Придя домой в тот вечер, я ни словом не обмолвился о Максимилиане-Пуле, не умолял и не ныл. Сью-Би сидела на кровати и читала книгу, тонкие золотые прядки свисали на плечи словно ветви плакучей ивы. Я стянул комбинезон, повесил его в шкаф и свернулся на кровати рядом с ней. Даже через очки глаза Сью-Би были прекрасны: синие, громадные, глубокие. Я лежал и смотрел, как шевелятся ее губы. Может быть, она обращалась ко мне, а я просто не слышал слов? Я поцеловал Сью-Би, взъерошил ей волосы и перевернулся на другой бок. Обычно я плохо засыпаю, в ушах еще долго стоит фабричный гул. Я зажал уши, готовясь очнуться на следующее утро, и тут она что-то спросила:
- Ты действительно хочешь пойти на это дурацкое шоу?
Я мигом перевернулся, уткнулся головой ей в колени и сказал, что хочу увидеть Максимилиана-Пулю больше всего на свете.
- Ладно. Не хочу, чтобы из-за меня ты пропустил шоу и мы оба жалели об этом до конца жизни.
Я сграбастал Сью-Би и смачно поцеловал в губы, спихнув книгу на пол. Мы сцепились, словно змеи, сжимая друг друга крепче и крепче, пока не стали единым существом.
Уже в полусне я слышал, как Сью-Би спросила:
- Скажи, ведь это понарошку?
Гул в ушах давно стих, и перед тем, как отключиться, я прошептал:
- Кто знает.
На следующий день на фабрике я еле дождался, когда рядом пролетит монетка. Повернувшись к Хайраму, я приставил палец к виску, захохотал и выстрелил. Хайрам, явно не ожидавший от Сью-Би такой уступчивости, тоже засмеялся и повторил мой жест. И до самого конца смены мы с Хайрамом переглядывались, подносили палец ко рту или ко лбу и хихикали как малые дети.
Мы ждали Хайрама с подружкой рядом со спортивно-развлекательным центром, где должно было состояться представление. Мигги работала на фабрике вместе с нами, собирала поливальные машины. Казалось, ее нисколько не вдохновляет предстоящее шоу, но остальные трое, даже Сью-Би, были на взводе. Купив дешевые билеты на открытую трибуну, мы нашли хорошие места в центре. Сью-Би вцепилась мне в руку и сжимала ее все сильнее по мере того, как шум вокруг возрастал.
Первым вышел на сцену Мадьяр Сигаретный Король и принялся выпускать дым изо рта, ушей и носа. Он курил одновременно восемьдесят семь сигарет: рот перекосился, голова скрылась в табачном дыму.
- Так и я могу, - фыркнула Мигги, откидываясь на спинку сиденья.
Дженни Осьминог эффектно жонглировала красными шарами при помощи четырех рук, вполне настоящих на вид, но когда она заиграла Бетховена на двух пианино одновременно, публика, уставшая ждать выхода Максимилиана-Пули, зароптала. К выходу Ленни Карточного Шулера из толпы начали раздаваться недовольные выкрики. Ленни смекнул, что к чему, быстро раскинул колоды - карты летали вокруг него, словно смерч - и нырнул за кулисы.
Наконец рабочий сцены вынес карточный столик, на нем лежал пистолет, рядом стояла маленькая белая картонка: "До выхода Максимилиана осталось пять минут!" Восклицательный знак был в виде золотой пули.
Свет погас, остался только прожектор, направленный в центр сцены. Затаив дыхание, мы ждали, пока нам не стало казаться, что больше мы не выдержим.
И тут раздался голос из динамиков:
- Дамы и господа! Мы предупреждаем, что увиденное может потрясти вас. Вам предлагается незабываемое зрелище, невиданный акробатический трюк с оружием! Прямо из Нью-Йорка единственный и неповторимый Максимилиан-Пуля!
Толпа взревела, даже Сью-Би снизошла до нескольких вежливых хлопков. Раздались шаги, и в центре сцены появилась фигура в алом плаще до пят, из-за которого казалось, что стрелок плывет над полом. Черный цилиндр и бабочка. Немолодое изможденное лицо, на месте импозантной бородки - неубедительный шарфик.
Я услышал, как Хайрам прошептал Мигги:
- Не очень-то он похож на того парня с плаката!
Максимилиан молча взял пистолет в правую руку, подошел к самому краю сцены - прожектор неотступно следовал за ним - и оглядел зал. Рука Сью-Би теребила мою ладонь, голова вжалась в плечи. Я не сводил глаз со стрелка, который обводил взглядом зрителей. Казалось, он смотрит прямо на меня. Я чуть не вскрикнул, но тут стрелок приставил дуло ко лбу. Рядом со мной кто-то пискнул, но мне удалось сохранить молчание в миг, когда Максимилиан-Пуля выстрелил себе в лоб.
Позже, на стоянке, Хайрам уверял, что видел, как пуля вылетела из затылка стрелка, а мне казалось, что когда она вошла ему в лоб, ошметки кожи и кости на миг повисли в воздухе, как будто время застыло, от ужаса забыв о своих обязанностях.
Сью-Би льнула ко мне, обнимала меня за шею и бормотала:
- Это неправильно, Гастер, так нельзя.
Даже Хайрам, тихо чертыхнувшись, замолчал.
В ушах стоял щелчок, с которым пуля выскочила из ствола, и - тихий взрыв, словно треск замерзших веток в зимнем лесу.
Ноги Максимилиана оторвались от сцены, словно он хотел взлететь - подальше от нас, в лучший из миров, - но тут он рухнул плашмя, нелепо раскинув конечности. С наших мест мы видели, как струйка крови бежит из раны, расширяясь, словно лучи у звезды.
Неожиданно из-за сцены выскочил все тот же техник, втащил на тележку Максимилиана и в полной тишине укатил за кулисы. Зрители застыли, гадая, что за чертовщину им впарили.
- Благодарим за внимание, дамы и господа! - раздался голос из динамиков. - Аплодисменты несравненному Максимилиану-Пуле! Приглашаем вас на представление, которое состоится через три дня в Миллерсвилле. На нем Максимилиан снова встретится со смертью лицом к лицу!
Раздались жидкие хлопки. Большинство зрителей покидали зал молча, слишком обалдевшие, чтобы рассуждать здраво. Пистолет остался на сцене, и я не сводил с него глаз, пока вел Сью-Би в проход между рядами.
На стоянке мы отводили друг от друга глаза. Хайрам чертыхался. Наконец он сказал, что им с Мигги необходимо надраться, чтобы забыть этот кошмар.
Я посадил Сью-Би в машину и выехал со стоянки. В ушах по-прежнему стоял звук выстрела.
- Отвези меня к родителям, - попросила Сью-Би.
От неожиданности я чуть не свернул на встречную.
- Но почему?
- Я расстроилась, и виноват в этом ты. Не хочу спать под одной крышей с человеком, который заставил меня пройти через такое.
Лицо у Сью-Би пошло красными пятнами, как чернила в тесте Роршаха, глаза наполнились слезами. Я попытался одной рукой обнять ее, но она отпрянула и уставилась на дорогу.
- Это всего лишь шоу. Я не хотел обидеть тебя.
- Просто отвези меня к родителям, Гастер.
Бормоча проклятия, я выжал педаль газа.
Я не стал подъезжать к аккуратному двухэтажному дому в приличном пригороде, а остановился прямо на шоссе. Хотел, чтобы Сью-Би немного прошлась, проветрила мозги. Когда она вылезала из машины, я спросил, ждать ли ее обратно. Она отвечала, что не знает. На том и порешили.
Я еще успел крикнуть в захлопывающуюся дверцу:
- Это всего лишь шоу! Шоу, а не жизнь!
Сью-Би не услышала моих слов или не захотела слушать. После того как она исчезла в доме, я некоторое время не двигался с места, смотрел на мельтешение теней за портьерами. Заметив ее понурую тень, я с душераздирающим визгом развернулся и укатил, оставив на асфальте черный след от шин. Чтобы не забыла дорогу обратно, если захочет вернуться.
Я бездумно гнал машину в центр. Стоянка опустела, вокруг не было ни души. Я рванул входную дверь и пошел по коридору, дергая дверные ручки. Сцену пятнали бурые пятна, очень похожие на кровь. Я наклонился и потрогал пятно пальцем - густая теплая жидкость успела свернуться. Пистолет по-прежнему лежал на полу, и я пнул его ногой под сиденья. Я еще слышал грохот, когда приложил ухо к двери раздевалки, и толкнул дверь. Четверо сидели за столом, курили и перебрасывались картами. Глядя, как они встают из-за стола мне навстречу, я прочистил горло.
- Что-то забыли, мистер?
Я вытащил из кармана корешок билета.
- Зашел спросить, может ли Максимилиан-Пуля подписать билет для моей девушки? Чтобы она не расстраивалась.
- Макс уже ушел. Пусть ваша девушка приходит на представление в Миллесвилле, увидит его там живого и здорового.
В углу комнаты я заметил какой-то сверток, криво прислоненный к стене и в любой миг угрожавший рухнуть на пол.
- Послушайте, вам сюда нельзя. Езжайте в Миллесвилль, будет вам живой Максимилиан.
Пятясь к двери, я пальцем показал на сверток.
- Кстати, он был не слишком-то похож на парня с плаката.
Один из четверых подскочил ко мне и втолкнул обратно в комнату.
- Все на свете - сплошной обман зрения, или ты не знал?
Он объяснил - нужно признать, весьма доходчиво, - что выбор у меня невелик: или они убьют меня прямо сейчас и замуруют труп в подвале, или я присоединяюсь к ним и играю свою роль. Я недолго тянул с ответом.
Теперь я почти все время провожу в автобусе вместе с остальными Максимилианами. В настоящее время нас двадцать шесть. Тихие, нервные люди с глубокими пронзительными глазами, в которые не стоит заглядывать слишком пристально, если не хотите увидеть то, что вам не понравится. Удивительно, как горе способно собрать вместе столько людей, желающих купить пару недель передышки. Сколько в жизни бед, по сравнению с которыми пустить себе пулю в лоб кажется пристойным выходом.
Они хорошо к нам относятся: бесплатная еда, новая одежда, масса свободного времени. Нам даже предлагают билеты на шоу, но все Максимилианы отказываются. За исключением меня. Я уже видел столько простреленных лбов, что успел привыкнуть. Я почти не слышу звука выстрелов, просто сижу среди зрителей с бесплатным попкорном и колой и смотрю, как умирают Максимилианы. Приглядываясь к тому, под каким углом стрелки прикладывают дуло к виску, гадаю, что проносится в их мозгах перед смертью, вспоминают ли они о том, что оставляют позади. Сижу и тупо смотрю, как они умирают.
Теперь у меня появилась цель. Я почти уверен, что все получится. Приближается мой выход, до меня остались лишь два-три Максимилиана. Я ничего не делаю, хожу на шоу да таращусь из окна автобуса, думая о Сью-Би. О ее глазах, о том, какая она бывает, когда грустит или радуется. Я очень хочу к ней вернуться.
Думаю, у меня получится. Я выпорхну на сцену, схвачу пистолет, приставлю ко лбу и нажму на спусковой крючок. Затем неловко рухну на пол, успев ощутить легкую рябь в затылке. Полежу пару минут и вскочу как ни в чем не бывало, сорвав овацию, которой не награждали ни одного Максимилиана до меня. Зрители станут кидать на сцену десяти- и двадцатицентовики, и под градом монет я с гордым видом выйду из здания и пойду мимо владельцев шоу. Я найду дорогу к Сью-Би, постучусь в ее дверь, и когда она спросит, покажу ей дырку во лбу и обниму. Я докажу ей, что справился, что мне удалось остаться в живых. Пусть видит, что, в сущности, моя затея была не так уж глупа.
8. РОМАН ХОРМЕЙСТЕРШИ (МЛАДЕНЧЕСКИЕ ЗУБКИ)
Вот младенец, а вот его зубы. Вообще-то речь не про зубы. Забудем про них. Эка невидаль, младенец с зубами! Обычно у младенцев вырастает только один зуб, криво торчащий в крошечном ротике, но у этого был полный комплект. Такое случалось и раньше, тоже мне новость! Боже милосердный, дались вам эти зубы! Было бы о чем говорить. Забудем о зубах, потому что все это: младенец, его зубы и пустышки, сгрызаемые до неузнаваемости, совершенно не важны.
История вообще-то не про младенца, а про его папашу. У него интрижка с хормейстершей девчачьего хора в частной школе, где папаша преподает биологию. Обычная интрижка: чувство вины, страсть, обман, ничего нового. А теперь еще и этот младенец.
Когда вы приходите в гости к родителям спустя несколько недель после рождения младенца, вас проводят в новенькую комнату с желтенькими обоям, и вы сюсюкаете над новым живым существом, собранием хорошо подогнанных генов. А затем младенец открывает ротик и вы… ну да, вы вскрикиваете.
Папаша, который спите очаровательной рыжей хормейстершей, голосящей как птица, спокойно повторяет слова докторов. Доктора пересказывают содержание медицинских брошюрок о редких отклонениях в развитии. Его жена, которая еще не знает об интрижке, но видит, что муж что-то скрывает, извиняется и в слезах убегает. Вы чувствуете себя последним мерзавцем, впрочем, к чему торопить события? Маленькое предупреждение: сейчас младенец улыбнется, и это вас испугает.
Родители поглощены сами собой. Папаша одержим женщиной на десять лет моложе, ногтями царапающей ему спину, когда он заваливает ее на стол в хоровом классе.
Мамаша думает о ссадинах на сосках, оставляемых крохотными зубками младенца - в самом начале их отношений такие же оставляли зубы мужа.
Не бог весть какие воспоминания, но при желании вполне могут отвлечь оттого, о чем не хочется думать.
Позже на кухне, под пиво, пока мамаша чистит младенцу зубки и укладывает его спать, папаша рассказывает вам, как с воплями кончает рыжая хормейстерша. Он утверждает, что раздавлен чувством вины, особенно теперь, когда на свет появился малыш, но вы видите, что он страшно доволен собой. Он заставляет хормейстершу брать высокие ноты, и никакими многословными оправданиями не скрыть его гордости. У его любовницы раздвоенный язычок, и одна мысль о нем заставляет его дрожать от возбуждения. Вам неприятна такая откровенность, особенно если вспомнить о младенце, спящем за стенкой.
Вы пытаетесь сконцентрироваться на его словах, но внимание рассеивается. Кажется, папаша снова и снова повторяет, что без ума от хормейстерши. Этому обстоятельству суждено впоследствии повлиять на все аспекты их совместной жизни, но вы его не слушаете.
Вы извиняетесь и, кляня треклятое пиво, бредете в ванную. Затем поднимаетесь наверх и заходите в комнатку, где шипит увлажнитель воздуха. Младенец лежит с широко открытыми глазками. Вы нервно улыбаетесь - не хватало еще, чтобы вас застукали. И тут младенец широко и радостно улыбается вам в ответ.
Если бы младенец отрастил зубки через год, вы бы и внимания не обратили. Напротив, вас наверняка раздражали бы бесконечное хныканье и прохладный прорезыватель из синей пластмассы. Но сейчас, в слабом свете ночника, невозможно противиться обаянию этих зубок. Крепкие, блестящие, без единого изъяна, они похожи на жемчужинки - такие, как в назойливой телерекламе: тюбик, щетка и крохотные искорки, вспыхивающие на эмали. Вам приходит в голову, что их вполне можно носить на шее как ожерелье.
Ваша рука медленно движется к младенческому ротику, указательный палец вытянут, словно вы показываете город на карте. И вот вы касаетесь гладкого закругленного края. В глазах младенца - мир и покой, но вы не смотрите в глаза, вы полностью поглощены зубами. Внезапно они резко сжимаются. Кровь, приглушенный вскрик, рана на пальце.
Сейчас вам следовало бы сидеть на кухне с папашей и слушать бесконечные описания достоинств его рыжей любовницы. Вместо этого вы обматываете палец платком, быстро сбегаете вниз, вслух фальшиво удивляясь, как быстро бежит время. Чтобы не пожимать руки, обнимаете папашу и выходите вон, а затем долго сидите в темноте кабины. Вам противно слушать о планах папаши оставить семью и вместе с новоприобретенной подругой отправиться в путешествие по Европе - хормейстерше неймется посетить ведущие оперные театры. Вам претят легкомыслие и безнравственность, и давать советы вы не намерены.
Разглядывая след на пальце от крошечного зубика, вы надеетесь, что папашина интрижка скоро закончится, не причинив никому вреда. Впрочем, в глубине души вы не верите, что все обойдется - так стоило ли заводить всю эту канитель с хормейстершей и младенческими зубками? Но сейчас, когда вы мчитесь сквозь ночь, подняв окна, включив музыку и языком ощупывая отметины на пальце, вам не до чужих проблем.
Ситуация с папашей, мамашей и хормейстершей усугубляется, когда до папаши доходит, что друг - лучшее алиби. Вы начинаете проводить с ним все больше времени, в то время как на деле сидите в одних трусах дома и листаете журнал по ортодонтии. Мамаша думает, что вы трясетесь на колдобинах, участвуя в автомобильном ралли, сидите на матче бейсбольной команды высшей лиги или слушаете лекции о пищевых предпочтениях древесных лягушек в Музее естественной истории. Вы так часто и помногу встречаетесь, что мамаша начинает подозревать в вас любовников.
Об этом папаша рассказывает вам вечером за чашкой кофе, когда вы впервые за долгое время действительно встречаетесь. Рассказывает он и о том, что как-то ночью мамаша обвинила его в неверности, прижимая к груди младенца, увлеченно жующего писклявую игрушечную собачку, похожую на пожарный кран. Папаша встречает обвинения смехом - даже рассказывая вам об этом, он хихикает, - успокаивает жену, забирает у нее ребенка и нежно укачивает. Она со слезами на глазах просит прощения, и впервые после родов супруги - поначалу неуверенно и с опаской - занимаются любовью. Затем, забыв страхи и сомнения, они седлают кровать, заставляя пружины скрипеть под писк игрушечной собачки. Но даже после того, как оба кончают и отворачиваются друг от друга, в комнате слышно причмокивание, сопровождающееся мерным писком. Назойливый звук твердит им о том, что они давно знают, но не хотят себе признаваться.
На Рождество вы получаете семейную фотографию. Окончательное охлаждение между супругами бросается в глаза, но вы смотрите только на улыбающегося младенца в колпаке Санты. Зубки почти не видны, но вы берете увеличительное стекло - и вот они, приглушенно сияют белоснежной эмалью. Вы вставляете фотографию в рамку. Вечером, во время разговора с папашей - вы в очередной раз соглашаетесь прикрыть его - вы подносите фотографию к лицу и щуритесь, чтобы убрать из поля зрения родителей с их скованностью и лицемерием и оставить только малыша в колпаке. Вам кажется, он сидит на коленях у вас, и вы разводите руками, словно говоря: "Смотри, как все замечательно, смотри, как чудесно!" Лишнее напоминание о том, что ничего хорошего от этой истории ждать не приходится.
Кстати, почему вы столько времени проводите, слоняясь по дому в одних трусах? Странная привычка. Всякий раз, когда место действия переносится в ваш дом… впрочем, не важно. Однако, когда папаша вламывается туда, держа младенца перед собой - словно продавец, предлагающий товар, - и заявляя, что вы просто не имеете права ему отказать, на вас снова одни трусы, и вы чувствуете себя безбилетником, забывшим дома бумажник.
Выступление знаменитого писателя - он будет читать отрывки из книги о птицах, любви и архитектуре, - на которое вы с папашей собирались пойти, может сорваться! Кого волнует, что вместо литературных чтений папаша с хормейстершей идут в ресторан, а затем будут трахаться в мотеле, в перерывах рассматривая путеводитель по Австрии? Но ведь вы собирались… да какая разница, что вы собирались делать в собственном доме без брюк?