* * *
Шимпу мало просто убить это существо. Шимп хочет на него еще и плюнуть.
Под предлогом помощи в моем исследовании он пытается вскрыть противоречия Острова, разобрать его на части и заставить их соответствовать притянутым за уши земным прецедентам. Он рассказывает мне о земной бактерии, которая благоденствует при радиационном фоне в 1,5 миллиона рад и смеется над космическим вакуумом. Показывает фотографии неубиваемых малюток-тихоходок, способных свернуться калачиком и заснуть на границе абсолютного нуля, чувствующих себя как дома и в глубоководных океанских разломах, и в космосе. При наличии времени, возможности и первоначального толчка кто знает, насколько далеко смогли бы зайти эти симпатичные маленькие беспозвоночные? Разве не могли они пережить смерть родной планеты, сцепиться, превратиться в существа, живущие колониями? Какая чепуха.
Я пытаюсь узнать все, что могу. Я изучаю алхимию, с помощью которой фотосинтез превращает свет, газ и электроны в живую ткань. Я изучаю физику солнечного ветра, который надувает пузырь, вычисляю нижние уровни метаболизма для формы жизни, фильтрующей органику из космического эфира. Я восхищаюсь скоростью мыслей этого существа: они мчатся по мембране почти так же быстро, как летит "Эри", что на несколько порядков выше скорости нервных импульсов любого млекопитающего. Наверное, тут есть какие-то органические сверхпроводники - нечто такое, что перебрасывает почти без сопротивления замороженные в космической бездне электроны.
Я знакомлюсь с фенотипической пластичностью и нечеткой приспособляемостью - этой основанной на случайностях эволюционной особенностью, позволяющей видам существовать в чужой окружающей среде и проявлять новые черты, которые им никогда не требовались дома. Возможно, именно за счет этого форма жизни, не имеющая естественных врагов, может обзавестись зубами, когтями и готовностью пустить их в ход. Жизнь Острова зависит от его способности убить нас, и я должна отыскать нечто, что делает его угрозой.
Но нахожу лишь нарастающее подозрение, что обречена на неудачу - ибо насилие, как я начинаю понимать, есть феномен планетарный. Планеты - жестокие родители эволюции. Сама их поверхность благоприятствует войнам, концентрации ресурсов в плотно защищенные участки, которые можно завоевать. Сила притяжения вынуждает транжирить энергию на сосудистые системы и скелетные опоры, вести бесконечную оборону против ее попыток расплющить тебя в блин. Сделай один неправильный шаг, спрыгни с чуть более высокого насеста, и вся твоя драгоценная архитектура мгновенно разобьется вдребезги. И даже если тебе повезет в этой борьбе и ты сможешь обзавестись каким-нибудь неуклюжим бронированным каркасом, чтобы выдержать медленное выползание на берег, то долго ли придется ждать, пока планета не притянет какой-нибудь астероид или комету, который рухнет с небес и обнулит твои часы? Стоит ли удивляться нашим убеждениям, что жизнь есть борьба, что нулевая сумма была законом Божьим и что будущее принадлежало тем, кто раздавил конкурентов?
Здесь правила совершенно иные. Большая часть космоса спокойна: ни дневных или сезонных циклов, ни ледниковых периодов или глобальных тропиков, ни широких размахов маятника между жарой или холодом, спокойствием или буйством. Предшественники жизни здесь в изобилии: в кометах, на поверхности астероидов, в туманностях, размазанных на сотни световых лет. Молекулярные облака светятся органической химией и жизнетворной радиацией. Их огромные пыльные крылья теплеют в инфракрасных лучах, отфильтровывают жесткое излучение, создают звездные ясли, которые лишь чахлый беженец со дна гравитационного колодца способен назвать смертоносной средой.
Дарвин здесь превращается в абстракцию, некий курьез. Этот Остров обращает в ложь все, что нам когда-либо говорили о механизме жизни. Питаемая солнечной энергией, идеально адаптированная, бессмертная, она не ведет борьбу за существование: где здесь хищники, конкуренты, паразиты? Вся жизнь вокруг этой звезды есть один огромный континуум, один великий акт симбиоза. Природа лишена окровавленных клыков и когтей. Здесь она стала рукой помощи.
Лишенный способностей к насилию, Остров пережил планеты. Не обремененный технологиями, он стал умнее цивилизаций. Он неизмеримо разумнее нас, и он… добрый. Он должен таким быть. С каждым часом я все больше в этом уверена. Как он вообще может представить, что такое враг?
Я вспоминаю, как обзывала его, пока не узнала больше. Мясной пузырь. Циста. Теперь такие слова для меня граничат со святотатством. Я никогда их больше не произнесу.
Кстати, есть и другое выражение, которое подойдет еще точнее, если шимп добьется своего, - убийство на дороге. И чем дольше я смотрю, тем больше боюсь, что проклятая машина права.
Если Остров и способен защищаться, то я не вижу, как именно.
* * *
- Знаешь, "Эриофора" невозможна. Она нарушает законы физики.
Мы сидим в одном из альковов для общения, чуть в стороне от "брюшного хребта" корабля - перерыв после библиотеки. Я решила начать еще раз с основных принципов. Дикс смотрит на меня с понятной смесью недоверия и смущения: мое утверждение почти настолько глупо, что не заслуживает отрицания.
- Это правда, - заверяю я. - Для разгона корабля с такой массой, как у "Эри", особенно для релятивистских скоростей, необходимо слишком много энергии. Примерно как мощность звезды. Люди рассчитали, что если мы вообще когда-нибудь отправимся к звездам, то придется лететь на корабле размером с твой палец. С экипажем из виртуальных личностей, записанных в чипы.
Это звучит бессмысленно даже для Дикса.
- Неправильно. Если нет массы, то нельзя и падать в любом направлении. "Эри" не смог бы даже лететь, будь он настолько маленьким.
- Но предположим, что ты не можешь переместить любую часть этой массы. Нет ни "червоточин", ни туннелей Хиггса - ничего, что могло бы перебросить твое гравитационное поле в направлении полета. Твой центр массы просто сидит… в центре твоей массы.
Дикс дергает головой:
- Но у нас все это есть!
- Конечно, есть. Но очень долго мы этого не знали.
Его нога нервно постукивает по палубе.
- Это история нашего вида, - поясняю я. - Мы думаем, что во всем разобрались, что разгадали все тайны, а потом кто-то натыкается на фактик, не укладывающийся в парадигму. И всякий раз, когда мы пытаемся заклеить трещину, она становится шире, и не успеваем мы опомниться, как все прежние взгляды на мир рушатся. Такое случалось неоднократно. Сегодня масса является ограничением, завтра - необходимостью. Все, что мы считаем известным, меняется, Дикс. И мы вынуждены меняться вместе с ним.
- Но…
- Шимп меняться не может. Правилам, которым он следует, уже десять миллиардов лет, а воображения у него нет совсем, но в этом никто не виноват, просто люди не знали, как иначе поддерживать стабильность нашей миссии длительное время. Они хотели, чтобы все работало, поэтому построили нечто такое, что не может свернуть с заданного пути. Но они также знали, что все меняется, и именно поэтому здесь находимся мы, Дикс. Чтобы решать те проблемы, которые шимп решить не может.
- Чужой, - говорит Дикс.
- Чужой.
- Шимп решит эту проблему.
- Как? Убив его?
- Мы не виноваты, что он оказался у нас на пути.
- Это живое существо, разумное, и убить его только ради расширения империи каких-то инопланетян…
- Человеческой империи. Нашей империи. - Руки Дикса вдруг перестают подергиваться, он встает и замирает с каменной неподвижностью.
- Да что ты можешь знать о людях? - спрашиваю я.
- Я тоже человек!
- Ты долбаный трилобит. Когда-нибудь видел, кто выходит из тех порталов, как только мы их подключаем к сети?
- Обычно никто. - Он замолкает, вспоминая. - Пару раз… однажды вроде бы вышли корабли.
- Так вот, я видела намного больше твоего, и уж поверь, если эти существа и были когда-то людьми, то для них это была переходная фаза.
- Но…
- Дикс… - Я делаю глубокий вдох, пытаюсь вернуться к тому, что хотела сказать. - Послушай, это не твоя вина. Всю информацию ты получаешь от идиота, застрявшего на рельсах. Но мы делаем это не для человечества, не для Земли. Земли больше нет, хоть это ты можешь понять?! Солнце сожгло ее дотла через миллиард лет после нашего отлета. И те, на кого мы работаем, они даже разговаривать с нами не будут.
- Да? Тогда зачем мы это делаем? Почему бы нам не… отказаться?
Он действительно не знает.
- Мы пытались, - говорю я.
- И что же?..
- Но твой шимп отключил систему жизнеобеспечения.
Надо же: сейчас ему нечего ответить.
- Это машина, Дикс. Неужели ты не способен это понять? Он запрограммирован. Он не может измениться.
- Мы тоже машины. Только сделаны из других материалов. Мы запрограммированы. Но мы меняемся.
- Неужели? Когда я в последний раз проверяла, ты настолько присосался к титьке этой обезьяны, что не мог даже отключить свой мозговой линк.
- Но так я учусь! И у меня нет причины это менять.
- А как насчет того, чтобы вести себя как человек, хотя бы изредка? Достигнуть хотя бы небольшого взаимопонимания с людьми, которые могут спасти твою жалкую жизнь, когда ты в следующий раз выйдешь из корабля? Это для тебя достаточная причина? Ведь даже я тебе не доверяю! Я и сейчас точно не знаю, с кем разговариваю.
- Это не моя вина. - Я впервые вижу на его лице нечто иное, чем обычная гамма страха, смущения и бесхитростных расчетов. - Виноваты вы, все вы. Вы говорите криво. Думаете криво. И это больно. - В его лице что-то затвердело. - Вы мне даже не были нужны для дела, - со злостью процедил он. - Я вас не хотел. Мог бы и сам руководить стройкой, сказать шимпу, что могу это сделать…
- Но шимп решил, что тебе все равно следует меня разбудить, а ты всегда ложился под него, не так ли? Потому что шимп всегда знает, что лучше, шимп - твой босс, шимп - твой бог. И поэтому мне приходится вылезать из койки, чтобы нянчиться с гениальным идиотом, который и поздороваться в ответ не сумеет, если ему не показать, как это делается. - Что-то щелкает в глубине моего сознания, но я уже не могу остановиться. - Ты хочешь настоящую ролевую модель? Хочешь образец для уважения? Забудь шимпа. Забудь миссию. Взгляни в носовой телескоп, почему бы тебе не взглянуть? Посмотри на то, что твой драгоценный шимп хочет переехать только потому, что оно оказалось у нас на пути! Это существо лучше нас. Оно умнее, оно миролюбиво, оно не желает нам зла…
- Как ты можешь это знать? Откуда?
- Нет, это ты не можешь этого знать, потому что тебя оболванили! Любой нормальный пещерный человек увидел бы это за секунду.
- Безумие! - шипит в ответ Дикс. - Ты сумасшедшая. Ты плохая.
- Это я плохая?! - Сознание машинально отмечает, что мой голос срывается на истерическую ноту.
- Для миссии.
Дикс поворачивается и уходит.
У меня болят руки. Я смотрю на них с удивлением: кулаки сжаты так, что ногти впились в ладони. Требуется усилие, чтобы разжать пальцы.
Я почти вспомнила эти чувства. Я испытывала их все время. Давно, когда все имело значение. До того как страсть угасла до ритуала, а ярость не остыла до презрения. До того как Санди Азмандин, воин вечности, накинулась с оскорблениями на оболваненных детей.
Мы тогда были горячие и пылкие. Некоторые части корабля все еще опалены и необитаемы, даже сейчас. Я помню это чувство.
Так себя чувствуешь, когда не спишь.
* * *
Я не сплю, я одинока, и меня тошнит от того, что меня окружают идиоты. Есть правила, и есть риски, и мертвецов не оживляют по чьей-то прихоти, но в гробу я видела эти правила. Я вызываю подкрепление.
У Дикса должны быть и другие родители, как минимум отец - ведь свою игрек-хромосому от получил не от меня. Я подавляю волнение и проверяю судовой манифест, вывожу базу генных последовательностей и запускаю поиск перекрестных ссылок.
Ха! Еще только один родитель - Кай. Хотела бы я знать: это лишь совпадение или шимп сделал чересчур много выводов из нашего краткого, но страстного "фестиваля" в окрестностях созвездия Лебедя? Неважно. Дикс такой же твой, как и мой, Кай, и пора выйти на сцену.
О, черт! Нет, только не это!
Есть правила. И есть риски.
Три стройки назад, как тут написано. Кай и Конни. И он, и она. Один шлюз заклинило, до второго слишком долгий путь вдоль корпуса корабля, а на полпути - аварийное укрытие. Они сумели в нем спрятаться, но не раньше, чем жесткая фоновая радиация начала жарить их прямо в скафандрах. Они дышали еще несколько часов - разговаривали, двигались и плакали, как будто были все еще живы, - а в это время их внутренности разваливались и истекали кровью.
В ту смену не спали еще двое, которым пришлось все это убирать. Ишмаэль и…
- Э-э… ты сказала…
- Мерзавец! - Я вскакиваю и сильно бью сына в лицо; за этой яростью стоит десятисекундное отчаяние с десятью миллионами лет отрицания. Он падает на спину, глаза распахнуты, как телескопы, на губах выступает кровь.
- Ты же сказала, что я могу к тебе прийти!.. - верещит он, отползая.
- Он же был твоим отцом, черт побери! Ты знал, ты был там! Он умер почти у тебя на глазах, а ты мне даже не сказал!
- Я…я…
- Почему ты не сказал, сволочь? Шимп велел тебе солгать, да?
- Я думал, ты знаешь! - кричит он. - Кто тебе мешал это узнать?
Моя ярость улетает, как воздух через пробоину. Обессиленная, я тяжело сажусь, утыкаюсь лицом в ладони.
- Это записано в бортовом журнале, - хнычет он. - Никто не скрывал. Как ты могла не знать?
- Могла, - угрюмо признаю я.
Я имела в виду, что не знала, но это вообще-то неудивительно. Через какое-то время в журнал перестаешь заглядывать. Есть правила.
- Никогда даже не спрашивала, - негромко добавляет сын. - Ну, как у них дела…
Я поднимаю на него взгляд. Дикс смотрит на меня безумными глазами с другого конца комнаты, прижавшись спиной к стене. Он так напуган, что не решается броситься мимо меня к двери.
- Что ты здесь делаешь? - устало спрашиваю я.
У него перехватывает горло, и со второй попытки он отвечает:
- Ты сказала, что я могу вернуться. Если сожгу свой линк…
- Ты сжег свой линк?
Он сглатывает и кивает. Вытирает кровь с губ.
- А что об этом сказал шимп?
- Он сказал… оно сказало, что не возражает, - Дикс делает столь откровенную попытку подлизаться, что в тот момент я даже верю, будто он действительно не связан с шимпом.
- Значит, ты спросил разрешения? - Он послушно кивает, но я вижу правду на его лице. - Не ври, Дикс.
- Он… правда это предложил.
- Понятно.
- Чтобы мы могли поговорить.
- И о чем ты хочешь поговорить?
Он смотрит в пол и пожимает плечами.
Я встаю и подхожу к нему. Он напрягается, но я качаю головой, развожу руки.
- Все хорошо. Не бойся.
Я прислоняюсь к стене, соскальзываю вдоль нее, сажусь рядом с ним на пол.
Какое-то время мы просто сидим.
- Как все это было долго, - произношу я наконец.
Он смотрит на меня, не понимая. Что вообще означает слово "долго" здесь?
- Знаешь, говорят, что никакого альтруизма не существует, - пробую я снова.
Его глаза на мгновение становятся пустыми, затем в них мелькает паника, и я знаю, что он сейчас пытался узнать через линк определение этого слова, но ничего не вышло. Значит, мы действительно одни.
- Альтруизм, - объясняю я. - Противоположность эгоизму. Делаешь нечто такое, за что платишь сам, но это помогает кому-то еще. - Кажется, он понял. - Говорят, что каждый бескорыстный поступок в конечном итоге сводится к манипулированию, или родственному отбору, или взаимному обмену, или чему-то еще, но это не так. Я могу…
Я закрываю глаза. Это труднее, чем я ожидала.
- Я могу быть счастлива, просто зная, что у Кая все было в порядке, что Конни была счастлива. Даже если это не принесет мне и зернышка выгоды, даже если это будет мне что-то стоить, даже если не будет шанса, что я когда-либо увижу любого из них вновь. И не жалко будет заплатить почти любую цену, лишь бы знать, что у них все было хорошо.
- Просто верить, что у них…
Значит, ты не видела ее во время последних пяти строек. Значит, он не попадал в твою смену после созвездия Стрельца. Они просто спят. Может быть, в следующий раз.
- Значит, вы не проверяете… - медленно произносит Дикс. На его нижней губе пузырится кровь; он этого не замечает.
- Мы не проверяем. - Да только я проверила, и теперь их не стало. Обоих не стало. Если не считать тех каннибализированных нуклеотидов, которые шимп переработал в моего дефектного и неприспособленного сына.
Мы единственные теплокровные существа на тысячи световых лет вокруг, а мне так одиноко.
- Прости, - шепчу я, наклоняюсь и слизываю кровь с его разбитых губ.