- Отправляйся домой, Петр-Педро, вместе со своими сыновьями. Я - не бандерос, и мне не нужны ни шестерки, ни паханито.
Капитан обиженно насупился.
- Но с тобой уже четверо, брат Рикардо. Даже пятеро, считая девчонку.
- Девчонке некуда податься, а остальных я не обещал произвести в паханы и бугры. Хотя…
Саймон смолк, представив на секунду, что превратился во всемогущего вождя, с паханами и паханито и всякой шушерой помельче: Пашка и Филин - во главе стрелков, Кобелино начальствует над сборщиками, а Майкл-Мигель - не иначе как политический советник и песнопевец-бард, восхваляющий подвиги дона. Эта идея была нелепа, однако таился в ней рациональный смысл, и он отложил ее для грядущего - до тех минут, когда путь Извилистого Оврага будет пройден и наступит время выбирать иные тропы.
- Прощай, Петр-Педро. И помни: лучше живые сыновья в Харбохе, чем мертвые - в Рио.
Повернувшись, он зашагал к тракту, где ждали Мария и четверо мужчин. У ног девушки, свернувшись тугими кольцами, замер Каа, изумрудная змеиная чешуя слабо мерцала в свете ярких звезд. С востока тянуло жарким ветром, темный свод над головой был безоблачен и глубок, и Саймон, вспомнив плачущее небо Харбохи, на мгновение пожалел Петра.
Они добрались до Сан-Эстакадо с первыми солнечными лучами и отыскали постоялый двор - придорожную ренту в кольце поникших от зноя пальм. В их кронах копошились маленькие длиннохвостые обезьянки, к которым Каа проявил неподдельный интерес; прочие спутники Саймона, кроме непоседы рыжего, мечтали лишь добраться до постелей. Но сам он не устал и, сопровождаемый Пашкой, отправился на предварительную рекогносцировку. Пять лиг были для него небольшим переходом; он мог бы одолеть и десять, и пятнадцать, не чувствуя утомления в легком мире Земли. В мире теней, рыдающих на пепелищах…
Однако столичный город Парагвайского протектората, выстроенный из глины и белого кирпича, не походил на тень. Он показался Саймону меньше Харбохи, но не в пример безопасней и чище. Правда, и здесь были трущобы, на окраинах и в речном порту, при кирпичных заводах и ткацких фабриках, но, в общем и целом, Сан-Эстакадо производил вполне благопристойное впечатление. Как всякий портовый город, он находился отчасти под властью "торпед", однако главную скрипку все же играли смоленские и дерибасовские; их клановые знаки красовались повсюду, не исключая здания Первого государственного банка и резиденции дона-протектора. Протектор, Диего-Яков Трубецкой, был, по утверждению Гилмора, родичем Хайме и влиятельной фигурой среди дерибасовских, одним из пяти их паханов, возможным наследником старого дона.
С запада на восток, от речной гавани до той самой венты, где спали сейчас спутники Саймона, город пересекала широкая, но короткая магистраль, что-то вроде бульвара с пальмовыми аллеями у тротуаров и мутной мелкой речушкой посередине. Деревья были увиты гирляндами, а над медленным шоколадным потоком нависли прихотливые мостики с разноцветными флажками на шестах. Добравшись до одного из них, горбатого, как спина дромадера, Саймон огляделся по сторонам и обнаружил другие признаки цивилизации. Проезжая часть была замощена, тротуары блестели, щедро сбрызнутые водой, на крутых речных берегах топорщился аккуратно подстриженный вечнозеленый кустарник, а за шеренгами пальм виднелись особняки под плоскими кровлями, в два, три и даже четыре этажа. Почти у каждого - конюшня, пролетка либо фаэтон, а кое-где - автомобиль с бензиновым двигателем, "тачка" или "колеса", как называли в ФРБ эти громоздкие сооружения; но все-таки это были машины, пусть непривычные Саймону и не похожие на электроглайдеры с воздушной подушкой. Он не сомневался, что справится и с таким архаичным транспортным средством.
Пашка вздохнул за его спиной:
- Богато живут, заразы. Огибаловских бы на них напустить.
- Огибаловских уже нет, - заметил Саймон.
- Зато есть мы. И есть место, где песюки лежат. - Красноречивый взгляд Проказы обратился в сторону банка.
Саймон задумчиво дернул нижнюю губу. В его арсенале было множество способов для добывания денег, от торговли алмазными россыпями в созвездии Кассиопеи до компьютерного грабежа; он мог проникнуть через любую дверь, вскрыть любой замок, разобраться с любым хранилищем и сейфом. Тем более что тут, на Старой Земле, не ожидалось никаких сюрпризов, "калейдоскопов", сводящих с ума, лазеров с автоматическим наведением или форсунок, распыляющих ядовитый газ. Тут все решали примитивней: решетки, запоры, толстые стены и стражи при сундуках с сокровищами.
Не отвечая Пашке, он покинул горбатый мостик и зашагал по тротуару. Улица в этот ранний час была пустынной и безмолвной; лишь ветер шуршал развешанными на пальмах гирляндами да полоскались яркие флаги на тонких высоких шестах. Город замер под жарким солнцем в своем торжественном убранстве, и Саймону припомнилось, что скоро - седьмое ноября, День Высадки, главный и, кажется, единственный праздник ФРБ. Он сопровождался массой развлечений: казнями преступников, схватками между знаменитыми бойцами, традиционным шествием, во время которого, в память о минувшей войне, сжигали чучело срушника, и обязательным погромом лавок и кабаков.
Сейчас в Сан-Эстакадо царил покой. Мирно журчала речка, над ее берегами носились пестрые птицы, мохнатые пальмовые стволы казались колоннами из серо-коричневого гранита, а за их редким строем дремали дома. Частные резиденции были украшены эркерами и башенками, у салунов и лавок гостеприимно раскинулись веранды, но присутственные здания выглядели суровей и строже: ни башенок, ни веранд, только портики, ведущие к массивным дверям, да ряды узких зарешеченных окон. Этот стиль выдерживался с удивительным постоянством, и лишь по вывескам да клановым значкам можно было догадаться, где тут казарма "штыков", где дворец протектора, а где - живодерня, она же - полицейское управление. Перед последним открывалась небольшая площадь с неизменными воротом и ямой, которая на этот раз не пустовала - из нее торчали чьи-то ноги в рваных сапогах, скрученные у колен проволокой.
- Глянь, брат Рикардо. - Пашка, притормозив, дернул Саймона за рукав. - Ни хрена себе! Вот это жлоб! Разъелся, вражье семя!
Между управлением полиции и банком, мрачноватым трехэтажным зданием, выпирала полукруглая стена обширного амфитеатра. Ворота в ней были приоткрыты, и откуда-то издалека доносились тяжкое сопенье, шарканье ног по песку и звуки глухих ударов, словно кузнечным молотом стучали по закутанной в перину наковальне. Справа от ворот стоял новенький автомобиль, а слева, на фанерном щите, висела намалеванная яркими красками картинка: полуголый темноволосый гигант с рельефной мускулатурой, бочкообразным брюхом и кулаками размером с футбольный мяч попирал стопой поверженного соперника. Густые мохнатые брови великана были грозно насуплены, а глаза разбегались по сторонам, будто он в одно и то же время пытался выяснить, что происходит у дверей банка и в пыточной яме.
- Нечисть бровастая, - пробормотал Пашка-Пабло и принялся разбирать надпись внизу плаката. Она извещала, что нынче вечером Эмилио-Емельян Косой Мамонт, боец и чемпион смоленских, готов уложить любого, переломав противнику на выбор ноги, руки либо ребра; а если почтенная публика пожелает, то шею или хребет. Ставки десять к одному, судья на ринге - Рафаэль Обозный, схватка - до победного конца, победитель получает все.
- Все! - с натугой дочитал рыжий и бросил взгляд на Саймона.
Но тот слушал вполуха, разглядывая лимузин у ворот. Большая открытая машина; кузов - темно-лиловый, бронзовый бампер надраен до блеска, сиденья - крокодильей кожи, над задним - топливный бак литров на двести, передние прикрыты ветровым стеклом; еще - огромный руль, педали да какие-то рукояти, также обтянутые кожей. От этого транспортного приспособления веяло надежностью и мощью, и Саймон подумал, что на приличной дороге сумеет выжать километров восемьдесят в час.
- Хороши колеса, - сказал Пашка, прищурив зеленый глаз. - В Дурасе таких нет, да и в Сан-Филипе тоже. В Дуре вообще ни одной машины, брат Рикардо, а в Фильке у гниды Мендеса есть фургон с мазутным движком, чтоб туши коровьи по причалам развозить. Но эта тачка - не для туш. Подходящая, тапирий блин!
- Подходящая, - согласился Саймон, представив, как мчится на лиловом лимузине к океанским берегам, а рядом с ним, на переднем сиденье - Мария. Глаза блестят, темные волосы вьются, губы полураскрыты, а на губах - улыбка. Надо бы платье ей купить, подумал он и резко обернулся, расслышав за спиной чье-то дыхание.
Оно было сиплым, натужным, словно приближавшемуся к ним толстяку не хватало воздуха. Вероятно, лет двадцать назад он выглядел сильным высоким мужчиной, но теперь отвислое брюхо, лохмы до плеч, необозримые ягодицы и волосатые руки-окорока скрадывали рост. Впрочем, несмотря на излишек волос и плоти, двигался он довольно шустро.
- Хрр… Откуда, оборванцы?
Саймон оглядел подошедшего. Лицо его не было ни добрым, ни злым; маленькие глазки, рот и нос терялись среди бесчисленных складок кожи.
- Из Пустоши мы, - буркнул Пашка. - А ты откудова, сало волосатое?
- Оттуда! - Толстяк, не обижаясь, покосился на стены амфитеатра. - Мое заведение! Покупаю и продаю, сужу и принимаю ставки… еще хороню по сходной цене. А вы, значит, из Пустоши. На богатеев-ранчеро не похожи, хрр… совсем не похожи. Гуртовщики, что ли? Из тех, что бычкам хвосты крутят? - Он сощурился, оглядел Саймона и вдруг махнул мясистой лапой в сторону ворот. - Желаете взглянуть, парни? Чемпион как раз… хрр… разминается. Моньку Зекса кончает.
- А что потом? - спросил Саймон, приподнимая бровь.
- Потом? Хрр… Потом ему другие партнеры потребны. Можно - из Пустоши. Можно - из Разлома. Хоть бляхи, хоть чечня из Кавказских Княжеств! Но только по три песюка за схватку. Вот ежели кости переломает, добавлю еще пять. Годится? Хрр?
- Утром не годится. - Саймон выдержал паузу, потом перевел глаза на плакат. - Вот вечером я бы с ним потягался. Ставки десять к одному, говоришь?
- Хрр… Десять к одному. Ты, я вижу, грамотей! Однако здоровый. - Толстяк отбросил волосы, свисавшие на потный лоб, и приказал: - Ну-ка, разденься, бычара! Драться умеешь?
Едва Саймон стянул рубаху, как волосатый кулак толстяка метнулся к его челюсти, будто пушечное ядро, подброшенное тройным пороховым зарядом. Встретил он, однако, пустоту; скользнув вбок, Саймон развернулся и нанес удар по почкам - не слишком сильный, но чувствительный. Толстяк охнул, Проказа загоготал.
- Умеешь… хрр… вижу, умеешь. Пожалуй, сгодишься для вечера. Продержишься пару минут… - Потирая спину, толстяк обошел вокруг Саймона, пощупал литые мышцы и одобрительно кивнул. - А может, и дольше. Но только не с Мамонтом. Удар у тебя хорош, и кость крепкая, но Косой… хрр… Косой таких пачками в землю клал. Вот Васька Крюк либо там Копчик - это для тебя. С ними, хрр, и потягаешься. Годится, гуртовщик? Да или нет? Отвечай!
- Это не вопрос, - сказал Саймон, натягивая рубашку. - Вопрос в другом: сколько?
- Хрр… Сколько? Положим, два песюка в минуту. - Пашка обидно усмехнулся, и толстяк поспешил поправиться: - Ну, три. А больше получит лишь тот, кто вышибет с ринга Косого! Хочешь попробовать, парень?
- Не откажусь.
С минуту они мерились взглядами, потом Саймон уперся кулаком в капот машины и произнес:
- Мне приглянулись эти колеса. Отдашь за Мамонта?
- Хрр… - Лицо толстяка вдруг сделалось серьезным. Он покосился в сторону ворот и, понизив голос, сообщил: - Знаешь, это ведь, хрр, его тачка…
- Она ему больше не понадобится, а ты свое получишь. Ставки-то десять к одному! Если знать, на кого ставить.
- Верно… хрр… - Крохотные глазки впились в Саймона. - Рискуешь, гуртовщик! Сильно рискуешь! Косой - из чемпионов чемпион. Это тебе не бычки в Пустоши!
- Там не одни бычки водились, тапирий блин, - заметил Пашка. - Водились, да перевелись.
Саймон медленно поднял руку - ту, которой опирался о капот.
В металле осталась заметная вмятина. Не слишком большая, но и не маленькая - с половину кокосового ореха.
Челюсть толстяка отвисла. Это было забавное зрелище - казалось, раскрылась горловина объемистого кожаного мешка с подвешенным к нему подбородком. Несколько секунд он созерцал вмятину, затем ощупал кулак Саймона и пробурчал:
- Железный он у тебя, что ли? Ну, ладно… хрр… Приходи вечером, в шесть, развесели народец. Будут за тобой трое - Васька Крюк, Копчик и, положим, Семка Клюква. Вышибешь их, тогда берись за Косого. Все-таки десять к одному… хрр…
- Договорились, - Саймон кивнул. - Вечером кого спросить?
- Рафку Обозного. - Толстяк растопырил пятерню на жирной груди. - Меня! Я, хрр, здешний паханито. Главная власть - на арене и в ближайших, хрр, окрестностях. Так что уложишь Мамонта - забирай тачку. А не уложишь… - Его взгляд метнулся к пыточной яме, из которой торчали сапоги.
- Не уложу, продашь меня в Разлом, - сказал Саймон.
- Если останется что продавать, - буркнул толстяк и скрылся за воротами.
* * *
К вечеру главная улица Сан-Эстакадо разительно переменилась. Пальмы, дома, речушка и мосты над ней остались прежними, но шелест листьев и журчание медленных вод были заглушены гомоном, смехом, резкими гудками машин, цокотом копыт, шарканьем тысяч ног и пьяными выкриками. У живодерни, а также под портиками банка и резиденции дона-протектора маячили фигуры в синем, и среди них, судя по обилию серебряных кантов и шнуров, встречались важные чины; по мостовой тарахтели пролетки и с безумной скоростью - не меньше тридцати километров! - проносились автомобили, и хоть движение никто не счел бы оживленным, было их не так уж мало, десятка два. По мостикам фланировали щеголи в облегающих брюках, расшитых жилетах и сапогах до колен, под ручку с дамами в белых платьях, с кружевными зонтиками и веерами из перьев либо тонких расписных бамбуковых пластин. В распахнутые двери лавок и кабаков устремлялся народ, благопристойная сытая публика, какой доселе Саймон тут не видел - ни в Пустоши, ни в Дурасе, ни среди беженцев Харбохи. Простонародья, впрочем, было больше. Эти, смуглые и бородатые, в живописных отрепьях, не шастали по кабакам и не торчали на мостиках, а плотным потоком двигались к амфитеатру, то и дело шарахаясь от экипажей и машин, провожая щеголей улюлюканьем и свистом, отпуская соленые шуточки и прикладываясь к бутылям с пулькой. Рев и гогот стихали только у живодерни, а верней - у ямы; на нее поглядывали мрачно и со страхом, а на смоленских вертухаев - с откровенной ненавистью.
Саймон вместе с Пашкой и Кобелино, все - без оружия, но с дорожными мешками, протолкался к воротам, по пути удостоверившись, что лиловый автомобиль находится в прежней позиции. Вмятина на капоте была заботливо выправлена, а рядом с лимузином дежурили двое крепких парней, то ли охраняя машину, то ли встречая будущего ее владельца. Оглядев верзил, Саймон довольно кивнул, сбавил шаг и, ухватив Кобелино за локоть, поинтересовался:
- Приходилось ездить на такой?
- А как же, хозяин! С самим доном Антонио Монтальваном. Только подушки у него не кожаные, а плюшевые. На плюшевых, понимаешь, бабы скорее млеют, и потому дон Антонио…
Саймон, под одобрительным взглядом Пашки, пнул мулата в бок и приказал кончать с воспоминаниями. Его вполне устраивали кожаные подушки; главное, что были они просторны и широки, и вся их команда, включая оставшихся в придорожной венте, могла разместиться с удобством и без толкотни.
- Этот рычаг зачем? - Он показал на рукоятку справа от руля.
- Скорость менять, хозяин.
- А два других?
- Запуск мотора и тормоз. Ручной…
- Педали? Там, внизу?
- Газ и тормоз. Ножной. Да что ты, хозяин? Обычной тачки не видел?
- Такой рухляди - нет, - отозвался Саймон, поправил лямку мешка и потащил Кобелино к воротам. Рядом с ними появилась новая вывеска: двое бойцов, бровастый брюнет и звероподобный блондин, ломали друг другу кости, сцепившись в смертельной схватке. Брюнет, должно быть, одолевал, что подтверждала надпись: "Железный Кулак, гроза Пустоши, против непобедимого чемпиона Эмилио Косого Мамонта. Ставки один к десяти".
- Глянь, брат Рикардо! - Пашка остановился, разинув рот. - Глянь, как тебя размалевали, гниды! Глазки тараканьи, лобешника вовсе нет, зато челюсть-то, челюсть! Кувалда, а не челюсть! Такой, вражье семя, только жеребцов ковать! Косых!
Пашку толкнули в спину, он огрызнулся, заехал кому-то локтем по ребрам, и в следующий миг толпа внесла их под арку ворот.
- Нам, я думаю, туда, хозяин! - Кобелино уверенно нырнул в боковую дверцу, попетлял какими-то переходами и коридорами и вывел Саймона с Пашкой прямиком к арене и к восьмерке полуголых молодцов, сидевших на низкой скамье. Клеймо их профессии отпечаталось на каждом: кто щеголял раздавленными ушами, кто - сломанной переносицей, а у крайнего слева темнела повязка на глазу. Толстяк Обозный с тремя помощниками суетился около бойцов, давая ценные указания; амфитеатр был переполнен, чистая публика в первых рядах трясла кошелями, монеты сыпались серебристым дождем, а на галерке орали, свистели, хохотали и, судя по выражению бородатых рож, жаждали крови и зрелищ.
"Крысы, несчастные крысы в мышеловке", - думал Саймон, переводя взгляд со зрителей на засыпанную песком арену. Сейчас она казалась ему землей войны, а путь, проделанный к ней от стен семибратовской церквушки, - извилистым оврагом; и, как полагается, были в том овраге крутые повороты и неожиданные встречи. Временами приятные, решил он с усмешкой, представив лицо Марии и блеск изумрудной змеиной чешуи. Но овраг кончался, попетляв во времени и пространстве, и за последней его извилиной Саймона поджидали автомобиль, выжженное солнцем плоскогорье Серра-Жерал и белокаменный город Рио.
- Хрр… - раздалось за спиной, и он, сбросив с плеч дорожный мешок, обернулся. Толстяк Рафаэль, вытирая потную шею, с подозрением разглядывал Кобелино.
- Этого я видел. - Волосатая лапа протянулась в сторону Пашки. - А этот кто ж такой, Кулак? Больно уж рожа смазливая и знакомая, хрр…
- Мои подельщики и компаньоны, - буркнул Саймон и кивнул на скамью: - Ты, паханито, лучше туда взгляни, на отморозков своих. Где тут Косой? Кривого вижу, - он показал на бойца с выбитым глазом, - а Косого - нет. Выходит, я тачку могу забирать без боя?
- Заберешь, если будет на чем до колес доползти, - огрызнулся толстяк. - Хрр… Сперва с этими будешь биться - вон, с левого краю сидят, Васька Крюк, Копчик и Семка Клюква… хрр… все - кретины и коблы, и все - на "к", не исключая вас с Косым. Любишь эту букву, гуртовщик?
- Предпочитаю "п", - сказал Саймон, обмениваясь с соперниками неприязненными взглядами. - "П" - отличная буква, на нее так много хороших слов. Пытать, повесить, прирезать, переломать… Хрр!
- Да ты, хрр, парень не промах! - восхитился Обозный. - Ну, значит, так: Косой возьмет тех, что справа - Шланга, Тормоза, Фитиля и Витька Дантиста, а ты поработаешь над другой половиной скамейки. Напоминаю: Крюк, Копчик, Клюква, Кадык.
- Э, жирный, - вмешался Пашка, - насчет Кадыка уговору не было!
- Где трое, там и четверо. Народец надо веселить, - важно произнес Обозный и подтолкнул Саймона к арене. - Давай, Кулак, трудись, старайся! Хрр… Тачка дорогого стоит!