- Я всегда рад вашей помощи, сэр, - Едва заметная улыбка коснулась губ Мигеля, - Не хочешь составить компанию прогуляться к складам? Мне надо проверить снаряжение, а по дороге можно поговорить.
- Ничего не имею против.
Мы вышли из кабинета и уже по другим коридорам зашагали к складским помещениям крепости.
Как выяснилось, интересовало Мигеля не само снаряжение, а его автоматическая доставка по сигналу с пульта дистанционного управления. Если же из-за повреждения сигнал не поступал, то доставка производилась через определенные и равные промежутки времени; следовательно, каждый сектор и уровень Гебель-Нахара был обеспечен всем необходимым. С такой тщательно продуманной системой я, пожалуй, столкнулся впервые.
- Видишь, как предусмотрительны были наши ранчеры, когда строили эту крепость, - говорил Мигель, проверяя автоматику и осматривая уже заполненные всем необходимым и готовые по первому сигналу отправиться в заранее определенное место контейнеры.
Яркий свет мощных светильников, отражаясь от бетонных стен, вероятно из практических соображений выкрашенных ровной белой краской, порождал странное, двойственное ощущение ослепительного света и одновременно давящего сверху, обступающего мрака и уныния. И состояние это подчеркивал и усиливал совершенно неподвижный, словно застывший воздух этих коридоров и залов. Вентиляция здесь, как, впрочем, и в остальных секторах Гебель-Нахара, работала исправно, но в огромных залах с их высокими потолками, что представляли собой складские помещения, движения воздуха совершенно не чувствовалось, как будто не было вовсе.
- Впечатляет, - сказал я, оглядываясь.
Мигель кивнул:
- Если и существует крепость, которую может эффективно защищать малая горстка людей, - она перед нами. Только никто не знал, что защитников будет еще меньше… Расчет шел на сотню семей со слугами и приближенными. Но даже мы дорого им обойдемся…
Мигель работал, а я украдкой разглядывал его лицо. Да, исчезли сомнения. С тех пор как он встретил нас с Амандой в космопорте Нахар-Сити, прошло лишь несколько дней, но каким усталым, осунувшимся, даже постаревшим выглядел он. Ему всего лишь двадцать, а значит, это не тяжелая работа и не обрушившиеся на нас испытания так надломили Мигеля. Было здесь еще что-то…
Он закончил проверку последней транспортировочной стойки, закрыл крышку последнего контейнера и повернулся ко мне.
- Ян говорит - у тебя серьезные сомнения в том, что музыканты выдержат первую атаку, - начал я.
Губы его сжались, превратились в тонкую нить, и некоторое время он просто молчал.
- Да, - наконец ответил он. Помолчал и добавил: - Нельзя их ни в чем обвинять. Солдатом нужно родиться. Настоящим солдатам место в боевых взводах, а не в полковом оркестре. Сюда приходят не за наградами и подвигами, а ради собственной безопасности. - И вдруг он улыбнулся: - Конечно, для таких, как я, - место идеальное.
- Но с другой стороны, - возразил я, - они здесь, с нами. Они остались.
- Остались, - повторил Мигель, тяжело опустился на деревянный ящик и жестом пригласил занять место рядом. - Остались, потому что, кроме нескольких дней непривычной работы, это им ничего не стоило. А платой за все стали острые ощущения. Страсти, чувственный надрыв, драма - вот ради чего живут и готовы жертвовать жизнью нахарцы. Чем больше страстей, тем лучше… Когда мы летели из Нахар-Сити, я говорил тебе об этом.
- Ты думаешь, в решительный момент они нас бросят?
- Не знаю. - Снова потухли краски на его лице, - Знаю только то, что ни в чем не смогу их упрекнуть. Если они уйдут, я буду первый, кто не сможет назвать их трусами.
- В тебе говорят твои собственные убеждения.
- Может быть, и это тоже. Нельзя судить об одном человеке, глядя на другого. Слишком мало мы знаем, чтобы сделать истинное сравнение.
- Это верно, - вздохнул я. - Но если солдаты откажутся сражаться, мотивы их решения - и я в этом убежден - будут отличаться от тех, что руководят тобой, когда ты отказываешься брать в руки оружие.
Он медленно покачал головой.
- Может быть, я не прав, кругом не прав, - Горечь этих слов больно кольнула меня, - Но я не смогу выйти отсюда. Я знаю одно - я боюсь.
- Боишься? Боишься боя?
- Я бы хотел просто бояться боя и смерти. - Он коротко рассмеялся. - Нет, я боюсь, что у меня не хватит воли не сражаться. В самый последний момент могут проснуться старые мечты, вернется то, чему меня учили, и я пойму, что убиваю - хотя это бессмысленно и нахарцы все равно возьмут Гебель-Нахар.
- Думаю, ты сражался бы не ради Гебель-Нахара, - медленно произнес я. - Тобою руководил естественный для человека инстинкт самосохранения и желание помочь… спасти тех, кто рядом.
- Да, - Он судорожно, так что затрепетали ноздри, втянул воздух. - Вас, оставшихся здесь. Против этого я бессилен, слишком глубоко это во мне. Я могу остаться здесь и спокойно ждать, когда они придут убивать меня. Но не могу, зная… что они убивают других… убивают уже раненую Аманду.
Я молчал, да и что можно было сказать, сознавая злую иронию судьбы. Оба - Мигель и Аманда - боялись, что разум окажется бессилен и они поступят так, как не должны были поступать.
Возвращались мы молча. Дневальный, как только увидел меня, сообщил, что меня разыскивает Ян Грэйм и просит немедленно с ним связаться.
Я набрал номер, и на экране возникло лицо Яна, как всегда бесстрастное.
- Нахарцы все еще не вышли из лагеря, - сказал он. - Они действуют настолько непрофессионально, что я начинаю думать: может быть, стоит рискнуть и хотя бы Падму переправить в безопасное место. Посадить в одноместный флайер и отправить в Нахар-Сити. Если машину перехватят и обнаружат в ней лишь одного экзота, есть надежда, что его благополучно отпустят.
- Здравая мысль, - согласился я.
- Я хочу, чтобы ты попробовал уговорить его. По каким-то, ему одному понятным соображениям, Падма хочет непременно остаться. Если удастся убедить его в том, что, находясь здесь, он несоизмеримо увеличивает и так непомерный груз нашей ответственности, он наверняка согласится с этим. Я бы мог просто приказать ему уехать, но, к сожалению, он понимает: это не в моей власти.
- А почему ты решил, что именно я смогу уговорить его уехать?
- Ты офицер. Старший офицер и должностное лицо, мнением которого он не должен пренебрегать. У нас с Кенси нет ни одной свободной минуты на разговоры с ним, а из тех, кто остался - Аманда прикована к постели, Мигель же в данном случае будет не самым нашим удачным выбором.
- Хорошо, я попробую. Где его можно найти?
- Наверное, у себя, где же еще. Мигель объяснит, как пройти.
Дорогу я нашел без особого труда, да и как оказалось, комнаты экзота располагались недалеко от моих. Постучав и получив разрешение войти, я застал его сидящим за письменным столом, что-то быстро наговаривающим в диктофон, который, стоило мне переступить порог гостиной, он тут же отставил в сторону.
- Вы заняты? Наверное, мне лучше зайти чуть позже?
- Нет, нет. - Падма отодвинулся от стола и распрямился. - Садись. Вот, решил подготовить отчет для того, кто займет мое место.
- Если вы уедете отсюда, вас не нужно будет никому менять, - сказал я. Далеко не дипломатичное начало, но Падма, вольно или невольно, первый коснулся этой темы, а времени на долгие предисловия оставалось слишком мало.
- Ах, вот в чем дело! Это личная инициатива или идея Грэймов?
- Это просьба Яна. Нахарцы со штурмом не спешат. Или они не понимают, что значит военная операция, или в лагере царит такой беспорядок, что у вас есть все шансы благополучно и в относительной безопасности добраться до Нахар-Сити. Если вас и остановят, то экзоту, конечно…
Ироничная улыбка Падмы оборвала мою речь на полуслове.
- Хорошо, хорошо, - снова начал я после некоторого замешательства, - Чувствую, вы считаете меня излишне наивным, но тогда объясните, почему вас не выпустят? Экзоты не солдаты и оружие в руки не берут.
- Мы не солдаты, - снова улыбнулся Падма, - но, как убежден Уильям, а следовательно, и все те, кому он платит, мы - гнусные интриганы, и если в мире творится зло, то корни этого зла нужно искать среди экзотов. Сейчас для нахарцев мы если не заклятые враги, то, по крайней мере, дьяволы в человечьем обличье. А в революционном порыве они будут даже рады пристрелить меня на месте.
Растерянно смотрел я в улыбающееся лицо Падмы.
- Если вы все это уже знали, то почему не уехали, когда еще можно было уехать?
- У меня, между прочим, тоже есть кое-какие обязанности… И первая из них - передача информации на Мару и Культис. Да и по характеру я немного авантюрист, - Улыбка Падмы сделалась еще шире, - По собственной воле я никуда отсюда не уеду. У нас могут быть разные причины остаться, но объединяет нас одно - слишком много для нас всех значит Гебель-Нахар.
Я покачал головой:
- У вас веские аргументы, но извините, мне трудно в это поверить.
- А почему?
- Простите, но я действительно не могу предположить, что вас могут удерживать здесь те же обстоятельства, что, допустим, и меня.
- Не одинаковые, но равнозначные. Тот факт, что другие люди не могут сравниться с дорсайцами в их специфической сфере деятельности, вовсе не означает, что для людей не существует подобных обязательств. Законы жизни одинаково руководят всеми. Только вот у каждой личности это проявляется по-разному.
- И с одинаковыми результатами?
- Со сравнимыми результатами. Ты не мог бы присесть? Я все время смотрю снизу вверх, и у меня ужасно затекла шея, - спокойно попросил Падма.
И я сел напротив.
- Вот, пожалуйста, пример, - начал он, - У вас, дорсайцев, свои специфические представления об этике и морали, и здесь ты и твои друзья нашли то, что подогревает ваше врожденное, внутреннее стремление к поступкам, оправданным высокой целью. Нахарцы получили иное воспитание, но у них есть та же потребность в великом, и существуют собственные представления о leto de muerte. Так станете ли вы - дорсайцы - утверждать, что, если ваши моральные принципы различаются, значит, нахарцы не обладают истинным героизмом и истинной верностью?
- Нет, не стану. Но людям моего мира, по крайней мере, можно доверять. Мы предсказуемы в своих словах и поступках. А можно ли подобное утверждать, говоря о нахарцах?
- Нет. Но я бы посоветовал подумать об опасности штампов, бытующих в нашем сознании. На дорсайца всегда можно положиться; экзот не приемлет насилия над человеческой личностью; солдаты Квакерских миров - люди, фанатично преданные своей религии и своей вере. И тогда получается, что преданность и верность слову есть исключительное качество, присущее только дорсайцам, а среди тех, кто носит голубые одежды экзота, не существует личностей, способных причинить зло, зато в Квакерских мирах нет таких, чья вера слаба и ничем не примечательна. Все мы - люди, и ничто человеческое нам не чуждо, даже пороки. Чтобы мыслить непредвзято, нужно прежде всего понять, какие страсти и устремления движут всем человечеством, а потом пытаться найти их отражения в отдельной личности - не исключая и нахарцев.
- Стоит вам заговорить об этом народе, и мне кажется, что я слышу голос Мигеля, - сказал я и, поднимаясь с места, добавил: - Пожалуй, для меня будет лучше сейчас откланяться, не то вы уговорите выйти к нахарцам и сдаться еще до того, как они начнут наступление.
Падма рассмеялся, и мы расстались.
Подошло время навестить Аманду, и я поспешил в госпиталь. Аманда спала крепко, очевидно, ей удалось справиться с мучившими ее сомнениями и включить тот внутренний механизм самовнушения и контроля, которым дорсайцы учатся управлять с самого рождения. Если это действительно так, то следующие двадцать четыре часа с небольшими перерывами она проведет во сне - что будет лучшим для нее лекарством. Если нахарцам за это время не удастся взять внешние укрепления и прорваться в крепость, ее выздоровление можно будет не ставить под сомнение. Ну а если прорвутся…
Слишком долго пробыл я в закрытых залах и глухих коридорах Гебель-Нахара - а солнце, оказывается, стояло уже так высоко. Выйдя на первую террасу, я увидел его, а также ясное голубое небо, ощутил легкий ветерок и был поражен неумолимым бегом времени. А когда пришел в себя, на дальнем краю террасы заметил Яна и Кенси, сосредоточенно изучающих через окуляры видеокамер лагерь противника.
Мигель тоже был на террасе. Я направился к нему, и, наверное, заслышав шаги, он оторвался от видеоэкрана и выпрямился.
- Они выступили, - произнес он, обращаясь ко мне. Ярким пятном светился прямоугольник экрана в темном обрамлении брони защитного козырька. Мигель не мог ошибиться. Выстроенные в боевой порядок, с мерно покачивающимся в такт размеренного шага оружием, полки двигались в нашу сторону.
Утренний ветер перебирал бархат полковых и батальонных знамен, яркими пятнами расцвечивая людской строй, в центре вышагивал гвардейский полк, а на правом фланге маршировал полк Мигеля - третий полк нахарской армии. На обоих флангах, позади основного строя, я заметил темные бесформенные пятна - это шли добровольцы и революционеры.
- Минут через тридцать - сорок они будут здесь, - заметил Мигель.
Я видел перед собой измученного, на последнем пределе сил человека, словно побывавшего под ножом мясника, который срезал со своей жертвы всю плоть, обнажив комок пульсирующих нервов. Оружия у него я не заметил, вооружены были лишь Ян и Кенси, а за нашими спинами, молчаливо устремив вверх короткие стволы, стояли в пирамидах готовые к бою конусные ружья.
- А где твои люди, Мигель?
Застывшим взглядом он смотрел на меня.
- Они ушли.
- Ушли?
- Да, ушли… сбежали, дезертировали, если тебе больше нравится это слово.
- Они перешли…
- Нет, нет! - Он оборвал меня, не дав договорить, словно недосказанное могло причинить ему невыносимую физическую боль. - Они не ушли к врагу. Они решили спасти свои жизни. Я говорил - и ты помнишь - такое могло произойти. Ты не можешь обвинять их. Они ведь не дорсайцы, а оставаться здесь - значит приговорить себя к смерти.
- Если Гебель-Нахар падет.
- А ты еще сомневаешься?
- Теперь, когда мы остались одни, будет еще тяжелее. Но я верю, пока руки смогут сжимать оружие, надежда не оставит нас. Когда в Баунпор ворвались фрайляндцы, я видел, как теряющие сознание мужчины и женщины стреляли с госпитальных коек.
Мне не следовало говорить это. Я увидел, как мутной пеленой подернулись его глаза, и понял, что слова о трагедии Баунпора Мигель принял лично на свой счет, словно я укорял его, безоружного, примером тех, кто не сдался, кто до последнего вздоха защищал свой город. Порой в моей жизни случаются такие моменты, когда шрамы становятся проклятием, а не благодарением.
- Извини, что заговорил об этом. Я не хотел обидеть тебя.
- Это не ты - я сам себя обвиняю, - глухо произнес он, не отрывая взгляда от неумолимо надвигающегося, изогнутого полумесяцем строя. - Я знаю, что теперь нас ждет. И еще я понимаю, почему ушел мой оркестр.
Что тут можно было сказать? Без его сорока музыкантов нам не выдержать первой атаки. Когда мятежники как саранча поползут на стены, их будет слишком много, а нас - слишком мало.
- Наверное, прячутся где-нибудь недалеко, под стенами. - Капельмейстер продолжал думать о своем, уже не существующем оркестре. Если мы продержимся день или даже два, есть маленькая надежда, что они вернутся и…
Он не закончил фразы - что-то привлекло его внимание за моей спиной. Я резко повернулся и увидел Аманду.
До сих пор не могу понять, как ей это удалось. Она покинула палату, не забыв прихватить с собой дренажный аппарат. Да, он действительно предназначался для ходячих больных, был переносным, не тяжелым, размером с толстую книгу. Но каково передвигаться с ним, когда конец резиновой трубки, если сделать хотя бы один глубокий вздох, нещадно впивался в ее легкое.
В спускающейся до пят, разорванной посередине, чтобы не путалась при ходьбе, больничной сорочке, с оружием на одном плече и болтающимся на длинном ремне дренажным аппаратом на другом, бледная, как сама смерть, готовая в любую минуту потерять сознание, она все же доползла до террасы.
- Какого… Что ты тут делаешь!? - просто зарычал я, - Марш отсюда! Марш в постель!
- Корунна, - Она ответила мне таким гневно-уничижительным взглядом, какого я, пожалуй, не удостаивался ни разу в жизни, - Изволь не командовать старшими по званию.
Я вытаращил глаза. Да, меня просили доставить эту важную особу, а значит, в каком-то смысле я должен был исполнять ее приказания, но считать меня - капитана боевой эскадрильи, старшего офицера, да еще в ситуации подобной этой, младшим по званию… это было выше моих сил. Набрав в легкие побольше воздуха, я уже приготовился сказать ей все, что о ней думаю, но вместо этого… разразился громким хохотом. В более нелепой ситуации я давно не находился. Против пятерых, если считать Мигеля, движется шеститысячная армия, а я собираюсь с больной женщиной выяснять, кто из нас старше по званию!
Но если отставить в сторону досужие размышления и взглянуть в лицо фактам, то Аманда продолжала стоять на террасе, и тут я ничего поделать не мог. Хотя мы оба понимали, что сейчас произойдет, все равно не было оправдания ее решению подняться с постели.
- Когда тебя еще раз ранят, молись, чтобы твоим доктором оказался кто-то другой, - грозно пообещал я. - Зачем ты здесь, что ты можешь делать?
- Я могу быть вместе со всеми, - отрезала она.
Что же, против таких аргументов не поспоришь, тем более что краем глаза я уже видел приближающихся к нам Кенси и Яна и решил предоставить им право принимать решение.
А братья молча оглядели ее с головы до ног и отвернулись к равнине. И мне ничего не оставалось, как последовать их примеру.
Строй нахарских полков неумолимо приближался к нам. Еще неразличимы отдельные фигуры - это просто темная линий с отдельными цветными вкраплениями, подсвеченная искрами отраженного света, но с каждой минутой линия эта, превращаясь в полосу, становилась все более различимой.
А пятеро дорсайцев застыли рядом, словно вслушивались в тяжелую поступь надвигающейся судьбы. Как часто в этой жизни - и недавний эпизод с Амандой тому подтверждение - меня захлестывало внезапное, пронзительное чувство нереальности происходящего. Кто решил, что целая армия должна наступать на ничтожную горстку, а ничтожная горстка не просто дожидается, когда ее поглотит эта черная сила, но обязана готовиться к противоборству? Но вот ощущение бессмысленности происходящего отступило. Нахарцы будут продолжать наступать, потому что они ненавидят Гебель-Нахар. А когда они придут сюда, мы будем защищать Гебель-Нахар, потому что мы призваны защищать даже самое безнадежное дело - так распорядилась нами судьба. В другом месте и при других обстоятельствах и для нас, и для них все могло быть иначе, но здесь и сейчас ни у кого не было другого выбора.