ДД попросил у меня карандаш, вспомнил я. Я дал ему ручку, и он что-то записал в блокноте. Потом вырвал листок и засунул в карман…
Я кинулся к блокноту. На чистом белом листе были видны отчетливые следы, выдавленные стержнем авторучки. Нервничая, ДД слишком сильно нажимал на стержень, а вырвать второй листок, конечно же, не догадался. Классическая ошибка дилетанта.
Я с трудом проглотил застрявший в горле комок и вырвал лист из блокнота. Наклонно поставил его к падавшему из окна свету.
Следы были достаточно отчетливы, но почерк у ДД был ужасный. Впрочем, кое-что разобрать удалось сразу. 43-й километр, например. Однако километр чего? Я долго всматривался в витиеватые закорючки, пока не разобрал что-то похожее на "кзн к ж" - речь, скорее всего, шла о Казанской железной дороге. Это было уже кое-что. Дальше шел ряд неразборчивых знаков, но я помнил, что ДД переспросил у "Игоря Александровича", поворачивать ли направо, и утвердительно ответил на какой-то вопрос - очевидно, все ли он понял. Итак, от 43-го километра Казанки направо, пять часов - теперь я был уверен, что знаю если и не все, то самое основное. Оставалось выбраться из этой проклятой западни.
Есть старый проверенный способ, как выйти из запертой снаружи квартиры - вызвать пожарных и дождаться, пока они сломают дверь. Но на это требовалось время, а его-то как раз у меня и не было. Нужно было искать другие пути. Я подошел к окну и с треском растворил его. Пятый этаж старого, дореволюционной постройки дома - примерно седьмой наших стандартных блочных коробок. Слишком высоко.
Я посмотрел налево. Метрах в двух к стене прилепился небольшой и не слишком надежный на вид балкончик - я не мог вспомнить, в какую из комнат огромной квартиры ведет его дверь. Два метра… совсем рядом, и все же добраться до балкончика можно было разве что по воздуху.
По воздуху… Я быстро огляделся. Зрительная память подсказывала мне, что где-то на кухне я видел предмет, имеющий отношение к поставленной передо мною задаче. Спустя несколько секунд я обнаружил его. Это была толстая бельевая веревка, натянутая под высоким потолком кухни.
Бормоча себе под нос: "Только не торопиться… только не торопиться…", я залез на стол и снял веревку с крюков. Она была длиной метров восемь и до земли по ней спуститься было бы не просто. Но до балкончика она бы долетела.
Я крепко привязал к концу веревки тяжелый нож и примотал к нему тонкую, но прочную нитку (катушка таких ниток всегда лежит у меня в кармане - старая армейская привычка). Высунулся из окна и кинул веревку в сторону балкона.
С третьего раза я попал. Нож перевалился за невысокую и подозрительно ржавую на вид ограду и выскочил между прутьями. Я подергал предварительно стравленной ниткой и, убедившись, что нож движется в нужном направлении, подтащил конец веревки к себе.
В кухне я обмотал веревку вокруг чугунной батареи, выглядевшей достаточно солидно, чтобы не разломиться под моим весом, и закрепил ее надежным морским узлом. Между кухней и балкончиком возник небольшой навесной мостик.
Я проверил, стоит ли на предохранителе пистолет, поглубже засунул его за пояс и полез в окно.
Как только под ногами исчезла опора, мир сразу изменился, сжавшись до окна, веревки и балкончика впереди. Я перехватил руками веревку. Ноги мои болтались в завораживающей пустоте.
Ржавые перильца балкончика скрипнули. Я почувствовал, как проваливается сердце, дыхание мое перехватило, и с хриплым нечленораздельным криком я рывком бросил свое тело вперед. Прут ограды лопнул с глухим коротким треском, веревка сорвалась, и я ощутил, как ноги мои уходят под балкончик, туда, где для них не было никакой опоры. Но пальцы уже вцепились в камень и тянули меня вверх, перебрасывая через покореженные перила. Я был на балконе.
Толку от этого, правда, было немного. Я выиграл только свободу перемещения по квартире, но входная дверь все равно была заперта. Путешествовать по другим балкончикам мне не хотелось, времени оставалось в обрез - на бегство из кухни я потратил десять драгоценных минут. Повозившись с входной дверью, я определил, что ДД запер ее только на один замок - остальные два, впрочем, можно было открыть изнутри. Я отогнал Дария, царапавшего когтями дверь, приставил пистолет к замку и нажал спусковой крючок. Раздался оглушительный грохот, замок выбило с мясом, и дверь медленно и словно бы нехотя распахнулась.
Минута ушла у меня на то, чтобы затолкать обратно в квартиру Дария и закрыть дверь на задвижку изнутри - я сделал это, просунув руку в дыру от замка. Любой желающий мог так же свободно ее и открыть, но я надеялся, что собака до этого все-таки не додумается. На моих часах было шестнадцать двадцать две, когда я выскочил во двор дома ДД, озираясь в поисках такси.
Переулки, отходящие от Старого Арбата в сторону Остpоженки, не назовешь особенно людными и оживленными. Шанс поймать тачку был лишь на крупных улицах, и я, перепрыгивая через низкие штакетники и топча клумбы, побежал по направлению к Кропоткинской.
И тут мне неожиданно повезло.
- Ким! - заорал знакомый пьяный голос, когда я выскочил на Кропоткинскую улицу перед музеем Пушкина. - Кимчик! Старый ты разгвоздяй!
Я скосил глаза - у ресторана "Кропоткинская, 36" жались элегантные иномарки. Дверцы одной из них, серо-зеленого "рено", были распахнуты, около нее стояли три парня и девушка. Один из парней, в пижонском белом костюме и зеркальных темных очках, остервенело махал мне рукой.
- Сюда ползи! - орал он. - Давай-давай, Кимуля!
Это был Сашка Кулаков, мой злой гений, мажор из мажоров, трепло несравненное, фантастическое, человек, продавший меня ДД со всеми потрохами.
- Сашка! - завопил я и бросился к нему.
Мы обнялись, и он полез ко мне целоваться. От него пахло дорогим коньяком и - почему-то - женскими духами. Я зашептал ему в ухо:
- Сашуль, мне срочно нужна тачка, очень срочно, понял? Я одолжу твою "реношку", вечером верну, подгоню прямо к подъезду, идет?
- О чем речь, Кимчик, - с готовностью запыхтел он, но, когда я оттолкнул его и полез в машину, пришел в себя. - Э, ты чего? - заорал он мне в спину.
За рулем сидела девушка. Я редко веду себя невежливо по отношению к прекрасному полу, но тут обстоятельства оказались выше приличий. Я толкнул ее плечом, и она, ойкнув, вывалилась из распахнутой дверцы машины. Надеюсь, она не ушиблась.
Кулаков, наконец, сообразил, что я угоняю его тачку. Это открытие заставило его вцепиться мне в спину, и несколько секунд производить яростные попытки по извлечению меня из кожаных недр "рено". Потом я изловчился и лягнул его своим хитрым ботинком между ног. Друзья, обалдевшие не меньше его, приняли вмиг обмякшее тело, а я, перебравшись на водительское кресло, повернул ключ, ударил по педали газа и резко сбросил сцепление. Машина мягко прыгнула вперед и выехала на тротуар. Я описал красивую петлю перед дверями ресторана и, выскочив на Кропоткинскую, рванул в сторону бассейна "Москва".
Не могу сказать, что виртуозно вожу машину, но после того, как мне удалось проскочить от центра до Рязанского проспекта за пятнадцать минут, ухитрившись только слегка поцарапать левый борт, я сильно вырос в собственных глазах. Гнал я с постоянной скоростью 120, и, если до Таганки сзади еще раздавались редкие свистки, то, пролетая Рязанкой, я в очередной раз убедился, что здешние гаишники на редкость ненаблюдательны и флегматичны.
Честно говоря, я не помнил, идет ли трасса, по которой мы не так давно ездили с ДД в Малаховку, параллельно железной дороге до сорок третьего километра. Поэтому я два раза съезжал с шоссе на уходившие влево щебенки, на чем потерял еще минут шесть. Тем не менее было ровно 17.00, когда я проскочил мимо неприметной платформы с надписью "43-й километр".
Направо от шоссе уходила проселочная дорога, исчезавшая за плотной стеной леса. Я сбросил скорость до 90 и свернул на проселок. "Рено" мягко качало на пыльных ухабах. Держа левой рукой руль, я правой полез под майку и вытащил пистолет. Легким движением большого пальца снял его с предохранителя.
Дорога нырнула в лес.
Я нажал кнопку, и левое боковое стекло с легким жужжанием опустилось в дверцу. Я напряженно всматривался в пролетающий за окном пейзаж, стремясь отыскать среди зелени серое пятно машины ДД.
Время: 17.05.
Еще через три минуты лес оборвался, открылась равнина с рассыпанными по ней игрушечными домиками и серыми коробками элеваторов. Вряд ли Хромец стал бы назначать встречу в такой отлично просматривающейся местности. Я развернулся и поехал обратно.
Никаких следов машины. Никаких следов ДД. Никаких следов Наташи.
Я остановил машину и достал из кармана листок.
43-й километр кзн к ж… какие-то закорючки… направо…
Я вгляделся в нечеткие следы с такой силой, что заболели глаза.
Что это за закорючки?
"П"… это точно… дальше не понять, кажется, "р", значит, п…р, дальше опять что-то непонятное, а потом совершенно отчетливое "з" и, кажется, "у". П…р…зу? Если предположить, что после "п" и "р" одинаковая закорючка, то это, скорее всего, гласная. "А"? Вряд ли. "Е"? Пере…зу? А если это не "у", а "д"? Переезду? К переезду? И направо?
Я резко развернул "Рено", подняв высокую стену пыли. Через минуту я увидел этот переезд - рядом с ним стояла вереница автомобилей, ожидавших прохода ползущего медленно, словно гусеница, длинного грузового состава.
Время: 17.15.
Товарняк, наконец, прошел. Вереница нехотя двинулась вперед.
Вот и дорога, незаметная лесная дорога, уводящая вправо от переезда.
Время: 17.18.
Я выжал 100.
Впереди мелькнуло серое пятно.
"Девятка" ДД стояла у обочины, съехав передними колесами в кювет. Дверца со стороны сиденья водителя была распахнута.
Я ударил по тормозам и вывалился из машины, перекатившись через голову.
Стояла летняя лесная тишина - пение птиц, скрип старых стволов, шум крон.
Я поднялся и пошел к машине ДД, сжимая в правой руке пистолет.
В "девятке" не было никого. Ни ДД, ни Наташи.
Я обошел ее. ДД лежал в придорожной канаве, неестественно подломив под себя левую ногу и обхватив руками затылок. Цветастая рубаха-сафари была располосована на спине. Я присел около него на корточки.
На маленькой плеши, так удивившей меня в первую нашу встречу, темнело кровавое пятно. Он пытался закрыть его руками, а может, ему просто было очень больно, и он хотел дотянуться до источника боли, и пальцы его тоже были перемазаны кровью. Я очень осторожно приподнял его и, придерживая голову, перевернул.
Веки ДД дрогнули. На секунду стали видны глаза - озера боли на разбитом лице - а потом веки снова упали. Он издал странный булькающий звук, и из уголка его рта потекла тоненькая красная струйка.
- Спокойно, Дима, - сказал я, - спокойно. Все в порядке, я здесь.
Я перетащил его в "рено" и уложил на заднее сиденье, поместив ему под голову круглую подушку с вышитым на ней пузатым чертенком. Затем я обшарил кусты около канавы - Чаши там, разумеется, не оказалось, но на влажной после вчерашнего дождя земле я обнаружил тяжелые следы армейских ботинок. Рядом с ними были видны не такие отчетливые отпечатки огромных четырехпалых лап.
- Наташа! - закричал я, рискуя сорвать голос. - Наташа!
Никто не отозвался. Лес молчал, хотя птицы продолжали щебетать, деревья скрипеть, а ветер - шуршать в кронах.
Я отогнал "девятку" вглубь леса и вернулся к "рено". ДД был еще жив, во всяком случае, очень слабый нитевидный пульс у него прощупывался. Я сунул пистолет в "бардачок" и поехал обратно в Москву.
16. МОСКВА, 1991 год. ПАВЕЛ МОРОЗ, СЛУГА ДЬЯВОЛА.
- Перелом четвертого позвонка, - сказал Вадик Саганян, выходя из операционной и стаскивая окровавленные перчатки с изящных маленьких рук карточного шулера. - Череп пробит в двух местах. Перелом ключицы и куча глубоких порезов на спине, но это, впрочем, уже несерьезно. Вообще-то люди с таким диагнозом долго не живут, но этот, может быть, еще и выкарабкается.
- Какие шансы? - спросил я. Он поморщился.
- Десять из ста. Прилично. Черт, хотел бы я поглядеть на того, кто дотянулся до четвертого позвонка этой каланчи…
- Такая же каланча, - сказал я. - А когда станет ясно, выберется он или нет?
Вадик пожал узкими плечами.
- К утру, возможно… Может быть, завтра к вечеру… Вообще, Ким, ты мне надоел. Ты создаешь мне столько проблем, что я в конце концов на минутку забуду о старике Гиппократе и прирежу тебя на операционном столе… Понял, придурок?
Вадик - один из очень немногих людей, которым я могу простить подобное обращение. Я подождал, пока он вытащит из кармана мятую пачку "Пегаса", ткнул его пальцем в живот и сказал:
- Это твоя работа, доктор Менгеле. Тебе за нее бабки платят.
- Бабки, - скривился Саганян. - Если бы мне платили за то, что я зашиваю, столько, сколько тебе за то, что ты режешь…
- За мной бутылка коньяка, - пробормотал я, чувствуя, что не могу больше поддерживать этот веселый разговор. - Спасибо, добрый доктор, я побегу…
- Э, - крикнул мне вдогонку Вадик, - только французского! Я, конечно, патриот своей родины, но пусть армянский коньяк пьют мои пациенты…
Я вышел на Колхозную площадь. Было уже совсем темно, золотые огни фар рябили в глазах, как огромный сумасшедший калейдоскоп. Я зашел в телефонную будку и набрал номер ДД. Насчитал двадцать гудков, представляя, как воет в огромной пустой квартире Дарий, и повесил трубку. Позвонил Наташиной тетке.
Тетка проинформировала меня о том, что Наташа была у нее последний раз позавчера днем, то есть как раз до своего прихода ко мне. Я вежливо поблагодарил и попросил, чтобы Наташа обязательно позвонила Киму, если, конечно, появится. Тетка обещала.
Я подумал, кому еще можно позвонить. Звонить было некому.
Потом я отогнал "рено" к дому Сашки Кулакова. Делал я это чисто автоматически, точно так же, как и вытирал кровь с дорогой кожи сиденья, - небольшое бурое пятно там все же осталось. На улице Алексея Толстого я припарковал машину около угла кремовой башни и позвонил Кулакову из автомата. Протрезвевший Сашка обложил меня отборнейшим матом, но мне уже было все равно. Я повесил трубку и, засунув руки в карманы, двинулся вниз по темной пустой улице.
Следующие два часа я занимался спасением машины ДД. В кромешной тьме, упавшей на платформу "43-й километр", я с большим трудом отыскал нужный мне проселок и чуть не выбил глаз веткой, разыскивая спрятанную "девятку". Машина, к моему немалому удивлению, оказалась совершенно нетронутой - то ли на нее никто не успел наткнуться, то ли ни у кого не хватило фантазии представить себе, что новенькая "девятка" может стоять в лесу совсем бесхозной. Я зажег в салоне свет и несколько минут неподвижно сидел в машине, тупо глядя в непроглядный мрак за стеклом. Из темноты прилетело какое-то крупное насекомое, натолкнулось на лобовое стекло и поползло по нему, деловито перебирая тонкими ножками. Когда оно скрылось из глаз, я включил габариты и завел мотор.
Cтояла душная июньская ночь. По дороге, обгоняя меня, неслись к Москве автомобили - небольшие, компактные, полутемные островки комфорта и безопасности; и такие же островки мчались мне навстречу, слепя ближним светом. Я ехал медленно, невидящими глазами следя за дорогой. На меня обрушилось давящее ощущение одиночества.
Всю дорогу я убеждал себя, что Наташа уже сидит либо у ДД, либо у тетки, и злился, что не отдал ей второй ключ от своей квартиры. На моих часах было полвторого ночи, когда я поднялся на пятый этаж дома ДД. По-прежнему темнела рваная дыра на месте выбитого мною замка и глухо рычал за дверью Дарий, отпугивая непрошеных гостей. Меня он, впрочем, узнал, и, когда я открыл защелку, кинулся меня облизывать. Я быстро осмотрел квартиру, позвал: "Наташа!" и, не получив ответа, повел выгуливать пса.
Трудно объяснить, почему я продолжал выполнять эти будничные действия так спокойно, как если бы вообще ничего не произошло. Я ходил вокруг дома ДД, посматривая на весело рыщущего в кустах Дария (и что после этого все разговоры о сверхчувственной связи между собаками и их хозяевами? Треп!), и твердил себе, что с Наташей все в полном порядке. Эта фраза, как заклинание, блокировала прочие мысли и не давала подумать ни о чем другом. Я представлял себе, как Наташа появляется у тетки, у девчонок в общаге, у каких-то своих мифических друзей-геологов и рассказывает им о своих невероятных приключениях. Пару раз я даже слабо улыбнулся. Потом передо мной всплыла другая картина: Наташа, чудовищно измученная, в изодранной одежде, сидит на ступеньках лестницы, как ДД вчера, и ждет моего возвращения. Я свистнул Дария, вновь запер его в квартире, постаравшись на скорую руку замаскировать пролом в двери, сел в машину и поехал к себе.
На лестничной площадке никого не было. В коридорчике - тоже. На двери в квартиру не было приколото никакой записки. Впервые, войдя в свою собственную квартиру, я почувствовал леденящий, тоскливый неуют и пожалел, что не завел автоответчик.
На часах начало четвертого. Предпринимать какие-то шаги было слишком поздно, да и к тому же я не знал, какие. Оставалось только ждать. Я открыл бар, налил себе стакан коньяку, выпил и лег спать. Отключился я сразу, едва закрыл глаза, и снов в эту ночь не видел.
Разбудил меня звонок в дверь. Я прыгнул с кровати, метнулся в прихожую и выскочил в коридорчик, не озаботившись даже тем, что из одежды на мне были только плавки.
- Привет, Ким, - сказал маленький мальчик Пашка. - Ты опять играешь?
- Привет, Пауль, - отозвался я, наконец, подавив в себе непроизвольное желание взять его за ухо и выкинуть в мусоропровод. –Времени-то сколько?
- Десять, - вздохнул он. - Мама с папой на работе, а бабулька дрыхнет…
Причины, по которым это прелестное дитя не посещает детского сада, для меня навеки останутся загадкой. Я сказал:
- Пауль, я чертовски занят. Ты извини, дружище, но лучше заходи в какой-нибудь другой раз. Хорошо?
Глаза его сузились.
- Всегда ты так, Ким… С тобой играть стало неинтересно, ты все время говоришь - в другой раз. А я только хотел тихонечко посидеть и видик посмотреть, и все. А ты…
Я представил себе муку ожидания, нервную дрожь, вызываемую каждым телефонным звонком, подумал о том, что, в конце концов, Пашку можно будет выставить в любую минуту, и сказал:
- Ладно уж, фельдмаршал. Заходите. Только так: мне могут позвонить, и я должен буду быстро уйти. Тогда уж без обид, договорились?
- О'кей, - солидно ответил Пашка и шмыгнул в комнату.
Он с разбегу плюхнулся на колени перед шкафчиком, где стоят у меня видеокассеты, и зашарил в них, выбирая, что же посмотреть на этот раз. Пашка пересмотрел практически все мои фильмы, кроме, может быть, "Калигулы" и "9 1/2 недель", а поскольку я своей видеотекой не занимаюсь, то дилемма, стоящая перед ним, обычно сводится к выбору между фильмом, который он видел уже три раза, и фильмом, который он видел только дважды.
- Ну-с, фельдмаршал, что будем смотреть?
Он пыхтел, как ослик старины Буридана, разрывающийся между двумя копнами сена. Я хладнокровно наблюдал за его мучениями. Наконец он решился и сказал:
- Мультики, там, где про розовую пантеру!
Я хмыкнул и поставил кассету. Пауль залез с ногами в кресло и победно посмотрел на меня.
- Что будем пить? - спросил я.
Это ритуал. Он потер переносицу (жест, от которого я избавился полгода назад) и глубокомысленно изрек: