Его "рейнджер" монотонно затарахтел, и тут же этот тихий звук перекрыли загрохотавшие пулеметы. С каждым управлялись четверо: двое держали, третий стрелял, четвертый разматывал ленту. Но пистолет в руках Саймона был смертоносней неуклюжих тяжелых махин; крохотные пули "рейнджера" извергались потоком, летели с чудовищной скоростью, отрывали конечности, дробили кости. Сорок секунд, сто пятьдесят выстрелов. Пустая обойма вылетела со свистом, Саймон нашарил в сумке плоский пенал, щелкнул магнитный замок, и пистолет снова ожил. Однако лишь на мгновение; вместо атакующей цепи громоздился вал трупов. В дымном воздухе остро и резко запахло кровью.
- Запах, какой запах… - пробормотал кто-то, и Саймон обернулся. Хрипатый, содрав повязку и закатив глаза, жадно втягивал воздух обезображенными ноздрями. На его лице было написано блаженство.
- Вперед!
Они проскочили между пылающими казармами, очутившись в дальнем конце каменистого перешейка. Озеро слева было темным и тихим, только за ним, в поселке, песни и хохот сменились тревожным гулом. Озеро справа пылало; едва ли не всю его поверхность затянул горящий бензин, а над складами вознеслась колонна огня, непрерывно стрелявшая в небо алыми жаркими фонтанами. Света хватало, и теперь Саймон мог разглядеть цитадель, ее массивные ворота с надвратной галереей, квадратные башни по углам и еще одну, тоже квадратную, но больше и шире - она выступала сбоку от ворот, и ее каменный лоб украшал символ клана - свернувшийся кольцом огромный серебряный кайман.
До ворот оставалось десяток шагов, когда над башней взревела сирена, зажглись прожектора и вместе со световыми лучами ударили пулеметы. Пять или шесть человек рухнули на землю.
- К стене! - крикнул Саймон. - Стрелять по фонарям! Динамит сюда!
Захлопали выстрелы, и свет начал гаснуть. Бойцы, тащившие ящики с взрывчаткой, сложили их двумя штабелями у ворот и в подножии башни. Саймон поджег короткие фитили. Они горели неторопливо, но время пошло - считаная череда секунд, чтоб отбежать подальше, распластаться среди камней и вытоптанной травы, прикрыть руками голову.
- Назад! Рассредоточиться и лежать! - Голос Саймона перекрыл рык пулеметов. Он видел, как падают его люди - то ли мертвыми, то ли выполняя приказ. Пуля вспорола воздух над ним, взвизгнула по камню, мелкий осколок впился в скулу. Саймон, пробормотав проклятье, выдернул его.
Оглушительный грохот! Земля под ним дрогнула, и словно из самых ее недр выплеснул огонь. Два расширявшихся огненных конуса соприкоснулись, закрыв цитадель багровым веером; в воздухе, будто странная птица с обрубленными крыльями, парили ворота. Гулкий звук взрыва раскатился по котловине, горы откликнулись эхом, пламенный веер опал, и наступила тишина; пулеметы смолкли, сирена тоже. Саймон поднялся, и сразу за ним встали еще две тени - Проказа и Филин.
- У тебя кровь на лице, - сказал Пашка. - Мария нас убьет. Скажет, не уберегли, гниды позорные…
Саймон, разглядывая крепость, машинально вытер щеку. На месте ворот зияла огромная черная дыра, однако башня устояла, только покосилась, накренившись вперед и сбросив серебряного каймана - он валялся на земле, опаленный огнем и перекрученный восьмеркой. Цитадель безмолвствовала, но сзади, где догорали казармы, слышался треск выстрелов, яростные крики и звон металла. В поселке ударил колокол, и тут же, словно по сигналу, за озером рявкнули пулеметы - видно, люди Пономаря принялись за работу.
Атаковать или отступать? - промелькнуло у Саймона в голове. Идея ворваться в замок точила его; это был такой соблазн - скрутить Хорхе Смотрителя со всеми потомками и придворными и подвесить в пыточной "Красного коня" - может, с кайманом, резвящимся в ванной. С другой стороны, акция была завершена; вполне успешный и устрашающий демарш против могущественного клана, и главное теперь - не испортить впечатление. Крепость Хорхе годилась для целого батальона, и люди Хрипатого могли не пробиться дальше ворот.
Как бы в ответ на эту мысль в темной дыре ворот наметилось некое шевеление, послышались громкие командные голоса и резкий лязг, будто сотня человек разом передергивала затворы. Потом зарычала сирена, на угловых башнях снова вспыхнули прожектора, и в их рассеянном свете Саймон увидел, что у него осталось не больше сорока бойцов.
- Подобрать убитых, - распорядился он. - Отступаем!
Потом нашарил в сумке фризер и швырнул в ворота.
* * *
Они сидели впятером на плоской кровле дома. Каа, свернувшись тугими кольцами, подпирал Саймону спину; волосы Марии щекотали висок. Филин жадно насыщался, глотая большие куски лепешек, Пашка-Пабло дремал, Гилмор прихлебывал из кружки - впрочем, не пульку, а форталезское вино. Этот напиток в большом кувшине понравился Саймону; он был терпким, кисловатым и чуть бросался в голову. Неплохое вино. Одна из немногих хороших вещей, какие встретились в этом мире.
Ночь еще не истекла, и в то же время казалось, что это - совсем другая ночь, тихая, ласковая, в которой не было места пожарам и взрывам, насилию и смерти. Но та ночь еще держала Саймона, вцепившись в него крысиными клыками; еще не свершилось его возвращение в мирные земли из леса войны. Он чувствовал себя уставшим и опустошенным.
- Крепость у гор, озера с кайманами, колючая проволока и бандиты, - перечисляя, Гилмор загибал палец за пальцем. - А ведь могло быть все иначе. - Вздохнув, он сделал глоток из кружки. - Горы, лес и озеро - это ведь прекрасно! Если не испортить. Если вместо крепости стоит дворец, вместо колючей проволоки - деревья, а вместо бандитов - поэты или хотя бы архивариусы.
- А вместо кайманов? - спросила Мария, прижимаясь теплой щекой к плечу Саймона.
- Наверное, лебеди. Конечно, лебеди! Раньше в озера пускали лебедей… я об этом читал, хотя никогда их не видел. На Земле их уже нет… Красивые птицы, брат Рикардо?
- Да. - Саймон кивнул. - Их много на Колумбии, Европе и России. Особенно на Европе. Парки, старинные дворцы и караваны лебедей, плывущих в небе… А внизу - толпы архивариусов, которые любуются ими. Поэтов, правда, не хватает.
Майкл-Мигель снова вздохнул и понурил голову.
- Хотелось бы мне это увидеть. Парки, дворцы и лебедей… Не кратеры, не пустыри, не озера с кайманами. Где это все? Стоило людям покинуть Землю, и с ними ушла красота. Понимаешь, брат Рикардо, красота!
- Не понимаю, - сказал Саймон, вдыхая аромат волос Марии. - По-моему, ты не прав. Кое-что все же осталось.
- Кое-что… - откликнулся Гилмор. - Но древние соборы, храмы, памятники, библиотеки, картины, великие города - все исчезло! Все, что люди сочли достойным забрать с собой. А что осталось, не считая красивых девушек? Дерьмо, грязь, мусор, падаль, насильники, фанатики, убийцы. Мы! Падаль!
Саймон наклонился и заглянул Марии в лицо. Ее темные глаза были полны муки. Он сказал:
- Падаль не вы, а ваши предки. Вы - жертвы.
- Мы ничем не лучше, даже хуже. Мы…
Он потянулся к кувшину, но Саймон перехватил его запястье.
- Хватит, Мигель. Вино - источник слишком мрачных и неверных обобщений. Ты говоришь "мы", но это подразумевает, что есть "они". Мы - те, кто здесь. Ты, я, Мария, Пашка, Филин. А те, другие… - Саймон задумался на секунду, потом тряхнул головой: - Те и в самом деле падаль. Они валяются сейчас за колючей проволокой, у своих озер с кайманами. Большей частью мертвыми, как и положено падали. А мы - мы живы!
Звезды начали меркнуть, когда они с Марией остались вдвоем. Саймон положил голову на грудь девушки и закрыл глаза. Напряжение недавней схватки медленно покидало его, выдавливалось капля за каплей, и он знал, что этот процесс можно ускорить, погрузившись в целительный транс. Но ощущение тепла, исходившего от Марии, стук ее сердца, запах кожи были не менее целительными, чем цехара, и сейчас ему не хотелось предаваться медитации. Хотелось лежать рядом с ней, глядеть на гаснущие звезды и слушать ее дыхание. Она была его тихим ласковым прибежищем в этом мире насилия и зла. Тут больше не было старинных парков и дворцов, отсюда улетели лебеди, но девушки еще остались.
- От тебя пахнет кровью, - шепнула Мария. - Мне страшно. Вдруг ты однажды уйдешь и не вернешься?
- Пока сияют Четыре алых камня, светят Четыре звезды и текут Четыре прохладных потока, я не покину тебя, - прошептал Саймон в ответ.
- Какие странные слова. Будто из древней сказки…
- Это пожелание тайят, с которым обращаются к другу и к женщине. Странное? Может быть… Но мы, люди, тоже странные - с их точки зрения.
- Почему? У нас слишком мало рук и мы устроены по-другому?
- Нет, милая. Мальчишкой я любил девушку-тайя, и руки нам не мешали. Разница в другом. Тайят редко испытывают одиночество - я ведь рассказывал тебе, что у их женщин всегда рождаются близнецы, а значит, у всякого тай, воина или ремесленника, есть брат-умма, а у всякой девушки - сестра-икки. Связь меж ними не прерывается никогда; братья берут в жены сестер, и потому четыре - это семейный символ, число, приносящее удачу. Иное существование кажется им непонятным и странным, даже бедственным и, уж во всяком случае, - недостойным. Мы, люди, для них - ко тохара, неприкаянные, лишенные счастья иметь брата или сестру и прожить с ним или с нею всю жизнь.
- Да, странно… - Мария погладила волосы Саймона. - Знаешь, я рожу тебе много ребятишек, и среди них, наверное, будут двойняшки. Но если б я имела сестру, то не смогла бы делить тебя с ней. - Она встрепенулась и, приподнявшись на локте, заглянула ему в лицо. - Или ты думаешь иначе? Как тай, не как человек?
- Я думаю точно так же. Если б у меня был брат, мне не хотелось бы делить тебя с ним. Все-таки я человек, милая… Во всяком случае, в землях мира.
- В землях мира? Что это значит, Дик?
- На Тайяхате один большой континент, и в его западной части есть гигантская река. В верхнем течении ее называют Днепром, и там стоит Смоленск, мой город, перенесенный из России; Днепр сливается с Гангом у Развилки, у индийского города Бахрампур, а дальше течет Миссисипи - течет к Новому Орлеану и Средиземному проливу. Есть там и другие города, американские, польские, шведские, но все они - в Правобережье, которое тай даровали людям. Колонистам с Земли, понимаешь? Моим предкам. А Левобережье - это огромный край, больше земной Евразии, и там есть другие реки, дремучие джунгли и водопады, горы, встающие до небес, равнины и плоскогорья, открытые солнцу, с лугами и рощами. Там…
- И все это - земли мира?
- Нет. Земли мира - это места с благодатным климатом, обычно в горах, у водопадов, или у полноводных рек. Там, в женских поселках, живут тайят, и там властвуют женщины; там мужчины не смеют обнажать оружие и наносить раны. Нет, не так… - Саймон пошевелился, устраиваясь поудобнее. - Не смеют - не то слово. Понимаешь, это просто не приходит им в голову, так уж устроены тай. Те, кто хочет воевать, спускаются в лес, в земли сражений, объединяются в кланы и бьются друг с другом. Чтоб доказать свою силу и доблесть.
- И ты воевал? - тихо спросила Мария.
- Да. Мой отец - ксеноэтнолог, и восемь лет мы прожили с тайят. Все мое отрочество и юность. Потом я стал Тенью Ветра и спустился в лес вместе с Чочем, сыном Чочинги, моего Наставника. Чоч был великим воином, из тех, чей Шнур Доблести свисает до колен. Когда Чочинга переселился в Погребальные Пещеры, он занял отцовское место и обучает теперь молодых.
- А что было прежде, до леса? До того, как ты отправился воевать?
- Я был Диком Две Руки и жил в Чимаре, женском поселке на склонах Тисуйю-Амат, что означает Проводы Солнца. Но об этом я тебе рассказывал, милая.
- Расскажи еще раз, - прошептала Мария и крепче прижалась к Саймону.
КОММЕНТАРИЙ МЕЖДУ СТРОК
Перед доном Грегорио лежали два листа бумаги. Один был измятым, грязным, в пятнах засохшей крови, с оборванными краями и парой фраз, торопливо написанных карандашом; к тому же в него завернули металлический предмет - крохотную пулю с расплющенным кончиком, не больше половины ногтя на мизинце. Второй, плотный желтоватый лист радовал взгляд убористым аккуратным текстом. Строчки были ровными, буквы - четкими и ясными, но в общем эта бумага казалась обезличенно-стандартной; такие документы составляли полицейские писари под диктовку своих бугров.
Сверху листа значилось:
"Донесение.
Кабальеро Карлу-Капитону Клыкову, ягуар-полковнику, пахану и бугру Первой бригады от Бучо-Прохора Переса, капитана-каймана, бугра Третьей бригады".
Сбоку от этого заголовка разбегались корявые буквы - пометка Карло Клыка:
"Дону Грегорио - для сведения. Остаюсь в почтительном ожидании приказов. Не подвесить ли шутника Прошку над ямой? Но как, мой дон? Вниз головой или вверх ногами?"
Грегорио с неодобрением поморщился. В Регламенте Наказаний перечислялись тридцать две позиции, в которых вешали преступников, и "вниз головой" - оно же "вверх ногами" - было не самой мучительной пыткой. Клык мог бы остановиться на чем-то более оригинальном. Кроме того, ему полагалось не забывать о предпочтениях хозяина, имевшего собственное мнение по данному вопросу: дону Грегорио нравилось, когда вешали за ребро на остром железном крюке.
Однако Бучо Перес отнюдь не заслужил подобной казни, поскольку не являлся шутником.
Глаза дона Грегорио бегали по строчкам. Вначале говорилось, где и как был отловлен многострадальный Бучо, как его доставили в подвал - нагим, в мешке, в целости и сохранности - и как вынесли из подвала - в том же мешке, но без ушей. Все эти детали не привлекли внимания дона Грегорио, и он, пропустив пару абзацев, перешел к сути.
"Оный выродок, раздвоившись, явил привидение, возникшее будто б из стены и говорящее понятным русским языком - хотя речи его казались темными и не во всем доступными слабому моему разумению. Сказано же было такое: что назвавшийся Железным Кулаком имеет доподлинное имя Ричард Саймон, что он лазутчик разных организаций и наций, то ли центральных, то ли каких еще - в точности я не запомнил, но полагаю, что он не блях, не срушник, не эмиратский, не чечен и, само собою, не чекист, поскольку мордой бел, а волос имеет светлый. Якобы он из тех людей, что в давнее время переселились на небеса, и прислан к нам как ликвидатор, при всех отстрельных полномочиях; правда, кого небесные приговорили, определенности нет, но кто-то тем бандеросам мешает, а потому к нам и прислали отстрельщика. Спрашивал он о донах, а еще грозился, что ежели доны с ним не пожелают встретиться, так он отыщет всех и сотворит над ними казнь по небесному обыкновению: сначала уши отрежет, потом - все пальцы, а после пальцев доберется до печенок. А чтобы связаться с ним, был назван Прыщ из заведения "Под виселицей", что показалось мне удивительным: этот Прыщ хоть и мерзавец, но в связях с небесными не замечен и служит верно - за страх и песюки. Ежели устроить у него засаду и проследить…"
Дальше шли тривиальные соображения, но дон Грегорио все-таки их изучил, потирая залысины на лбу. Этот Бучо-Прохор определенно достоин награды! Мыслит правильно и, хоть расстался с ушами, разума не потерял. Конечно, половину врет, но если и так, судить необходимо по результатам. Если он выболтал Саймону-Кулаку нечто лишнее, то это касалось Хорхе - поскольку Хорхе ткнули рылом в грязь. Надо думать, при участии неба и небесных посланцев.
Дон Грегорио поднял сплющенную пульку и покатал ее на ладони. Его топтун, внедренный к крокодильерам, вырезал пулю из трупа и приписал, что хоть она мала и неказиста, но просверлила дырку в два кулака. Она попала не в сердце и не в голову, в ягодицу, и ни один из лекарей в ФРБ не счел бы такое ранение смертельным, однако пораженный ею все равно скончался - умер от потери крови.
Оснований не доверять топтуну у дона Грегорио не было. Топтун был человеком верным - таким же верным, как Прыщ, упомянутый в донесении Бучо. Топтун тоже служил за страх и песюки.
"Надо собирать совет, - решил дон Грегорио, задумчиво рассматривая пульку. - Вызвать Эйсебио из Разлома, Хорхе из Озер - ну и, само собой, Хайме с Анакондой. А Клык пусть доставит небесного выродка. Любопытно взглянуть на него, на этого Ричарда Саймона. Откуда он взялся? Может, и вправду - с небес?"
Внезапно Грегорио ощутил, как у него холодеет в желудке. Странная смерть Трясунчика, странный сон, сморивший охранников в банке, вскрытые двери, похищенные песюки… Может, зря он грешил на Хайме?.. Хайме жаден, однако не глуп… стар, но тверд и жесток, умеет обуздывать жадность своих отморозков… И кто бы из них ни залез в казну - хоть родичи, хоть сыновья! - Хайме не стал бы церемониться. Живо на крюк - и в яму!
Но двери вскрыли, а стражей усыпили. Странно!
В свете всего перечисленного атака на Хорхе тоже казалась странной. Груды убитых, Хорхе - позор и убытки, а нападающим - ничего. Ни выгоды, ни передела. Хотели пугнуть? Но кто и зачем? Ежели небесный гость, то как он набрал людей? Вернее, не "как" - шестерки всегда найдутся! - а на какие деньги? Даром никто не пойдет воевать, тем более - с крокодильерами.
Дон Грегорио вдруг судорожно сглотнул, стиснув крохотную пульку. Деньги! Песюки! Вот так Хайме, ума палата. Прав, старый хрыч, прав! Как он говорил? Деньги для того крадут, чтоб потратить с удовольствием и толком. Жди, найдется след. Вот и нашелся! С толком потрачены денежки, и следов хватает, начиная с Трясунчика!
Большой умелец сработал, мелькнуло в голове. Поп из Пустоши, брат Рикардо, Ричард Саймон, Железный Кулак, отстрельщик с небес. Оборотень! Чего же он хочет? Понятно, запугать - но с какой целью?
Губы Грегорио Живодера растянулись в жестокой усмешке. Пугать и мы умеем, подумал он, придвинул лист с донесением и прочитал: "…Прыщ… служит верно… устроить засаду… проследить…"
Усмешка сделалась шире. Верно мыслит капитан-кайман со своей кайманьей колокольни, но у донов пути извилистей, чем у бугров. Потому они и доны! Скажем, следить… К чему следить? Если Ричард Саймон - тот же поп из Пустоши, так и следить незачем. Здесь он не в пустошах пасется, вокруг него - людишки, ублюдки, стукачи. Сами явятся и доложат, собственно, уже явились. Этот его связной из монтальвановских шестерок, что бегает к Прыщу… Этот заговорит, если взяться за дело умеючи. А отчего ж не взяться? На звездах - свои умельцы, у нас - свои. К примеру, тот же Карло Клык.
Все еще усмехаясь, дон Грегорио потянулся к телефону.
Вот Путь Смятого Листа: ты немощен, как одряхлевший коршун, ты - гниющие листья под ногами врагов, ты - иссякший ручей, камень, растертый в прах. Стань жалким червем, поникшей травой, раздавленным насекомым; не показывай своей силы, ибо враг, разгадавший ее, уже наполовину выиграл сражение.
Из Поучений Чочинги Крепкорукого