- Наш благородный брат уходит, - произнес Дантиох. Его голос звучал глухо, и в нем слышались горечь одиночества и скорбь утраты. Почтенный Вастополь не только пережил ужасное нашествие хрудов на Голгис. Он противился холодному зову смерти и, несмотря на старческую немощь, нашел способ стать полезным своим братьям. Раньше времени вырванный из своей металлической гробницы, Вастополь все еще цеплялся за жизнь. До этого мгновения.
- Он был нашим хроникером, - сказал Дантиох, - и хранил память о славных победах. Однажды на Голгисе он сказал мне, что истории из прошлого дают нам силы выдержать настоящее, подобно тому как укрепление или крепость возводятся на твердыне древней скалы. Я не обладаю его даром - то, что он выразил бы словами, делаю в железе и камне. Однако я живу, чтобы рассказать правду о последней победе Железных Воинов, триумфе Четвертого легиона, верного Императору. Он хотел бы, чтобы история продолжалась. Но, увы, - угрюмо закончил Дантиох, - она, как и история нашего легиона, подошла к концу.
- Кузнец Войны, - медленно начал Никодим, - необязательно должно быть так. Я заверил вас, что у Жиллимана есть план. Вы справились со своей частью, Железный Воин. Лорд по-прежнему нуждается в вашем мастерстве. Империум слаб, Дантиох. Глаз Железного Воина смог бы заметить слабость, а его верная рука - вернуть силу.
- Чего еще вы хотите от меня? - спросил Кузнец Войны.
- Встать плечом к плечу с моим лордом Жиллиманом и помочь ему укрепить Императорский Дворец.
- Укрепить Дворец… - повторил Дантиох.
- Да, Железный Воин.
- Пертурабо заставит нас дорого заплатить за такие штучки.
- Возможно, - торжественно произнес Никодим. - Но я полагаю, что гениальность вашей сегодняшней победы лежит в осознании того, что Шаденхольд при всем его великолепии непременно падет. Лорд Жиллиман разделяет ваши взгляды. От подобных случайностей может зависеть будущее человечества. - Ультрамарин смолк, давая возможность остальным оценить грандиозность идеи.
Дантиох не ответил. Он смотрел, как последние искры жизни покидают тело его друга и боевого брата. Покрытые коростой веки затрепетали, глаза закатились и медленно закрылись, тихий шелест затухающего дыхания покинул уста воина-поэта.
Прежде чем окончательно покинуть мир, Почтенный Вастополь услышал слова Дантиоха, обращенные к Ультрамарину:
- Ты говоришь об искусстве разрушения. В этом потомки Пертурабо не имеют себе равных: мы неудержимы в бою и непревзойденны в осадном искусстве. Покажи мне дворец, и я скажу тебе, как Железный Воин сможет им овладеть. А затем поведаю, как ты сможешь меня остановить. Не знаю, долго ли мне придется служить Империуму, но обещаю тебе одно: сколько бы железа ни осталось в этой старой броне, оно твое!
Железо внутри. Железо снаружи. Железо повсюду. Империи возвышаются и гибнут. Я сражался с древнейшими обитателями Галактики, и мои братья из Легионес Астартес будут сражаться тоже, их ждут новые опасности и угрозы, о которых мы пока не подозреваем. Мы - железный Империум, и железо вечно. Когда наша плоть будет забыта, став жертвой врага - того, что снаружи или внутри нас, - железо продолжит жить. Разрушатся людские муравейники, истлеют мощные флотилии. И еще долго после того, как наши отполированные кости обратятся в прах под дуновением легкого ветерка, оружие и доспехи будут жить. То, что осталось от воинственной расы, - железо лоялистов и железо предателей. Они поведают нашу историю, чтобы предостеречь тех, кто придет следом. Железу нет дела до Веры и Ереси. Железо вечно.
Наши доспехи, мечи и болтеры будут гнить в песках какого-нибудь далекого мира, потускнеют и покроются ржавчиной. Их блеск померкнет. Серое станет коричневым, коричневое - красным. Среди медленно тлеющих обломков нашей империи железо возвратится к своему исходному состоянию. Возможно, для того, чтобы быть использованным снова - какой-то другой глупой расой. И хотя слабость плоти подвела меня, как подведет в конечном счете и моих собратьев, наше железо будет жить. Ибо железо вечно.
Железо рождает силу. Сила рождает волю. Воля рождает веру. Вера рождает честь. Честь рождает железо. Такова Нерушимая Литания. И да будет так во веки веков!
Аарон Дембски-Боуден
ЖЕСТОКОЕ ОРУЖИЕ
Создав их, чтобы оберегать человечество, мы породили легион нелюдей, единственная задача которых - защищать то, чего они больше не понимают. Свой долг они выполняют с честью, проклятие несут с достоинством. Но пусть никогда не будет забыто то, что мы сотворили с лучшими сынами Калибана. Империум в своем бесконечном тщеславии породил не воинов с горячими человеческими душами, но ангелов с холодными сердцами.
Ни одна настолько измененная душа не сможет вернуть себе утраченное. Нельзя владеть оружием столь жестоким и не поплатиться за это.
Лютеровские поправки к Изречениям.
Глава I. Жестокое оружие
I
Зверь в его снах никогда не умирает.
Он видит, как существо крадется среди деревьев, распластав гибкое тело по земле; его движения отвратительно плавные, будто в нем вовсе нет костей. Уши прижаты к голове. Когтистые лапы бесшумно ступают по глубокому снегу. Существо ведет охоту - напряженную, но бесстрастную. В его пустых кошачьих глазах мерцает равнодушный голод.
Мальчик стреляет и промахивается.
Треск выстрела разрывает холодный воздух, и зверь, легкий как призрак, извивается на снегу и рычит на врага. Подрагивающие черные иглы поднимаются из плотного белого меха на спине и шее - инстинктивная защитная реакция. Зверь угрожающе бьет хвостом, сворачивая и распрямляя его в такт ударам сердца мальчика.
На мгновение он видит то, о чем говорили другие и что он сам считал выдумкой стареющих воинов, чтобы придать налет поэтичности ветхим историям.
Тем не менее в черных глазах зверя есть нечто больше, чем банальное желание выжить. В них светится понимание: примитивный и злой разум, несмотря на дикую простоту. Этот краткий миг кончается, когда зверь дает выход своей ярости. И нечто среднее между раскатистым рыком льва и хриплым ревом медведя разносится в холодном воздухе.
Мальчик стреляет снова. Эхо еще трех выстрелов летит по лесу, стряхивая снежные шапки с веток. Трясущиеся пальцы пытаются перезарядить примитивный пистолет, но тяжесть зверя уже обрушивается ему на грудь, сбивает с ног и швыряет на промерзшую землю. Ударившись о нее, мальчик чувствует, что мощные патроны вываливаются из ладони и падают в снег. Туша, взгромоздившаяся ему на спину, лишает сил и не дает вздохнуть. То немногое количество воздуха, которое удается втянуть в себя сдавленным легким, отравлено зловонным дыханием твари; он чувствует его на затылке - жаркое, влажное, смердящее, как разлагающаяся опухоль. Чем бы ни было это существо, оно гниет изнутри. Из разинутой пасти на голую шею мальчика стекают липкие струйки слюны.
Корсвейн через плечо бьет тварь пистолетом по черепу. Слышен приглушенный треск проломленной кости, существо визжит, почти по-кошачьи. Зверь отпрыгивает назад, а мальчик барахтается в снегу, поднимается на ноги и, спотыкаясь, бежит. Сталь со свистом выходит из ножен - меч, длиной почти с ребенка, который сжимают две дрожащие ладони. Когда тварь подкрадывается ближе, он видит, что злобный голод в ее глазах сменился беспощадной осторожностью. Теперь она боится его или по меньшей мере делает вид. Снежные хлопья падают на клинок и застывают на стали, украшая ее ледяными бриллиантами.
- Ну, давай же, - шепотом выдыхает мальчик. - Давай…
Зверь прыгает, обрушиваясь ему на грудь с такой силой, будто его лягнул жеребец, и мальчик снова падает. На этот раз меч выскальзывает из его руки и втыкается в снег, как могильный крест. Тупая боль в груди и странное похрустывание, словно легкие набиты сухими листьями. Он знает, что сломаны ребра, но боли почти не чувствует.
Мальчик напрягается под тяжестью зверя, его юные мускулы каменеют, и он пытается пробраться сквозь плотный мех. Спинные иглы колют его пальцы и тыльную сторону ладоней, на конце каждой - капля прозрачного жгучего яда. Отрава попадает в кровь, и его руки начинают дрожать.
Он кашляет, и изо рта льется горький поток дымящейся желчи. Рвотная масса шипит в снегу, разъедая его. Мальчик даже не замечает ни того, что руки бессильно соскальзывают с шеи существа, ни свои пальцы, скрючившиеся, как у подагрика.
Пару мгновений спустя все его тело корчится в судорогах. Теперь яд распространился повсюду. Вместо крика губы лишь беззвучно шевелятся.
Мир вокруг медленно бледнеет и меркнет. Он чувствует, как его куда-то тащат и как снег скрипит под тяжестью тела, но до сознания начинают доходить другие, настоящие звуки: жужжание вентилятора в воздухоочистителе, шаги на верхней палубе, вездесущий гул работающих двигателей.
Наконец он открывает глаза.
Так повторяется всякий раз, когда он спит. Зверь в его снах никогда не умирает.
II
Во время утренней вигилии его мысли витали далеко. Стоя на коленях рядом со своими братьями и склонив голову к рукояти меча, он очень походил на рыцаря, прилежно размышляющего о грядущем Крестовом походе. Но на самом деле он предавался воспоминаниям о доме и мире, который его ненавидел.
Калибан.
Это название вызывало улыбку на лице, скрываемую под капюшоном. Калибан - смертоносный рай, где жгучее лето сменяет ужасную зиму, бескрайние леса не пропускают солнечные лучи, а древние деревья защищают себя ядовитым соком, служащим им кровью; где всякая охотящаяся тварь наделена жуткими когтями, обладает фантастической ловкостью или изрыгает прожигающий насквозь яд. Жалящие насекомые разносят чуму, от которой целые поселения становятся безмолвными и безжизненными за считаные дни. Стрекочущие тучи саранчи год за годом опускаются на землю, уничтожая все на своем пути…
Печальной обязанностью рыцарских орденов является сожжение опустошенных поселений с наступлением нового годичного цикла. На Калибане число имен, внесенных в списки умерших, не уступало количеству внесенных в списки родившихся. В имперских учетных книгах этот мир именовался In Articulo Mortis, или проще говоря - "мир смерти". Корсвейн рассмеялся, впервые увидев такую надпись в архиве.
Усердные клерки определили его мир как не имеющий ценности и не заслуживающий колонизации. Ему даровали свободу от уплаты имперской десятины, в то время как все прочие миры страдали от непомерных аппетитов чиновников с Терры, и планета платила дань лишь своими сыновьями, отдавая их в добровольное рабство в Первый легион Императора.
Отрицательным чертам планеты не было счета: скверные погодные условия, влияющие на работу чувствительных орбитальных спутников связи; древесина из материковых лесов, непригодная к использованию из-за небезопасного биохимического состава местной флоры; фауна Калибана, которую множество длинных и скучных исследований объявили едва ли не самой опасной из когда-либо обнаруженных в колонизированных мирах - от самого жалкого паразита, нисколько не боящегося человечества, до великих зверей, к счастью, уже практически истребленных.
Корсвейн знал все это и даже кое-что похуже. Но это был его дом, которого он не видел три долгих десятилетия и не надеялся когда-либо увидеть снова. В его тайной улыбке во время утренней вигилии сквозила грустная радость.
Когда служба закончилась, его окликнул Алайош. Остальные рыцари по одному покидали зал размышлений; их белые стихари полностью не скрывали боевые шрамы, украшавшие каждый черный доспех.
Мы ведем эту войну уже два года, а я помню каждый день, каждую ночь и каждый приказ обнажить клинки, каждый сделанный в гневе выстрел.
Два года с того момента, как Хорус совершил свое первое безумство. Два года, как Восьмой и Первый легионы получили приказ начать сражение в космосе за право обладать целым субсектором. Ни одна сторона не утратила своих территорий, не отвоевав взамен другие; если кто-то из противников переходил в атаку, подставлял незащищенный фланг под удар другого. И ни один легион не проиграл сражение, в которое его вел сам примарх.
Два года гражданской войны. Мир против мира, флот против флота, брат против брата.
- Привет, - сказал Алайош.
Корсвейн кивнул в ответ.
- Что-то случилось?
Алайош, как и его братья, был облачен в полный боевой доспех, скрываемый стихарем, а его лицо скрывалось под надетым капюшоном.
- Нас призывает Лев.
Корсвейн проверил оружие.
- Прекрасно!
III
Лорд Первого легиона сидел, как часто бывало этими ночами, откинувшись на спинку богато украшенного трона из слоновой кости и обсидиана. Его локти упирались в резные подлокотники, пальцы сложенных домиком ладоней едва не касались губ. Немигающие глаза - ярко-зеленые, как зелень лесов Калибана, - смотрели прямо перед собой, созерцая танец далеких звезд. Время от времени в неподвижной фигуре возникал едва заметный намек на движение: поднимались и опускались закованные в броню плечи, вздрагивали веки, увенчанная короной голова покачивалась в беззвучном отрицании.
Доспех полководца был такого же насыщенного, незамутненного черного цвета, как космическая пустота, в которую он смотрел. Украшающие его нагрудник и поножи рычащие львы из красного золота - редчайшего металла, добываемого из пылевых поверхностных отложений Марса, - скалились на усердно трудившуюся на мостике команду. В эти минуты отдыха он не носил шлем, но грива пепельно-серых волос была собрана в тугой хвост на затылке, не затеняя смуглое лицо, увенчанное простым серебряным ободком. Эта безделица не имела ничего общего с бахвальством, скорее, отголоском традиции, идущей от упраздненных рыцарских орденов мира, ставшего для Льва приемным домом. По таким простеньким коронам когда-то узнавали лордов-рыцарей Калибана.
Алайош и Корсвейн вместе приблизились к трону, обнажили клинки и преклонили колени перед своим сюзереном. Лев безразлично смотрел на эти знаки почтения. Когда он заговорил, голос был подобен раскату грома на горизонте - ошибиться в его нечеловеческой природе было невозможно.
- Встаньте.
Они поднялись согласно приказу и вернули мечи в ножны. Алайош по-прежнему стоял в капюшоне и не сводил глаз с повелителя, не обращая внимания на суету на командной палубе. Корсвейн держался более непринужденно, сложив руки на груди поверх нагрудника. Его доспех украшала шкура с густым белым мехом, заброшенная за спину. Зубастая голова существа, с которого содрали шкуру, свисала поверх наплечника, скрепляя импровизированный плащ.
- Вы звали нас, сеньор?
- Звал. - Лев по-прежнему сидел, прикасаясь руками к губам. - Два года, мои младшие братья. Два года… Едва ли я могу это одобрить.
Корсвейн позволил себе улыбнуться.
- Не более чем полчаса назад я думал то же самое, сеньор. Но что заставило вас вспомнить об этом?
Теперь Лев поднялся, оставив свой длинный меч и шлем лежать на выгнутых боковинах трона.
- Причина не в том, что я разделяю твое нетерпение, Кор.
Алайош фыркнул. Корсвейн ухмыльнулся.
- Идите за мной, - бесстрастно произнес лорд, и три воина направились к гололитическому столу в центре командного зала. По приказу Льва облаченный в рясу сервитор включил проекторы, и возникшие мерцающие голографические изображения залили их призрачным зеленым светом. Парящий перед ними в воздухе дисплей, состоящий из множества экранов, показывал солнца подсектора Эгида с их планетами. Геральдор и Трамас сияли ярче остальных, и обе системы были помечены множеством рун, обозначавших Механикум.
Корсвейн не увидел ничего нового. Длинный полумесяц из пульсирующих красным миров обозначал распространение систем, втянутых в открытый мятеж; это были миры, не повинующиеся Империуму и стремящиеся под знамена Хоруса Луперкаля и Механикум Старого Марса. Целые солнечные системы, нарушившие волю Императора, и не меньшее количество взывающих об имперской помощи и терранских подкреплениях.
- Партак пал сегодня вечером, - Лев указал на одну из систем в кольце из марсианских глифов. - Губернатор-фабрикатор Гулгорада объявил о своей победе четыре часа назад. - Едва заметную радость примарха могли заметить лишь приближенные. - Он уже не так ликовал, когда я сообщил ему, что из-за его стремления взять Партак остался без защиты Йаэлис, который около часа назад захватили мятежники.
- Он переоценил свои возможности. - Корсвейн какое-то время наблюдал за мерцающими глифами, потом взглянул на своего сеньора. - Опять.
Алайош заговорил прежде, чем Лев успел ответить.
- Он хотя бы предложил принести извинения за то, что не прислушался к вашим словам, когда вы предрекали то, что теперь случилось?
- Разумеется, нет. - Лев склонился над столом, опершись кулаками о его гладкую поверхность. - И вы здесь не поэтому. Так что обойдемся без негодования, даже если оно справедливо.
- Есть связь с Империумом? - Алайош позволил надежде прозвучать в голосе.
- Нет. - Лев махнул рукой в латной перчатке сквозь гололитическое изображение, глубоко погрузившись в свои мысли. - Наши астропаты по-прежнему немы из-за турбулентностей в варпе. Насколько я помню, последний зафиксированный контакт состоялся четыре месяца и шестнадцать дней назад. - Примарх не отрывал взгляда холодных зеленых глаз от гололитического изображения. - Два года стычек в космосе, планетарных осад, глобальных вторжений и отступлений; атаки с орбиты и эвакуации с воздуха… Наконец у нас есть шанс со всем покончить.
Корсвейн прищурился. Он никогда не слышал, чтобы Лев рассуждал о вероятностях. Примарх всегда говорил как прагматик, наделенный аналитическим умом. Любое его военное распоряжение основывалось на логике, а любое замечание, прежде чем слететь с уст, проверялось и рассматривалось со всех сторон.
- Курц, - рискнул предположить Корсвейн. - Сеньор, мы нашли Курца?
Лев покачал головой.
- Мой ядовитый братец, - он вновь махнул рукой в сторону гололита, - сам нашел нас.
Гололит задрожал, и стало слышно, как система потрескивает, переключаясь на другой образ.
- Один из наших сторожевых кораблей, "Серафическое бдение", получил это послание от маяка дальней космической связи, установленного на пути его патрулирования.
Корсвейн прочел искаженные при воспроизведении слова, мысленно проговаривая их про себя, как делал всегда. От прочитанного по коже поползли мурашки.