- Это наш эксперт.
- Буду рад встрече с ней.
- Она с нетерпением дожидается возможности быть представленной вам.
- Пожалуй, сегодня вечером. Буду рад видеть всех к ужину, но… слуги мои покинули дворец.
- Я только что узнал об этом, - сказал Ян.
- Они могут убираться! - Конде был не на шутку рассержен, - Но никто из них больше не переступит порог этого дома. И дезертирам никогда - слышите, никогда не будет разрешено возвратиться в мою армию.
- Если его превосходительство позволит, - сдержанно заметил Ян, - мы пока не знаем всех причин, побудивших полки выйти из повиновения. Возможно, среди них существуют и такие, которые позволят его превосходительству проявить снисхождение.
- Не хочу даже думать о снисхождении, - Произнесено это было тонким надтреснутым голосом, но с таким пафосом, что при этом спина старика распрямилась, а в темных глазах зажегся яростный огонь, - Но если вы считаете, что такие причины существуют, я готов рассмотреть их немедля.
- Мы высоко ценим ваше решение, - ответил Грэйм.
- Вы слишком мягкий человек, - Конде перевел взгляд на меня, - Капитан! - Неожиданно в голосе старика появились металлические нотки, - Командор, надеюсь, уже успел вам обрисовать ситуацию? Эти дезертиры… - Палец Конде указывал в окно на простирающуюся внизу равнину. - …Эти дезертиры, подстрекаемые людьми, бессовестно называющими себя революционерами, угрожали взять штурмом Гебель-Нахар. Если они посмеют прийти сюда, я и преданные мне слуги - мы будем сражаться. Сражаться до последней капли крови.
- Губернаторы… - начал Ян.
- Губернаторы? Этим людям нечего мне сказать! - яростно отрезал Конде. Однажды они - точнее не они, а их отцы и деды - выбрали моего отца. Я унаследовал его титул, и ни они, и никто другой во всей Вселенной не наделен правом лишить меня того, что принадлежит мне по праву. Пока я жив, я буду El Conde, и только смерть лишит меня права им быть. Я буду драться, даже если останусь один. Драться, пока последние силы не покинут меня. Но я никогда не отступлю - никогда! Никаких компромиссов! Слышите, никаких!
Вот так продолжался яростный монолог Конде. Произносились все новые и новые слова, но смысл их оставался прежним: ни на один дюйм не уступит правитель Нахара тем, кто собирается изменить государственную систему.
Можно было бы не предавать всему этому значения, если бы мы считали: старик выжил из ума, не знает и не понимает того, что происходит в стране. Но хрупким и немощным было лишь его тело, а разум оставался чист; и ситуация в стране представлялась Конде так же ясно, как и нам. То, что он сейчас декларировал, являлось порождением непоколебимого упрямства. Он решил никому и ни в чем не уступать, несмотря на голос разума и известное ему подавляющее превосходство враждебных сил.
Истекли еще несколько минут яростных обличений - пафос его речи стал понемногу стихать. Тогда он в изысканной придворной манере попросил извинить его за некоторую горячность, но не за твердость убеждений. Затем последовал небольшой экскурс в историю Гебель-Наха-ра, и после обмена любезностями его превосходительство отпустил нас.
- Теперь ты познакомился с еще одной стороной наших проблем, - по дороге в служебный корпус заметил Ян.
Некоторое время мы шли молча.
- Одна из сторон этих проблем, - прервал я молчание, - на мой взгляд, заключена в различии, как мы понимаем, что такое честь, и как эти же вопросы решаются здесь, в Нахаре.
- И не забудь сказать: "При полном отсутствии этой самой чести у Уильяма", - добавил Ян. - Для нас честь - это прежде всего ответственность личности перед собой, перед обществом и в конечном счете перед всем человечеством. Для нахарцев честь есть лишь обязательство перед собой.
И тут я невольно рассмеялся.
- Извини, - Я встретился с ним взглядом, - Оказывается, ты читал пьесу Кальдерона о саламейском мэре?
- Не думаю. Ты сказал - Кальдерон?
- Педро Кальдерон де ла Барка - испанский поэт семнадцатого века. Автор пьесы "Саламейский алькальд", - И я прочел пришедшие мне на память, после слов Яна о чести, строки:
Al Rey la hacienda у la vida
Se ha de dar; pero el honor
Es patrimonio del alma
Y el alma solo es de Dios.
- "Судьба и жизнь принадлежит королю, - тихо повторил за мной Ян, - И только честь живет в душе, а душа отдана Богу". Я понимаю, что ты хочешь этим сказать.
Я намеревался продолжить разговор, но заметил, что Ян не слушает, а лишь изредка бросает в мою сторону короткие косые взгляды.
- Когда ты в последний раз ел? - спросил он.
- Не помню, - ответил я. - Но, пожалуй, не испытываю никакой потребности в пище.
- Тогда ты испытываешь потребность в отдыхе. Наверное, нелишне будет вспомнить, как ты летел сюда с Дорсая. Сейчас тебе просто необходимо выспаться. Если Конде еще не раздумал устраивать сегодня прием, я постараюсь ему все объяснить.
- Хорошо. Ценю твою заботу.
Стоило только подумать о предстоящем отдыхе, как усталость сразу же навалилась на меня.
Можно тем, кто никогда не летал к звездам, не знать простое правило старых пилотов: "Риск в полете возрастает прямо пропорционально увеличению расстояния, пройденного в одном сдвиге". А говоря проще - никогда не выходи за пределы безопасной дистанции световых лет. Те шесть фазовых сдвигов, что я преодолел, перекрыли все мыслимые и немыслимые границы дозволенного.
Опасность заключается еще и в том, что во много раз возрастает статистическая ошибка при расчетах координат твоего нового местоположения, и ты рискуешь оказаться в таком районе космоса, где нет известных тебе созвездий, от которых можно взять новый отсчет. Но даже если ты исключишь эту проблему, все равно для подготовки нового сдвига требуется провести огромное количество вычислений и ввести новые поправки. Это жизненно важно, иначе, выйдя из следующего сдвига, ты уже никогда не найдешь дорогу обратно.
За трое суток полета я позволил себе лишь пару раз, в перерывах между вычислениями, вздремнуть, не вставая с командирского кресла.
Когда вызванный Яном солдат довел меня до дверей предназначенных мне апартаментов, единственное, чего я страстно желал, - это, не раздеваясь, рухнуть на огромное ложе спальни. Но годы опасностей и врожденный инстинкт самосохранения заставили сначала проверить все три комнаты и ванную. В одной из комнат находилась дверь, через которую можно было выйти на узкий длинный балкон, протянувшийся по всей длине здания и разделенный на части кадками с тропическими растениями.
Осмотрев принадлежащий мне кусочек балкона, комнаты и заперев двери, я едва добрался до постели.
Проснулся, когда за окнами уже стемнело. Разбудил меня настойчивый звонок во входную дверь, я протянул руку и в темноте нашарил тумблер переговорного устройства.
- Да? - хриплым со сна голосом спросил я. - Кто это?
- Мигель де Сандовал, - раздался в динамике спокойный голос Мигеля. - Могу ли я войти?
Я тронул кнопку, управляющую защелкой дверного замка, и сквозь дверной проем спальни наблюдал, как распахнулась входная дверь, впуская из коридора в темноту гостиной расходящийся веером кинжально-острый пучок света. Затем я встал и отправился в гостиную.
- Что случилось? - спросил я, когда дверь за Мигелем закрылась.
- Вентиляция на этом этаже не в порядке, - ответил он, и только сейчас я заметил, как неподвижен воздух в моих комнатах. Очевидно, что Гебель-Нахар имел автономную систему вентиляции, не связанную с атмосферным воздухом планеты.
- Я собирался проверить все жилые комнаты на этом этаже, - произнес мой ночной гость. - Наружные двери не герметичны, так что удушье вам не грозит, но дышать будет немного трудно. К утру, надеюсь, все будет в порядке… Стоило разбежаться прислуге, как сразу начались неполадки. Пожалуй, я открою балконную дверь. - Последнюю фразу он произнес на полдороге к окну.
- Спасибо, - поблагодарил я. - А куда исчезли слуги? Они что, тоже все революционеры?
- Вряд ли. - Мигель щелкнул задвижкой замка, впуская в комнату ночную прохладу, - Наверное, просто не захотели, чтобы во время штурма заодно с Конде и им перерезали глотки.
- Уважительная причина, - согласился я.
- Да, понять их можно.
- Сколько сейчас времени? - спросил я, - Так крепко спал, будто наглотался снотворного.
- Скоро полночь.
Я сел в кресло. Слабый свет от расставленных на балконе светильников проникал через окно в гостиную и лишь слегка разгонял темноту.
- Посиди со мной, - попросил я. - Расскажи, как прошел ужин у Конде?
Мигель расположился в кресле напротив.
- К сожалению, мне нужно скоро уходить. Сегодня я единственный, кто может исполнять обязанности дежурного офицера. А вечер у Конде прошел как сладкий сон. Старик так увлекся ухаживанием за Амандой, что на время забыл о необходимости проклинать взбунтовавшуюся армию.
- Ты не знаешь, чем закончилась встреча Аманды с губернаторами? - И я скорее почувствовал, чем увидел, как в сумерках гостиной он неопределенно пожал плечами.
- А что с ними вообще можно было обсуждать? Господа лишь выражали крайнюю озабоченность в связи с уходом армии и требовали заверений, что Кенси и Ян смогут контролировать ситуацию.
- Они уже разъехались?
- Отбыли, на прощание потребовав гарантировать безопасность Конде. И Ян, и Кенси отказали им в этом, но пообещали, что оставшиеся здесь будут защищать Конде, используя все возможные средства.
- Выходит, Аманда зря потратила на них силы и время…
- Пожалуй, нет. Она хотела "почувствовать" их. - Мигель слегка подался вперед. - Ты же знаешь, ей нужно готовить и отправлять домой отчет… Хотя я думаю, что если кто-то и найдет решение, то это будет только Аманда Морган. Она говорит: "Не сомневайтесь, выход есть"… но найдет ли она его за оставшиеся тридцать шесть часов - вот в чем вопрос.
- Ты рассказывал ей о губернаторах? Как я понимаю, ты единственный из ее окружения, кто знает этих господ.
- Да, мы немного поговорили в аэробусе. Потом я ждал, что Аманда позовет меня, но она работала или одна, или с Падмой, или с Яном.
- Ясно, - сказал я, - Могу я помочь? Хочешь, сменю тебя?
- Ян велел тебе передать, чтобы ты хорошенько выспался, потому что завтра понадобишься ему. Я нормально справлюсь с дежурством, - Мигель встал и двинулся к входной двери. - Покойной ночи.
- Покойной ночи, - ответил я.
Острие светового клинка снова скользнуло по ковру, дверь щелкнула, свет исчез, и я остался один в сумраке гостиной.
Я не пошел в спальню, а, подставив лицо свежему ночному ветерку, проникавшему сквозь полуоткрытую балконную дверь, остался сидеть в кресле. Наверное, я задремал, а может, просто задумался и не сразу услышал звуки голосов за балконной дверью. Они доносились не с моей, а с соседней части балкона, левее спальни…
- Да, - произнес мужской голос.
Невольно думая о Яне, я и сейчас решил, что голос принадлежит ему. Нет, это был Кенси. Голоса братьев отличались, пожалуй, лишь интонациями.
- Я не знаю… - ответил встревоженный женский голос - голос Аманды Морган.
- Слишком быстро летит время, - снова заговорил Кенси, - Посмотри на нас. А ведь словно еще вчера мы вместе ходили в школу.
- Ты считаешь - пора обзаводиться семьями? А может быть, я никогда этого не сделаю…
- Ты так уверена?
- Конечно нет. - Голос ее стал глуше, словно она отошла от Кенси.
Неожиданно для себя я представил, как он стоит, прижимаясь спиной к стеклу балконной двери, и ее… вот она идет к перилам балкона, сжимает теплыми пальцами холодный металл и смотрит на залитую звездным светом равнину.
- Тогда, может быть, стоит подумать об этом сейчас?
- Нет, - ответила она. - Я знаю… я не хочу этого сейчас.
И снова изменился голос - это она повернулась и снова подошла к нему.
- Может быть, во мне живут тени прошлого? Может быть, дух первой Аманды поселился во мне и решает за меня даже самые простые житейские проблемы?
- Она выходила замуж три раза.
- Но мужья никогда не были в ее жизни главным. О, я знаю, она любила их. Я читала ее письма и воспоминания о ней ее детей. Но она принадлежала всем, а не только своим мужьям и детям. Неужели ты не понимаешь? Я знаю, что такое предназначение ждет меня.
Он молчал, и прошла долгая, томительная пауза, прежде чем снова раздался ее голос:
- Кенси, неужели это так важно?
Наверное, он хотел обратить все в шутку, только мне показалось, что слова даются ему с трудом.
- Так мне кажется, - медленнее, чем обычно, произнес он.
- Но ведь это случилось, когда мы были детьми. С тех пор мы выросли. Ты изменился. Изменилась и я.
- Да.
- Я не нужна тебе, Кенси, я не нужна тебе, - звучал мягкий женский голос. - Все и так любят тебя.
- Могу я поменять? - Опять его шутливый тон. - Всех на одну тебя?
- Не надо, Кенси!
- Ты просишь слишком многое, - Теперь голос его не казался шутливым, но не чувствовалось в нем даже тени упрека, - Пожалуй, мне будет легче просто перестать дышать…
И снова долгое молчание разделило их.
- Почему ты не хочешь понять, что у меня нет выбора? - сказала она, - Выбирать можешь ты, а у меня нет выбора. Мы оба - такие, как есть, и другими уже не будем никогда.
- Да, - согласился он.
На этот раз ее молчание длилось дольше. Они оба застыли, так и не сделав последнего шага друг к другу.
- Да, - наконец произнес он. И на этот раз получилось усталое и медленное "да". - Жизнь не стоит на месте, и все мы, нравится нам это или нет, движемся вместе с этой жизнью.
И только теперь она направилась к нему. Я слышал звуки легких шагов по бетонным плитам балкона.
- Ты переутомился, - сказала она. - Ты и Ян, вы оба переутомились. Пойди отдохни до утра. Все кажется другим при солнечном свете.
- И такое порой бывает, - Снова в его голосе появились шутливые нотки, но я понимал, чего это ему стоит, - Хотя сейчас я не могу поверить в чудодейственную силу этого лекарства…
Они ушли с балкона, а я остался сидеть в кресле, чувствуя, что сон оставил меня. Я сидел и уговаривал себя, что не мог встать, уйти и не слышать их разговора так, чтобы не выдать своего присутствия. Их слух был так же обострен, как и мой, их ведь тоже учили быть бдительными. Я уговаривал себя и не мог избавиться от отвратительного чувства - я вмешался в чужую жизнь, я оказался там, где мне не следовало быть никогда.
А сейчас уже поздно что-либо изменить, и оставалось сидеть в своем кресле, и уговаривать самого себя, что ты не мог поступить иначе. А отвратительное чувство не исчезало, не внимало уговорам…
Я так погрузился в собственные переживания, что ворвавшийся в мое сознание тревожным сигналом легкий шорох шагов услышал лишь возле самой балконной двери. Я поднял голову - темный женский силуэт вырисовывался в проеме приоткрытой двери.
- Ты все слышал, - раздался тихий голос Аманды.
Не было смысла отрицать, да она и не спрашивала, и я сказал - да.
А она не двигалась, не уходила, словно что-то ждала.
- Это случайность! Когда вы вышли на балкон, я уже сидел в этом кресле. Я не мог ни встать, ни закрыть двери.
- Все хорошо. - Она вошла ко мне. - Нет, не надо зажигать свет.
И я опустил руку, уже протянутую к встроенному в ручку кресла пульту управления. Свет с балкона падал на мое лицо, и ей было лучше видно, чем мне. Она села в кресло, которое еще недавно занимал Мигель.
- Я сказала себе: пойду и посмотрю, хорошо ли он спит… Ян рассчитывает на твою помощь завтра… Но про себя думала: лучше бы он не спал.
Я понял, что за этим сейчас последует.
- Я не считаю возможным для себя бесцеремонно вторгаться в чужую жизнь.
- Я врываюсь к тебе среди ночи, хватаю за шиворот, тычу носом в свои проблемы, и это ты называешь - вторгаться в чужую жизнь? - Я слышал знакомый голос и легкий, беззаботный тон, которым пытаются скрыть внутреннюю боль; так совсем недавно говорил Кенси. - Это обо мне нужно говорить - вторгаюсь. Это я свои беды пытаюсь взвалить на чужие плечи.
- Я готов разделить их, - чуть помедлив, произнес я.
- Я верила, что ты скажешь именно эти слова. - Странно, что этот голос, который я привык слышать совсем в другой обстановке, сейчас исходил от размытого полумраком темного силуэта. - Я бы не посмела тревожить тебя, но мне нужно собраться с мыслями и делать только то, для чего я оказалась здесь, но личное… оно встает на моем пути, оно мешает мне.
Она помолчала.
- И тебе действительно не надоели люди с их бесконечными проблемами?
- Нет.
- Я так и думала. Я знала, ты не оттолкнешь меня. Ты часто вспоминаешь Элизу?
- Когда не думаю о другом.
- Жаль, что я не знала ее.
- Она была хорошим человеком.
- Да. Как правило, это начинаешь понимать, лишь когда сравниваешь с кем-то другим. Страшно то, что часто мы это просто не успеваем понять. Или понимаем, когда уже слишком поздно, - Она помолчала. - После того, что сейчас произошло на балконе, ты наверное, думаешь, я говорю о Кенси?
- А разве не о нем?
- Нет. Кенси и Ян - вся семья Грэймов - они так близки нам, Морганам… мы ведь как родственники. Обычно ты не влюбляешься в родственника или думаешь, что не влюбишься в родственника, по крайней мере когда ты еще молод. Ты мечтаешь о прекрасном далеком незнакомце - о таком, который ждет тебя в конце пути длиной в пятьдесят световых лет.
- Я никогда не мечтал о подобном. Элиза жила рядом, и с каждым прожитым годом росла к ней моя любовь.
- Извини меня. - И я увидел, как качнулись в сумраке расплывчатые очертания ее фигуры, - Я все время думаю и говорю только о себе, но я понимаю тебя. Знаешь, когда я была моложе, то иногда задумывалась о своей судьбе - рано или поздно, но наступит тот день, когда должна будешь сказать "да". У девушки наверняка не все в порядке, если она не хочет, чтобы рядом с ней был такой человек, как Кенси.
- И ты действительно так считаешь?
- Да, - ответила она. - Со мной что-то происходило. Я росла - и это было моей бедой.
- Все растут.
- Нет, я говорю не об этом. Я не вкладываю в это понятие биологический смысл. Я духовно становилась зрелой личностью. Нам, Морганам, судьба даровала долгую жизнь, и, мне кажется, поэтому мы дольше взрослеем. Знаешь, как это происходит с малышами - все равно, зверь это или человек. У тебя в доме была какая-нибудь зверушка?
- И не одна.
- Тогда ты поймешь, что я хочу сказать. Когда дикий зверек еще мал, помнишь, какой он ласковый, как сворачивается в клубок у твоих ног? Но вот он подрос, и вдруг однажды он кусает и царапает тебя без предупреждения. И тогда люди говорят: "Ничего не поделаешь, таков инстинкт". Но это не так. Ведь и люди порой ведут себя точно так же. Когда живое существо подрастает, оно начинает задумываться о себе, о своих желаниях, стремлениях, о своем настроении, наконец. И настает такой день, когда кто-то хочет поиграть с этим существом… а оно вовсе не хочет шрать, и тогда оно протестует: "Вон от меня! То, что я хочу, так же важно, как и то, что хочешь ты!" И все… Время, когда ты уютно сворачивался у чужих ног, прошло и никогда уже не вернется.