
- Как ты-то сюда попала? - прошептала Констанс.
- Моя подпрограмма перестроила меня и переслала тебе, пока ты еще была в Солнечной системе. Прицепила к одной из программ об искусстве. Я - настоящая Джулия, какой была до этих злосчастных событий.
- Чего тебе надо?
- У тебя записан мой геном, - сказала Джулия. - Я хочу загрузиться.
- А дальше что?
Констанс как будто услышала, как мать пожимает плечами.
- Стану тебе хорошей матерью…
- Ха!
- И еще у меня есть деловое предложение…
- Мама, - перебила Констанс, - лучше сейчас же забудь о нем.
Она выключила наушник. Это следует обдумать.
Она побежала вдоль берега, тяжело и неуклюже, как будто несла кого-то на плечах.
- Прости, что я разворчалась, - сказала она Энди.
- Да все в порядке, - отозвался он. - На меня иногда тоже находит. Я думаю так же, но потом вспоминаю о том, что все это искупает.
- И что же это? - улыбнулась Констанс.
Он посмотрел на нее, и ей почудилось, будто она знает, что он сейчас скажет. Но он перевел взгляд вверх.
- Небо, - сказал он. - Небо.
Джон Барнс
Океан - всего лишь снежинка за четыре миллиарда миль отсюда
Джон Барнс является одним из наиболее плодовитых и популярных писателей, появившихся в 1980-е годы. Среди его многочисленных произведений романы "Миллион открытых дверей" ("А Million of Open Doors"), "Мать штормов" ("Mother of Storms"), "Орбитальный резонанс" ("Orbital Resonance"), "Калейдоскопический век" ("Kaleidoscope Century"), "Свеча" ("Candle"), "Стеклянная земля" ("Earth Made of Glass"), "Торговцы душами" ("The Merchants of Souls"), "Грех происхождения" ("Sin of Origin"), "Вино богов" ("One of the Morning Glory"), "Такое большое и черное небо" ("The Sky So Big and Black"), "Урановый герцог" ("The Duke of Uranium"), "Принцесса орлиного гнезда" ("A Princess of the Aerie"), "Во дворце марсианского короля" ("In the Hall of the Martian King"), "Гаудеамус" ("Gaudeamus"), "И несть им числа.." ("Finity"), "Космический корабль Паттона" ("Patton's Spaceship"), "Дирижабль Вашингтона" ("Washington's Dirigible"), "Велосипед Цезаря" ("Caesar's Bicycle"), "Человек, который опрокинул небо" ("The Man Who Pulled Down the Sky"), а также две книги, написанные в соавторстве с астронавтом Баззом Олдрином: "Возвращение" ("The Return") и "Встреча с Тибром" ("The Encounter with Tiber"). Долгое время Барнс активно сотрудничал с журналом "Analog", а в настоящее время публикуется в "Jim Baen's Universe". Малая проза писателя представлена в сборниках "…и Орион" ("…and Orion") и "Обращения и откровения" ("Apostrophes & Apocalypses"). Не так давно издан новый роман "Армии памяти" ("The Armies of Memory"). Рассказ "Призраки" ("Every Hole is Outlined") вошел в двадцать четвертый выпуск "The Year's Best Science Fiction". Барнс живет в Колорадо и занимается семиотикой.
В предлагаемом вниманию читателей произведении автор переносит нас на Марс будущего, который человечество стремится превратить в подобие Земли. В этих обстоятельствах личное, профессиональное и идейное противостояние между людьми может оказаться опасным для жизни.
Проведя почти год на Борее, Торби теперь всерьез опасался агравитационной мышечной дистрофии, хотя ни на день не прекращал тренировок. Разве можно абсолютно доверять спортивной центрифуге, медицинской аппаратуре и, что самое непредсказуемое, собственной силе воли? Ведь как велик иногда соблазн сократить количество упражнений, словно бы невзначай снизить нагрузочные показатели, чтобы хоть на пару дней мышцы и суставы перестали ныть, - а потом опомнишься, и окажется, что ты уже месяц толком не занимался, а потому физически не готов к следующей высадке. Так он пропустил первую кальциевую бомбардировку Венеры - и все из-за того, что до этого в течение трех месяцев на орбитальной станции совсем не тренировался.
Считается, что легко наверстать упущенное, если усиленно заниматься на космическом корабле в условиях высокой гравитации, однако обычно корабли стартуют с ускорением полтора g, а в момент торможения перегрузки достигают четырех g, так что в течение полета можно только лежать и разве что слегка потягиваться. Да и большинство полетов, как правило, весьма непродолжительны. А нынешнее путешествие оказалось совсем коротким - ведь от Борея до Марса сейчас рукой подать.
Торби был почти счастлив, когда, сделав несколько шагов по вокзальной платформе, почувствовал, что его мышцы действительно готовы к марсианской гравитации. Ходить оказалось так же приятно, как и дышать чистым биогенерированным воздухом, в котором витали запахи кофе, жареного мяса, смазочного масла и пластика, любоваться розоватым светом вечернего солнца, заливавшего огромный вокзал, и глазеть на шумные толпы пассажиров.
Вернувшееся ощущение привычной весомости собственного тела доставило Торби такое удовольствие, что он едва не расхохотался. Некоторое время он просто стоял на платформе станции Олимп среди толпы альпинистов, планеристов и прочих туристов, и в розовом вечернем свете, озарявшем высокие своды вокзала, все вокруг казалось ему приветливым и замечательным.
В последний раз Торби прилетал на Марс лет десять назад. Так, обычная планета, как и прочие в Солнечной системе: он и прежде бывал здесь и знал, что еще наверняка вернется. Только домой он не мог возвратиться.
- Торби!
Из толпы вдруг возникла Леоа и махнула ему рукой. Он медленно направился к ней, все еще радуясь тому, что крепко стоит на ногах.
- Ну как, я похожа на себя? - спросила она. - Ты ведь, наверно, знаешь, что в протомедийную эпоху, когда технологи уже придумали многие средства записи и передачи данных, но еще не научились их комбинировать, существовал стереотип, что в жизни люди всегда выглядят лучше, чем на фотографии?
- Я довольно долго работал с протомедийными материалами - и изображениями, и звуковыми файлами. Лично мне кажется, тут все дело в том, что фотографии вряд ли можно польстить, сказав ей, будто она выглядит лучше, чем человек, изображенный на ней.
- Циник несчастный! - обиделась Леоа и показала ему язык. - Бе-бе-бе!
Даже дразнясь, она была очень красива. Ну да, какой уж есть. Циник, как и все тележурналисты. Таковы требования рынка к этой профессии.
- Между прочим, я себя ни разу и на пиксель не подправила, - гордо заявила Леоа.
Для него осталось непонятным, хвалится она таким образом или пытается завязать с ним разговор на профессиональную тему.
- Так что на экране и на снимках я точь-в-точь такая же, как в жизни, и многим это кажется очень странным и необычным. Я хочу снять документальный фильм про то, как люди реагируют на подобные вещи. Не хочешь чего-нибудь выпить или перекусить? До поезда еще несколько часов.
Не дожидаясь ответа, Леоа развернулась и уверенно куда-то направилась.
Торби поспешил вдогонку, на ходу приказав: "Бэггинс, за мной!" - и его робот - носильщик, нагруженный багажом, последовал за ними. Все вещи журналиста по-прежнему можно было бы с легкостью сложить в один ящик не выше его самого.
- Ну, как поездка - удалась? - спросил Торби собеседницу.
- Да, мне очень нравится путешествовать по Марсу. Я ведь здесь уже шесть марсианских лет, то есть три земных года, и жизнь затворницы, ничего не видящей, кроме работы, явно не по мне. Сюда я приехала из Эйри - Зиро на ЭПКиТ.
- ЭПКиТ - это вроде бы название железной дороги? Я, видишь ли, давно не был на Марсе и не в курсе.
- Да, это железнодорожная магистраль, самая большая на планете: она соединяет станции Эйри - Зиро, Полюс, кратер Королева и Тарсис - сокращенно получается ЭПКиТ. По такому маршруту всегда ездят туристы, если прилетают на Марс по однодневной путевке. Мы с тобой тоже поедем по этой дороге до кратера Королева. Представляешь, она проходит по краю ледяной шапки северного полюса. Прямо не верится, что скоро магистраль перестанет существовать, хотя, быть может, ее превратят в достопримечательность для дайверов или станут с ее помощью заселять дно различными видами животных. Но все равно жаль.
- Если уж мы собираемся спорить, - иронично заметил Торби, - может, снимем нашу беседу на камеру? Или на нас странно посмотрят?
- На Марсе - нет. Тут полно туристов, поэтому знаменитостей здесь замечать не принято. В любом случае тебя, скорее всего, не узнают - ты уже не такой, как на снимках, сделанных в юности, которые мне попадались.
- Я фотографировался в скафандре, так что лица там все равно не разглядеть, - парировал Торби. - А в своих документальных фильмах я вообще предпочитаю не появляться в кадре. Так что беспокоиться стоит только тебе.
В ответ Леоа опять показала язык.
- Бе-бе-бе! Не такая уж я и знаменитость. Среди всей этой толпы вряд ли найдется полсотни людей, которые видели мои передачи. Впрочем, мне кажется, если мы снимем один эпизод интервью здесь, это может стать для нас бесплатной саморекламой. Позову-ка я своих сталкеров.
Журналистка трижды негромко свистнула.