Она повернулась к нему лицом и закрыла глаза, и ее лицо было мокрым от воды, а губы дрожали. Смит наклонился и поцеловал ее в щеку, и щека была соленой, и он поцеловал ее в губы, и губы тоже были соленые, и тогда Джон крепко прижал Элизабет к себе, и они стояли так очень долго и молчали, а мимо проходили туристы и поселенцы, и пожилой фотограф остановился возле них, и поднял фотографический аппарат, и долго в них целился, но в конце концов передумал фотографировать, опустил аппарат и тяжелым шагом пошел прочь.
Глава шестая
Иван сидел на скамейке возле дома, щурясь на заходящее солнце, и белые бабочки, не умея взлететь, копошились у него под ногами, и кошка Мурка лежала у него на коленях, и он гладил ее, а она мурлыкала и щупальца на ее подбородке нежно щекотали Иванову штанину. Джон Смит остановился рядом с ним, стараясь не наступить на бабочку, достал сигарету для себя и угостил сигаретой Ивана.
Они закурили.
– Хороший табак, – сказал Иван. – Американский?
– Французский, – сказал Джон.
– Мы не виделись несколько дней, – сказал Иван. – Скажите честно, Билл: вы увидели настоящую Венеру?
Смит пожал плечами. На языке крутился язвительный ответ, но ему не хотелось обижать Ивана. Что бы ни случилось, русский великан нравился ему. К тому же Смиту казалось, что он понимает его.
– Я слышал, вы писатель, Билл, – сказал Иван.
– Не очень известный, – сказал Смит.
– Прилетели на Венеру за новыми впечатлениями?
– Наверное, – сказал Джон Смит.
– И как? Много новых впечатлений подарила вам Венера?
– Я думаю, – сказал Смит задумчиво, – что дело не только и не столько в Венере. Большую часть впечатлений мне подарили люди.
Иван промолчал.
– Я встречаю людей, – сказал Смит, – и они проходят мимо меня, или останавливаются, чтоб поговорить, а затем идти дальше, или идут рядом и только потом исчезают, или остаются со мной навсегда, и у каждого из них своя история, своя правда, своя ложь, и я не вижу Венеры за лицами этих людей: и Венера, и Марс, и даже Земля кажутся мне незначительными пятнышками по сравнению с жизнью этих людей, и мне хочется написать о них, о каждом из них, мне хочется подобрать самые точные и яркие слова, чтоб все они, даже случайные попутчики, навеки остались со мной.
– Проклятье, – сказал Иван, роняя окурок. – Пальцы обжег. – Он ухмыльнулся. – Заслушался я вас, Билл.
– Меня зовут Джон, – сказал Джон Смит.
– Как скажете, Билл.
Застрекотали винты. На бетонную площадку, метрах в ста от них, опустился геликоптер. Из салона выпрыгнул мужчина в охотничьем костюме, с зачехленным ружьем за плечом. Придерживая рукой соломенную шляпу, он поспешил к ним. Со стороны космодрома налетел порыв ветра и закружил вокруг охотника мертвых бабочек с опаленными крыльями, и он шел сквозь них, как сквозь метель, и бабочки хрустели у него под ногами. Сбоку у охотника висел раздутый ягдташ, из которого выглядывала рыжая шкурка; на коротком ремешке болталась мертвая синяя птица. Смит сразу узнал охотника и обрадовался, потому что хотел поподробнее расспросить его об охоте.
Иван согнал кошку с колен, поднялся и встретил мужчину богатырскими объятиями.
– С возвращением, дружище Алистер! – прогремел он.
– Здравствуй, Иван, – сказал охотник. – Ты приветствуешь меня так, словно боялся за мою жизнь.
– Ты ошибаешься, – сказал Иван, отпуская его. – Я уверен в тебе на все сто. – Он кивнул на Джона: – Знакомься, это мой друг. Писатель.
– Мы знакомы, – сказал Алистер.
Они с Джоном пожали друг другу руки.
– Пойдемте выпьем, друзья, – сказал Иван.
– Я не против промочить горло, – сказал Алистер. – Но после твоего дрянного пойла еще больше хочется пить.
– Спасибо за комплимент, дружище.
Они вошли в дом, и Иван сгреб со стола все бумаги и сбросил на пол. Он достал бутылку водки, три граненых стакана и банку с солеными огурцами и налил каждому до краев, вручил Джону и Алистеру по огурцу и поднял свой стакан.
– Два года назад, – сказал Иван, – на Венеру прилетел один замечательный человек. Я не помню его имени, но помню, как мы пили с ним водку, и помню тост, который он произнес. Это был отличный тост, хоть я и не знаю до сих пор, что он означает. Но в нем, друзья, есть вера в жизнь. В нем, черт возьми, есть сама жизнь! Думаю, это был тост первых космолетчиков.
Алистер и Смит молча ждали.
Иван поднял стакан повыше и провозгласил:
– И ракета взлетит!
И каждый из них выпил до дна.
Эрих Мария Ремарк. Смерть взаймы
(Автор: Мария Гинзбург)
Эрих Мария Ремарк (Erich Maria Remarque). Родился 22 июня 1927 года, Оснабрюк, Германия, Земля, умер 25 сентября 2001 года, Локарно, Швейцария, Земля. Псевдоним Эриха Пауля Ремарка (Erich Paul Remark), одного из наиболее известных и читаемых писателей Земли двадцатого века.
Ремарк родился в Оснабрюке, Германия, в католической рабочей семье. В 1943 году покинул Землю с первой волной колонистов Марса. Как и многие первопоселенцы, он пытался убежать из мира "священной чистоты крови", но и как всем остальным, убежать ему не удалось. Во время Реконструкции Рейха на Марсе нацисты сжигают его книги, объявляют Ремарка полумарсианином-полуевреем. Это, разумеется, было ложью, так как Ремарк родился за пятнадцать лет до того, как Первая экспедиция высадилась на Марсе, но тем не менее этот "факт" безосновательно повторяется во многих его биографиях. Сам Ремарк избежал преследований марсианских нацистов, поскольку с 1960 года жил на Венере, куда перебрался вместе со своей женой Ильзой Джин Замбви (Ilsa Jeanne Zamboui), а в 1964 году они получили венерианское гражданство. Однако в 1965 году Ремарк вступает в Марсианский освободительный легион добровольцем. В ходе Освобождения Марса несколько раз был ранен. В течение своей жизни Ремарк часто менял профессии, работал библиотекарем, водителем марсианского корабля и дальнобойщиком, бизнесменом, учителем, редактором. Побывал практически на всех обитаемых планетах, включая Внешние Миры, – в качестве колониста, журналиста и военнопленного.
В 1969 году Ремарк публикует роман "Время умирать и время летать". Это был уже пятый роман Ремарка, и к тому времени он уже обладал значительной популярностью, но именно этот роман сделал его самым читаемым писателем во всей Солнечной системе. Роман обладал ярко выраженной антинацистской и антивоенной направленностью, призывал к мирному сотрудничеству и диалогу не только людей разных рас и религий, но представителей разных планет. Голливуд (крупная земная киностудия. – Прим. ред.), снимает по роману фильм, так же пользовавшийся сногсшибательным успехом. Не обошлось и без скандалов; широкие взгляды Ремарка намного опередили свое время. Необходимо помнить, что примерно в это время Хемингуэй пишет свой роман "Венерианское сафари", где один из героев произносит ставшую крылатой фразу: "Я скорее буду пить из одной фляги с негром, чем с венерианцем!" С тех пор и до самой своей смерти Ремарк никогда не нуждался в деньгах; только в Голливуде были экранизированы шесть его романов. Он продолжает писать, ведет богемную жизнь, много пьет и увлекается женщинами. Ремарк и Замбви дважды вступали в брак и разводились. В 1989 году Ремарк женился на известной марсианской киноактрисе Полетт Годар (Paulette Goddard), и они оставались женаты до его смерти в 2001 году.
В 1997 году Ремарк вернулся на Землю, в Швейцарию, где когда-то давно по совету друзей приобрел виллу, на которой все эти годы хранилась его коллекция импрессионистских полотен и других объектов искусства. Там супруги и прожили остаток жизни. Умер Ремарк 25 сентября 2001 года в возрасте 73 х лет в городе Локарно и похоронен на швейцарском кладбище Ронко в кантоне Тичино. Годар похоронена рядом с ним.
Мимо проплывали улицы, ярко освещенные подъезды, огни домов, ряды фонарей, сладостная, мягкая взволнованность вечернего бытия, нежная лихорадка озаренной ночи, и над всем этим, между краями крыш, свинцово серое большое небо, на которое город отбрасывал свое зарево.
– Объездную дорогу всё еще строят, – сказал Клерфэ, чтобы нарушить молчание, царившее на палубе его небольшого корабля. – Мы с вами проедем через пригороды Уайлдертауна, а затем перекусим у Паркхилла и двинем на Айронсити по каналу.
В Айронсити жил дядя Лилиан. Девушки, что сидела рядом с Клерфэ. Она молча кивнула. Очевидно, маршрут, предложенный Клерфэ, ее вполне устраивал. Лицо ее было серьезным, оно показалось Клерфэ совсем чужим, но очень красивым. Было в нем что-то от таинственной тишины, которая свойственна природе – деревьям, облакам, животным, – а иногда женщине. Они с Клерфэ познакомились в санатории, расположенном в самом центре Дрисколл-Фореста. Клерфэ приехал проведать старого друга – гонщика. Лилиан решила покинуть санаторий, в котором провела, по ее словам, последние семь лет. Она попросила Клерфэ помочь ей добраться до Айронсити.
Они ехали по тихим загородным улицам. Ветер усилился, и казалось, что он гонит ночь перед собой. Вокруг большой площади стояли небольшие дома, уснувшие в маленьких садиках. Над головой путешественников тихо плескались голубые паруса корабля.
– Как хорошо, – сказала Лилиан. – Будь у меня корабль, я бы каждый вечер совершала на нем медленные прогулки. Всё кажется совсем неправдоподобным, когда так бесшумно скользишь по улицам. Всё наяву, и в то же время – как во сне. Тогда по вечерам никто, пожалуй, и не нужен…
Клерфэ ловко достал пачку сигарет одной рукой, открыл и выбил из нее сигарету. Вторая рука его лежала на гладком, словно сделанном из кости штурвале корабля. Разрывать контакт с кораблем было нельзя ни на секунду.
– А ведь вообще вечером хочется, чтобы кто-нибудь был рядом, правда? – сказал он и прикурил.
Она кивнула:
– Вечером, да… Когда наступает темнота… Странная это вещь.
– Хотите немного поводить? – спросил Клерфэ. – Это доставит вам удовольствие.
– Конечно, хочу; только я не умею, – кивнула Лилиан. – Говорят, что корабли марсиан отзываются не каждому человеку.
– Это правда, – согласился Клерфэ. – Но мы уже посоветовались с Карлом.
Так, насколько удалось понять Клерфэ, кораблю хотелось, чтобы его называл его водитель. И он его так и называл.
– И он согласен пустить вас за штурвал, – закончил Клерфэ.
Лилиан улыбнулась.
– Вы совсем не умеете водить? – спросил Клерфэ.
– Нет. Меня никогда не учили.
– Волков мог бы давным-давно обучить вас, – сказал Клерфэ.
Так звали весьма надменного господина, в компании с которым он встретил Лилиан в первый раз. Однако Лилиан покинула санаторий одна, на корабле Клерфэ – хотя у Волкова был свой собственный корабль, напоминающий золотую бабочку. И Клерфэ воспользовался случаем узнать, что бы это всё значило.
Она рассмеялась:
– Борис слишком влюблен в свою Патрицию.
Не у всех корабли выбирали себе мужские имена; у некоторых водителей были и корабли-девушки.
– Никого к ней не подпускает, – закончила Лилиан.
– Это просто глупо, – заявил Клерфэ. – Вы сразу же поедете сами. Давайте попробуем.
Корабль остановился. Клерфэ снял руку со штурвала и поднялся, чтобы поменяться местами с Лилиан.
– Но ведь я действительно не умею водить, – смутившись, сказала она.
– Неправда, – возразил Клерфэ. – Умеете, но не догадываетесь об этом.
Когда Лилиан пробиралась к штурвалу вдоль узкой скамьи, ее бок в легкой шубке коснулся тела Клерфэ. Она напомнила ему маленького медвежонка из детской книжки. Клерфэ показал ей, как переключать скорости и выжимать сцепление.
– На самом деле, это совсем не то, что рычаг скоростей в земной машине, и сцепления тут тоже нет, – сказал он в заключение. – Но так проще и понятнее нам, землянам. И корабли согласились разговаривать с нами на понятном нам языке.
– Интересно, почему, – пробормотала Лилиан. – Почему они вообще согласились подчиниться людям?
– Этого никто не знает, – ответил Клерфэ. – Я думаю, что они столько простояли без дела, что им снова захотелось мчаться по пустыням и дорогам. Но без водителя они не могли этого сделать. А теперь трогайте! – добавил он резко.
– Минутку!
Она показала на одинокий автобус, медленно кативший по улице.
– Не пропустить ли его?
– Ни в коем случае!
Клерфэ крутанул штурвал под ее рукой, и корабль стронулся с места. Лилиан судорожно вцепилась в рулевое колесо, напряженно вглядываясь вперед:
– Боже мой, мы едем слишком быстро!
Клерфэ посмотрел на спидометр. Это был один из весьма немногих приборов, которые землянам удалось разместить на кораблях марсиан, включить их в схему чуждых и совершенных, почти живых механизмов.
– Прибор показывает ровно двадцать пять километров в час. Неплохой темп для стайера.
– А мне кажется, целых восемьдесят.
Через несколько минут первый страх был преодолен. Они ехали вниз по широкой прямой улице. Корабль слегка петлял из стороны в сторону. Иногда колеса почти касались тротуара. Но постепенно дело наладилось, и всё стало так, как и хотел Клерфэ: в машине были инструктор и ученица.
– Внимание, – сказал он. – Вот полицейский!
Добродушный сержант, зевая, стоял на перекрестке и даже не смотрел в их сторону.
– Остановиться?
– Уже слишком поздно.
– А что если я попадусь? Ведь у меня нет водительских прав.
– Тогда нас обоих посадят в тюрьму.
– Боже, какой ужас!
Испугавшись, Лилиан пыталась передвинуть пальцы на лепесток штурвала, означавший торможение. Но с непривычки у нее не получилось растопырить пальцы так широко, как требовалось.
– Дайте газ! – приказал Клерфэ. – Газ! Жмите крепче! Надо гордо и быстро промчаться мимо него. Наглость – лучшее средство в борьбе с законом.
Полицейский не обратил на бронзовую бабочку, промчавшуюся мимо во всем блеске своих серебристо-голубых парусов, никакого внимания. То время, когда марсианские корабли на улицах поселков землян были в диковинку, давно прошло. Девушка облегченно вздохнула.
– До сих пор я не знала, что регулировщики выглядят, как огнедышащие драконы, – сказала она.
Лилиан сделала несколько поворотов, издавая при этом взволнованные, короткие восклицания. Фары встречных машин вызывали в ней дьявольский страх и такую же гордость, когда они оказывались позади. Вскоре в маленьком пространстве между штурвалом и удобной скамьей водителя возникло чувство товарищества, какое быстро устанавливается в практических делах.
И когда через полчаса впереди показалась сияющая в ночи, словно шкатулка с драгоценностями, сосисочная Сэма Паркхилла, и они снова поменялись местами – Клерфэ не мог Лилиан позволить рулить на автобане – они оба почувствовали такую близость, будто рассказали друг другу историю всей своей жизни.
Два шоссе встречались здесь и вновь расходились, исчезая во мраке. Одно вело в мертвый город марсиан и дальше, на рудники, а второе – в поселок Сто первый. День и ночь по обеим дорогам грохотали грузовики. У самого перекрестка Сэм Паркхилл воздвиг из остатков своей ракеты, которые скрепил заклепками, свою закусочную. Когда Клерфэ и Лилиан подъехали, здание, против обыкновения, не дрожало от рева музыкального автомата. Над входом висела вывеска: "Горячие сосиски Сэма". Это был единственный на сотни миль бесплодной пустыни очаг света и тепла. Точно сердце, одиноко бьющееся в исполинском черном теле. Сэм Паркхилл прибыл на Марс в составе Четвертой экспедиции и, как многие космонавты, уже не вернулся на Землю. Несмотря на солидный возраст и обилие помощников, он еще сам иногда становился за кассу. Так случилось и в этот вечер.
– Мне ничего было не надо, я только хотел завести сосисочную, первую, единственную на Марсе, центральную, можно сказать. Понимаете? – говорил он, со сверхъестественной ловкостью выкладывая заказ на поднос. – Подавать лучшие на всей планете горячие сосиски, черт возьми, с перцем и луком, и апельсиновый сок.
Лилиан вдохнула запах кипящих сосисок, горячих булочек, сливочного масла. Она никогда раньше не бывала в таких местах. Строго говоря, она единственный раз вкушала пищу в публичном месте в возрасте пятнадцати лет, и это был "Оптимум" – шикарный ресторан в Айронсити, куда отец созвал всю их большую тогда семью на юбилей своей дочери.
А потом была война и санаторий. Лилиан отвыкла от большого количества людей, да и в санатории пациенты двигались по дорожкам соснового бора плавно, неторопливо, глубоко вдыхая целебный воздух. Здесь же в огромном зале могли одновременно разместиться не менее ста пятидесяти человек. Сейчас зал был заполнен всего на треть, свет над остальными столиками был погашен. Но и полусотни дальнобойщиков в синих и зеленых комбинезонах, заляпанных машинным маслом, в оранжевых и черных платках, которые они повязывали на голову подобно старинным пиратам, которые одновременно ели, и переговаривались друг с другом, и стучали пустыми кружками по столам, призывая мальчишку принести еще пива, хватило, чтобы ошеломить Лилиан. Когда они с Клерфэ покинули корабль и шли к закусочной, девушка запнулась об окаймляющий дорожку бордюр из битого стекла и чуть не упала, но Клерфэ ловко поймал ее.
– Лучшие горячие сосиски на двух планетах! Первый торговец сосисками на Марсе! Лук, перец, горчица – всё лучшего качества! Что что, а растяпой меня не назовешь! – энергично продолжал Паркхилл. Лилиан слушала его, хлопая глазами, как мультипликационная зверюшка. – Я работал как одержимый, да, мэм! Кипятить сосиски, подогревать булочки, перечный соус варить, картошку чистить и жарить, чистить и резать лук, приправы расставить, салфетки разложить в кольцах, и чтобы чистота была – ни единого пятнышка!
– И ты сделал это всё один, – смеясь, сказал Клерфэ.
– Он смеется над старым Сэмом, – доверительно сообщил Паркхилл Лилиан. – Смейся, смейся, несчастный, а ведь дядя Сэм специально для этого стервеца заварил фирменный кисло-сладкий соус! Конечно, я был не один, мэм, мне помогала моя Эльма, добрая, работящая Эльма. Теперь она уже не ходит, только я по-прежнему кручусь тут, в этом аду.
Он положил свернутые в кольцо салфетки на край подноса. Клерфэ рассчитался, и они с Лилиан прошли к свободному столику.
– Он всегда так? – спросила Лилиан.
Паркхилл оглушил ее.
– Нет, – ответил Клерфэ. – Мне кажется, он хотел произвести на тебя впечатление.
– Ему это удалось, – пробормотала девушка.
Они устроились за действительно очень чистым столом и принялись за еду. Сосиски оказались выше всяких похвал. Горячий сок так и брызгал, горчица обжигала рот, картошка была в меру прожарена, и даже кока-кола была остужена именно так, как надо.
– А вы с ним давно знакомы? – спросила Лилиан. – Ты работал дальнобойщиком?