Под причитания ДД, не догадавшегося захватить из дому плавки (я посоветовал ему открыть в Косино нудистский пляж) мы спустились с голубятни и прошли по пыльной улице к оставленной в отдалении машине. По пути не встретилось ни одной живой души, и я мельком подумал, что ДД, пожалуй, был прав - поселок казался вымершим, операцию можно было осуществлять совершенно открыто. Но мне хотелось максимально оттянуть это неприятное мероприятие, и мы отправились в Косино.
Неподалеку от этих карьеров когда-то давным-давно прошло мое детство –обычное детство обычного пацана с обычной московской окраины, но с тех пор прошла уже тысяча лет, и я удивился и обрадовался, когда оказалось, что я многое здесь помню. Я даже принялся пересказывать ДД отдельные фрагменты своего бурного прошлого, но, наткнувшись на его непонимающий взгляд в середине истории о том, как "вот под той ивой в дай Бог памяти восемьдесят первом году мы с ребятами выпили на троих три бутылки водки, а жара стояла под сорок градусов", заткнулся и более со своими воспоминаниями не лез.
Народу, конечно, было полно - ребята и девчонки со всего Косина, да и с Рязанки, наверное. Мы вылезли из Димкиной "девятки" и, сопровождаемые заинтересованными взглядами присутствующих на берегу дам, двинулись к берегу. Почти у самой воды я углядел небольшой свободный кусочек песка и кинул на него свои шмотки. Жарко было, и хотелось купаться, и все было бы просто замечательно, если бы не дурацкая работа, маячившая передо мною в конце этого прекрасного летнего дня. Я отогнал печальные мысли и стал смотреть, как долговязая Димкина фигура освобождается от одежды. Как я и предполагал, был он белый, как яичная скорлупа, и просто фантастически тощий. Не человек, а какие-то ходячие сочленения длинных белых трубок.
- Мальчик - парус, - громко сказал сзади хрипловатый женский голос. Лопухин застеснялся и покраснел.
- Значит, так, Дмитрий Дмитриевич, - сказал я. - В воду идем по одному: один купается, другой на берегу стережет вещи. Ясно?
- А что, могут увести? - спросил ДД, застенчиво снимая брюки. Был он, кстати, в плотных сирийских трусах, и не нужны ему были никакие плавки.
- Могут, - честно ответил я, вспомнив золотое детство.
Мы кинули монетку: кому первому идти в воду, и выпало, разумеется, ему. Не то чтобы я был такой уж невезучий, но если стоит вопрос о том, кому повезет - мне или кому-то еще, всегда выходит, что кому-то еще.
Плавал он, надо признать, отлично. Я никогда не понимал, как такая жердина может не то что плавать, а просто держаться на поверхности, но все годы учебы в Университете ДД ходил в числе трех первых пловцов нашего курса. Это был, по-видимому, единственный уважаемый им вид спорта - во всяком случае, ни в каких иных атлетических упражнениях я его заподозрить не мог. Вот и сейчас он, красиво вынося руки над водой, легко пересек карьер и повернул обратно.
- Грамотно плывет, - сказали рядом. Другой голос недовольно буркнул:
- Худой, как глиста, а еще чего-то бултыхается…
Я лениво обернулся. Метрах в пяти расположилась в тени двух мотоциклов большая веселая компания. Знакомый уже хрипловатый женский голос возразил капризно:
- Ну, ты ска-ажешь тоже - глиста… Симпатичный мальчик… Худенький…
Симпатичный мальчик в это время приближался ко мне, аккуратно перешагивая через соблазнительно загорелые ножки близлежащих девочек.
- Отменная вода! - объявил он. - Как хорошо, что ты меня сюда привез, я еще ни разу в этом году не купался… Но, - добавил он обеспокоенно, - ты уверен, что мы сегодня все успеем сделать?
- Don't worry, - сказал я, пододвигая к нему свои джинсы. - Я контролирую ситуацию. Отдыхай и расслабляйся.
Отплыв метров на тридцать от берега, я оглянулся. ДД расслаблялся на полную катушку - его умную, но слегка плешивую голову обрамляли уже три симпатичные белокурые головки поменьше. "Плейбой!" - подумал я с завистью и нырнул.
Когда я вынырнул (точнее, когда закончил нырять - в перерывах я на берег не смотрел), картина там несколько изменилась. По-прежнему торчали из живописного цветничка мокрые черные вихры ДД, но весь цветничок уже успели огородить штакетничком - тремя коренастыми коричневыми фигурами. О чем они там разговаривали, слышно не было, но догадаться не составляло труда. Плейбоя пора было выручать, и я поплыл к берегу.
Девочки, собравшиеся вокруг ДД, явно предвосхитили мою смелую мысль об открытии в Косино нудистского пляжа. На здешних берегах они должны были котироваться неплохо - если только за те десять лет, что я тут отсутствовал, местная молодежь не произвела какую-нибудь сексуальную контрреволюцию. Но и мальчики у них были не из последних: неувядающая мода всех рабочих окраин - с малолетства посещать залы атлетической гимнастики - их явно не обошла. Они нависали над ДД, грозно поигрывая гипертрофированными мышцами, но у того, как это ни странно, подобная демонстрация силы особого трепета не вызывала. Когда я приблизился к ним сзади, он продолжал на редкость спокойным тоном им выговаривать:
- И, позвольте вам заметить, молодые люди, что я отнюдь не был инициатором этого знакомства. Барышни сами подошли и попросили у меня сигарету. Так что на вашем месте я не стал бы так безапелляционно бросаться обвинениями…
Молодые люди угрюмо молчали. Пока. Со стороны все это напоминало скульптурную композицию "Вдохновляемый музами Сократ дает последние наставления своим ученикам", но в воздухе ощутимо пахло озоном. Я похлопал одного из учеников по гранитной спине:
- В чем дело, ребята? Это мой друг.
В жизни бы не назвал ДД своим другом - и не потому, что плохо к нему отношусь, просто у меня слишком жесткие критерии отбора, - но обстоятельства обязывали. Скульптурная группа распалась. Сократ встал, будто собравшись уйти, музы отползли на безопасное расстояние, ученики повернулись ко мне.
- Твой припыленный кореш снимает наших телок, - сообщил мне ученик, более прочих напоминавший эллина курчавыми волосами и темным загаром. - Мы тут хотели его поучить с легонца, но уж больно он дохлый. Короче, - тут он ткнул меня твердым указательным пальцем в живот, - короче, если не хотите огрести, садитесь в свою тачку и валите отсюда… И чтобы мы вас здесь больше не видели… Ясно?
Я вздохнул. И я был таким же наглым десять лет назад.
- Зачем же так грубо, родной? - спросил я мягко. - Нам совершенно не нужны ваши соски, можете забирать их и делать с ними все, что хотите… Но мы сюда приехали отдыхать, и мы будем здесь отдыхать.
Произнеся последние слова, я резко откачнулся назад и мотнул головой. И вовремя - иначе ученик попал бы мне в подбородок. А так он никуда не попал, потерял равновесие и шлепнулся на одну из муз, потому что я успел подцепить его правую ногу своей левой ступней и легонько ее подсечь. Нет, что ни говорите, бой на песке - не работа, а сплошное удовольствие.
ДД, уцелевшие музы, да и весь пляж вынуждены были наблюдать, как я помогаю упасть еще двум эллинам. Продолжалось это не более минуты и в серьезную драку, к счастью, не переросло.
- Ну что, пацаны, - сказал я, принимая позу победителя (руки в боки, грудь вперед, нога попирает чье-то оброненное полотенце). - Успокоились маненечко?
- Ты, сука, - проговорил первый ученик севшим от ненависти голосом, - да ты у меня кровью харкать будешь… Ты отсюда не уйдешь, сука… Я сейчас Пельменя позову, он тебя в землю вобьет, сука, по самые гланды… Понял, ты?
- Ну-ну, - сказал я поощрительно, - попутного ветра в горбатую спину… - тут меня неожиданно посетило воспоминание о том, что я знавал некогда одного парня, получившего кличку Пельмень за расплющенный в боксерских спаррингах нос.
- Это какой же Пельмень? - спросил я, на всякий случай посматривая за остальными учениками, - вот сейчас оклемаются, увидят, что ноги-руки целы, и захотят взять реванш. - Это не Андрюха ли Серов с Зеленодольки?
- Точно, - подтвердил эллин удивленно. - А ты его откуда знаешь?
- А я с его братом старшим, Леликом, в одном классе учился, - сказал я. - Твой Пельмень еще сявкой был, а Джокера уже вся Рязанка знала.
Униженный эллин обрадовался возможности спасти свою репутацию.
- Так ты Джокер, что ли? - недоверчиво спросил он. - Что же ты сразу не сказал!
Конечно, ничего про Джокера он в своей жизни не слышал - я не склонен был переоценивать масштабы своей юношеской популярности, - но для него сейчас выгодно было представить дело так, будто овеянное легендами имя Джокера известно в этих краях наравне с именем дедушки Ленина.
- Мужики, так это же Джокер! - поспешил он поделиться своим открытием с товарищами. Товарищи удивленно на меня вылупились. - Во, блин, на своего нарвались… А я - Зурик, - представился он и протянул крепкую коричневую ладонь… Ты в 776-й учился?
- Да, - подтвердил я.
- Я тоже, сейчас вот в технаре на Карачаровском… Слушай, а что это я тебя на районе ни разу не видел?
- А я уже давным-давно центровой, - объяснил я. - Переехал после армии.
ДД слушал наш разговор с диковатым выражением лица - он был похож сейчас на миссионера в джунглях. Чтобы ввести его в наш узкий круг, куда не каждый попадал, я представил Лопухина как "клевого пацана с центров". Это моментально разрядило обстановку, повеселевшие ученики обменялись с Сократом рукопожатиями, и музы, уловившие, что гроза прошла стороной, снова вернулись на боевые позиции. Лопухин кашлянул, сел и принялся крутить симпатичные, но пустенькие головки с удвоенной энергией. Пока ДД компостировал мозги музам, мы с пацанами еще раз окунулись и устроились поближе к мотоциклам, лениво играя в "сику" и "буркозла" - незабвенные игры моей юности. В игре мне не везло, из чего я сделал вывод, что, может быть, ночная акция увенчается успехом: карты для меня - относительно надежный индикатор.
День проскользнул, как пущенный "блинчиком" по воде камушек. Когда по песку ощутимо потянуло прохладой, я встал, бросил карты и сказал:
- Ладно, ребята, хорошо с вами, но нам пора.
- Да куда ты торопишься, - удивился Зурик. - У нас еще портвейна бутылок шесть, посидим как следует, выпьем… Потом вон к Светке поедем, у нее сегодня хата свободная…
Обычно я избегаю компаний, где все младше меня, предпочитая сверстников, но сегодня я бы с легкой душой согласился на предложение Зурика - воспоминания детства обладают удивительной способностью бередить душу. И именно сегодня я никак не мог этого сделать.
- Нет, - сказал я. - Извини, Зурик, и хотелось бы, да не могу… Эй, Дмитрий Дмитриевич, пора ехать!
Он торопливо извинился перед вконец забалдевшими музами, вскочил и начал натягивать на себя одежду, размахивая руками, как ветряная мельница. Музы смотрели на него, раскрыв рот.
- Пацаны, - сказал я, - хотите, чтобы вас девочки любили? Изучайте древнюю историю.
- Они нас и так любят, - хохотнул Зурик и притянул к себе одну из нудисток. - Правда, Светик? Нет, мужики, оставайтесь, не пожалеете…
Светик, томно изогнувшись в его руках, призывно улыбнулась Лопухину, обещая, что да, он не пожалеет. ДД, уже сделавший шаг к машине, обернулся и посмотрел на нее с едва заметной грустью. Понравились они ему, что ли, подумал я с ужасом.
- Дима, - спросил я, когда мы возвращались в Малаховку.- О чем ты им рассказывал?
- О гетерах, - буркнул он, не отрывая взгляда от дороги. - О гейшах. О храмовых проститутках Вавилона. О тантрических жрицах Индии. Обо всем, что я знаю в этой области.
- Да-а, - протянул я, представив себе храмовых проституток Вавилона, в дни религиозных праздников отдающихся всем подряд прямо на ступенях зиккуратов. - Да, это, пожалуй, должно было им понравиться…
- У них очень ограниченный кругозор, - совершенно серьезно пояснил ДД. - Они не имеют представления о величайших событиях в истории человечества… Я, кажется, нашел удачную формулу: для них история - это телевизор.
- То есть? - спросил я просто потому, что он замолчал. Я слушал его вполуха, мысли мои были заняты предстоящей операцией.
- Для них не существует истории вне их собственного бытия. История для них началась с их рождением, что было раньше - им неважно. Они могли родиться где угодно, понимаешь? Книг они не читают… ну, почти что… Вся информация поступает к ним через телевизор. Телевизор сообщает им обо всем, что происходит за пределами их личного существования, - то есть о том, что и составляет их историю, - ведь объективно они все равно включены в исторический процесс… Я не слишком путано излагаю?
- Нет, отчего же, - сказал я. - А для тебя история - что?
Он тихонечко засмеялся.
- Для меня история - книга. Огромная старинная книга, - повторил он мечтательно, - книга без начала и конца. И сколько ни читай, всегда больше хочется узнать, что было в начале, и сильнее и сильнее становится желание заглянуть в конец… А вы о чем разговаривали?
- А, - я махнул рукой, –"Бойцы вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они"… Тоже своего рода история.
- Ким, - спросил он вдруг, - Ким, ты только не обижайся, но я могу полностью рассчитывать на твою честность?
- Не понял, - переспросил я, - о чем ты?
- Ну, если ты увидишь там череп… ты ведь не скажешь мне, что не нашел его? Ни при каких обстоятельствах?
Я присвистнул. ДД не переставал меня удивлять, и я нутром чувствовал, что это еще не конец.
Я заставил Лопухина оставить машину на окраине поселка, ближе к железной дороге. Было уже темно, но мне все равно не хотелось, чтобы приметная "девятка" маячила на месте преступления. Наказав ДД сидеть в машине тихо и не высовываться, я взял с заднего сиденья сумку с инструментами и вылез, тихо прикрыв дверцу. Легкой свободной походкой абсолютно честного человека я дошел до забора, ограждающего нужный мне дом. Скользнул в тень (напротив горело единственное на всей улице обитаемое окно) и, крадучись, обошел забор по периметру, прислушиваясь к доносившимся из-за забора звукам. Звуки были самые обычные, естественные: кричала одинокая лягушка, стрекотали цикады. В доме никого не было. Конечно, хозяева могли приехать в то время, когда мы купались в Косино. Но в этом случае они прошли не через калитку: на ней по-прежнему висел ржавый замок.
Я перекинул сумку через шею, подпрыгнул и ухватился за край калитки. Подтянулся, перелез через острые прутья, венчавшие ее, секунду помедлил наверху, всматриваясь, куда придется приземляться, и почти бесшумно - чуть звякнули инструменты - спрыгнул на бетонную дорожку.
Собственно, преступление было уже совершено - я нарушил частное земельное владение. Я посидел минуту на корточках под забором, прислушиваясь, все ли тихо кругом, затем медленно распрямился и пошел к дому.
Дверь была, разумеется, заперта. Я обошел дом, добросовестно пробуя каждое окно - не попадется ли где гнилое дерево, - но рамы были еще крепкими. Без особой надежды взглянув на слуховое окошко - слишком высоко, да и стекло придется выдавливать, рама глухая, - я принялся за работу.
Конечно, я никакой не взломщик. Я знаю специалистов, которые открывают хитрющие кодовые замки за время, требующееся мне на то, чтобы почистить зубы. Но в простых замках я разбираюсь неплохо, помогаю открывать заклинившие запоры всему нашему подъезду и держу дома небольшой набор необходимых инструментов.
Как я и предполагал, замок оказался несложным, я справился с ним за десять минут второй же отмычкой. Тихо (старые петли обычно жутко скрипят, но тут почему-то все обошлось) приоткрыв дверь, я боком скользнул внутрь.
В сумке у меня был фонарик, но я не торопился его доставать, пытаясь привыкнуть к темноте и тишине дома. По-прежнему ничего не было слышно, но у меня внутри появилось отвратительное, сосущее чувство близкой опасности. Вообще-то я не трус, но к подобным предупреждениям прислушиваюсь.
Через двадцать минут я окончательно убедился, что тишина вокруг - это все-таки тишина пустого, покинутого всеми дома, а не напряженное молчание засады. Глаза мои уже довольно сносно видели в темноте, но искать череп все-таки лучше было при свете, и я включил фонарик.
Находился я в типичном летнем садовом домике, с дешевой старой мебелью, древним ламповым радиоприемником на лишенном стекол серванте и неистребимым запахом сушеных грибов. Конечно, еще при наружном обследовании стало ясно, что внутри тут - не пещера Али-Бабы, но теперь надежда найти в этой нищей обстановке шеститысячелетний череп представлялась особенно абсурдной. Мне моментально полегчало, чувство опасности исчезло. "Череп, как же, –пробормотал я, и для очистки совести полез в сервант. Там оказались пыльные банки с засахарившимся вареньем и бутылки с домашним вином. - Два черепа, елки зеленые".
С первой комнатой я покончил быстро. Искать тут было особенно негде, и я перешел во вторую, досадуя на себя за идиотскую добросовестность.
Во второй стояла узкая монашеская кровать и висел вытертый коврик с лебедями. Другой мебели здесь не было, и я, не теряя времени, перешел в третью, через окно которой ДД якобы заснял этот свой якобы череп.
Стол действительно стоял около окна, и он действительно был застелен какими-то грязными засаленными газетами, возможно, и "Правдой", но черепа на нем, разумеется, не было. Я огляделся и поводил фонариком по сторонам. Похоже, это помещение выполняло функции гостиной. У стены стояли два старых жестких кресла, на стене косо висела фотография. Я подошел и присмотрелся. Из-за толстого слоя пыли улыбался веселый коренастый военный в неизвестной мне форме.
Я пошарил лучом в противоположном углу. Там стоял шкаф, высокий и монументальный, как обелиск. Я застонал и приступил к обыску. В шкафу было полно старых тряпок, они пахли плесенью и разложением, но я упорно копался в этом дерьме, пока окончательно не удостоверился, что черепа там нет. Я потыкал пальцем в кресла, вспоминая незабвенные "Двенадцать стульев", и подумал, что на Остапа Бендера, пожалуй, не тяну. Разве что на Кису Воробьянинова.
"И поделом тебе, дураку", - сказал я мстительно. Дом был пустей пустого, и никакого черепа в нем, скорей всего, никогда не бывало. Направляясь к двери, я вдруг вспомнил, что не посмотрел еще во второй комнате под кроватью. Я был на сто процентов уверен, что там ничего нет, я мог поспорить хоть на миллион, утверждая это, но мне хотелось потрясти ДД за грудки с чувством абсолютно выполненного долга. Поэтому я снова прошел во вторую комнату, наклонился к койке, понял, что так я ничего не увижу, встал на колени и заглянул под кровать, подсвечивая себе фонариком.
Я успел услышать сдавленное хриплое рычание, почувствовать полет огромного тела - и на спину мне рухнуло что-то тяжелое и горячее. Огненной болью полоснуло по затылку и спине, я упал рядом с койкой, пытаясь в падении перевернуться на бок. В шею мне било раскаленное дыхание гигантского зверя.