Конные казаки плелись впереди и позади обоза, растянувшегося почти на версту. Иногда кто-нибудь из верховых трусил вперед или назад с докладом пану сотнику. Перекидывались парой фраз и продолжали вяло разговаривать или перекликались громкими возгласами. Да десятники нет-нет да разрядят тишину отборной руганью, распекая нерадивого возчика.
Лука с опаской поглядывал на свою пару коней, стараясь не прозевать какой-нибудь неувязки или недогляда.
Обоз миновал Подол, втянулся в Крещатый Яр и по нему поднялся на дорогу до Василькова. С обеих сторон зеленели деревья и густые кусты с зарослями крапивы и лебеды. Многие были уже изрядно обобраны жителями для похлебки и борщей, люди спешили насытиться молодой зеленью весны.
Лука с тоской оглянулся на юг, где остались родная деревня Мироновка и братская могила родных.
Оставив по правую руку Паньковщину и переправившись по гати через речку Клов, обоз вышел на шлях и покатил в сторону Василькова, где намечалась ночевка. Солнце уже припекало, хотелось пить, но лишь удалось несколько раз брызнуть себе в лицо не совсем чистой воды из речки да смочить босые ноги.
Лука избавился от первого волнения и теперь поглядывал вперед и назад в надежде перекинуться парой слов с товарищами. Но те не обращали на хлопца никакого внимания. Становилось скучно, клонило ко сну, но допустить это было стыдно и боязно. Даже дядька Макей за сон в дороге по голове не погладит.
Пришлось затянуть песню, что возникла в памяти, хотя всех слов он и не помнил. Кто-то поддержал, и скоро часть обоза нестройными голосами тянула песню, постукивая в такт кнутовищами по оглоблям.
Скоро и речка Лыбедь осталась позади, Киевские горы растаяли вдали, а впереди виднелась всхолмленная местность в пятнах, квадратах пашни, где копошились селяне и лошади с волами. Заканчивалась посевная.
На обед остановились в дубраве. Распрягли коней, бросили им по охапке свежей травы, наскоро накошенной сноровистыми конюхами. Дым костров приятно щекотал ноздри.
Поздно вечером прибыли в Васильков и расположились на лугу за городком.
Лежа под мажарой, Лука высматривал редкие звезды, просвечивающие в щели между оглоблей и сбруей, развешанной на ней. В голове роились волнующие мысли, хотелось чего-то непонятного и хорошего, и всё это обязательно сочеталось с Ганкой или какой другой девкой. Это волновало, тревожило и не давало заснуть. А вставать приходилось еще в сумерках. Работы с лошадьми, упряжью и грузами было много.
Первую дневку устроили вблизи Фастова на берегу речки Уновы.
Здесь к обозу присоединился отряд казаков человек в триста. Они уже ждали два дня и торопили с продолжением пути.
Сотник Мелецкий не соглашался.
- Панове, мы не можем без отдыха. Кони устали, а угнаться за вами будет трудно, - пан Мелецкий решительно рубанул рукой. - Придется ждать день.
- Да и то, - вдруг согласился сотник Яцко Качур. - Куда спешить-то? Успеем навоеваться. Это от нас не уйдет, панове. Останемся. Вместе веселее.
Потом долго тащились вдоль Каменки, - эта часть пути была одной из приятнейших. Воды вдоволь, травы и тени достаточно. И деревни попадались, где казаки успешно добивались благосклонности молодых вдов, которых было достаточно после голода, мора и казацких восстаний.
- Лука, - как-то обратился к юноше Макей, - я смотрю и удивляюсь на тебя.
- Что так, дядько Макей? - удивился Лука.
- Ты уже большой, а девок стесняешься. Гляди, сколько кругом молодиц! И у каждой в голове засела мыслишка о казаке.
- Ну и что? При чем тут я? - ответил, слегка смутившись, юноша.
- При том, что ты обижаешь баб, хлопец, - вдруг сурово бросил дядька Макей. Лука отвернулся, поняв, что имеет в виду десятник. Его обдало жаром волнения. Слов для ответа не находилось. А Макей продолжал безжалостно:
- Сегодня мы рано остановимся на ночлег. Поручу тебя Степке Сычу. Он в делах с бабами весьма удачлив. Пора тебе становиться казаком, хлопец. И не возражай десятнику! Иначе… - и Макей покачал увесистым кулаком.
И действительно, еще солнце не склонилось над зубчатой верхушкою леса, а голова обоза уже остановилась на ночлег. После ужина появился Сыч.
- Эй, Макей! Где твой хлопец? Поспеши! Еще успеть поспать надо!
Луку бросило в жар, руки и ноги задрожали, не то от страха, не то от волнения. А Макей уже толкал его в бок, приговаривая:
- Слыхал? Поторопись, а то Степанко не любит ждать. Проваливай, пока добром говорю. Иди!
Лука готов был провалиться сквозь землю от стыда, волнения и нерешительности. Однако Сыч грубовато толкнул его в бок и загоготал:
- Гы-гы! Хлопец, чего нюни развесил? Идем, я помогу тебе сделаться казаком! Это не страшно, сам быстро поймешь. Будешь благодарить. Шагай.
Они быстро удалились, а Сыч всё бубнил, что и как надо делать с бабой. Лука слушал вполуха и больше переживал, поглядывая вперед, где виднелись белеющие хаты деревни.
Сыч весело оглядывал хаты, около которых по вечерам сидели мужики и молодые бабы вперемешку со старыми и пожилыми, девками и хлопцами. Он придирчиво оглядывал молодиц, весело отвечал на шутки и их призывы и шел дальше.
- Вот тут мы и отаборимся, хлопец. Это нам подойдет.
Три молодицы стреляли в них глазами, и Сыч смело и решительно ответил на шутки, в которых слышались откровенные призывы.
- И много вас, таких казаков, понаехало? - спросила чернобровая молодица, с интересом заглядывая в глаза Степанка. - Видели, как ваш обоз колесил к роще.
- На вас хватит, бабы, гы! - осклабился Сыч и подкрутил ус, свисающий вниз.
- А как тебя кличут, хлопец? - спросила другая баба с круглым смешливым лицом и игриво показала в улыбке ровные влажные зубы.
- Лука, - буркнул, покраснев, хлопец.
- А где ж твои усы, казак, где чуприна, ха-ха?
- Еще не посвящен, бабы, - пришел на помощь Сыч. - Еще всё наживется. Вот вернемся с похода в Неметчину, тогда поглядите, что за молодец будет перед вами. Надо только немного погодить и приобщить хлопца к казачеству, гы-гы!
Все засмеялись, а чернобровая спросила, игриво поведя плечом:
- Небось, захотелось домашней снеди казакам?
- То было б очень кстати, Марфутко, - ответил с готовностью Сыч.
- Бабы, ведите казаков в хату. Мы мигом соберем стол, - заторопилась чернобровая и встала, оправив вышитую юбку и рубаху на груди.
- Ой, бабы! - вскочила третья с озабоченным лицом. - Я забыла загнать уток. Побегу, а то не соберу.
Сыч мимолетно бросил взгляд на Луку, подмигнул и сказал тихо:
- Порядок, хлопец! Всё идет, как надо. - И к Марфуше: - Вы, я вижу, вдовствуете, бабоньки милые?
Чернобровая вздохнула, ответила, понурив голову:
- Судьба не обминула нас, Степанко. Загинули наши еще в прошлом году. А где теперь найдешь человека на хозяйство? Эх!
Молча зашли в хату. Засветили лучину, каганец, завесили угол с иконами и лампадой рушником, вышитым крестом. Скоро на столе появился хлеб, зеленый лук и еще теплый борщ.
- Живем бедно, так что вы уж не обессудьте. Чем богаты…
- Не беспокойся, Марфута, - беспечно махнул рукой Сыч. - Мы прихватили с собой малость. На вот - порежь этот огрызок, - и протянул большой кусок копченого сала с аппетитными толстыми прожилками мяса, - да и штоф нам не помешает, - победоносно и со стуком поставил он посуду на стол.
- Ой! Как здорово! - не утерпела от восклицания круглолицая Мотря. - А можно детишкам немного, а?
- Бери, молодица! Чего уж там. Для детей завсегда готов… Много у тебя их, Мотря?
- Двое, Степан, - серьезно ответила женщина. - Девочка и хлопчик. Три и два годика. Маленькие еще. В соседней хате с бабкой сидят. Я сбегаю?
- Беги, но не задерживайся долго. - Степан был за хозяина и всем показывал это с удивительным довольством. - А твои где пострелята, Марфутка?
- Гостят у тетки. Через три хаты. Они любят гостить там. И ночевать будут там, - многозначительно закончила она.
Лука ничего не говорил. Он только слушал и дрожал от возбуждения, поглядывал на товарища и удивлялся, как он легко и свободно мог разговаривать с незнакомыми женщинами, ничуть не стеснялся и был весел.
Появилась Мотря. Она явно спешила и смущенно оглядела собравшихся за столом.
- Как раз вовремя, Мотря, - заметил Сыч. - Лука, подвинься, дай бабе сесть.
Юноша подвинулся, пряча пылающее лицо и радуясь, что солнце закатилось, а света огонька лучины было явно маловато.
- Ты что это отодвинул кружку? - тихо спросила Мотря, пододвигаясь к хлопцу.
- Не хочу, - буркнул тот, ощущая дрожь в теле.
- Не трожь его пока, Мотря, - бросил Сыч и опрокинул келих в рот. Крякнул, занюхал коркой хлеба и добавил: - Я его знаю. Душа не принимает. Оно и к лучшему. Еще молодой, успеется. Казаком станет - и душа примет. Куда ей деться!
Он весело засмеялся, а Лука чуть не горел. Мотря подкладывала ему сала, лука, подливала борща. Вкуса он почти не ощущал, лишь прислушивался, как гулко бухало в груди сердце. Вдруг до его слуха долетели слова Сыча:
- Крали мои милые, не пора ли на боковую? Уж стемнело, чего бы не случилось. Огонь загасить пора.
Лука обессилел, а Сыч с жестокими нотами в голосе продолжал:
- Мотря, смотри, не обидь хлопца. Он у нас хороший, гы-гы! Поручаю его тебе.
Мотря встрепенулась, вскочила и сказала чуть охрипшим голосом:
- Пошли, а то уже поздно, Лука. Смотри не споткнись, - и потянула за рукав рубахи.
Юноша покорно встал и кое-как потащился на ватных ногах следом.
- Да ты не волнуйся, хлопчик! - вдруг задышала Мотря ему в лицо и приблизила свои губы к его. - Поцелуй меня.
И не успел Лука ничего сообразить, как ее горячие губы впились в его трепещущие уста. Потом ее рука схватила его потную руку и прижала ее к своей теплой и мягкой груди.
Он смутно соображал, что идет куда-то, потом был запах сена, шуршание и жаркое молодое тело Мотри. Всё было как удар молнии. Она торопливо всё делала за него, а он лишь безвольно принимал ее ласки, и всё происходило почти без участия мысли. Лишь острое ощущение блаженства, бурное соединение тел и бешеное трепетание страсти. Она захлестнула Луку всего, пока не опустошила, и он с ужасом и удовлетворением одновременно ощутил себя мужчиной.
- Вот и получилось, милый, - прошептали губы Мотри. - А ты боялся, глупый. Тебе понравилось?
Он ощущал ее запах, теплоту тела, прижимавшегося к нему, и вдруг понял, что он гол, и никак не мог вспомнить, как это произошло. Его руки стали шарить по телу Мотри; оно было податливо, желанно и трепетно одновременно.
- Отдохнул? - зашептала она на ухо, и стало щекотно. Желание опять нахлынуло на него.
- Ты чего стонешь, Мотря? - осмелился он спросить. - Тебе больно?
- Дурачок! Это так приятно, что всё само рвется из нутра. Ты доволен?
- Еще бы, Мотря!
- Я рада, что ты получил меня первой. Но ты не думай, что я гулящая. Это случается редко, да и то Марфа постоянно меня уговаривает. Без человека тоскливо и муторно. А теперь где его взять, когда столько казаков полегли в восстании да от мора и неурожаев. Сами едва живы остались. Хорошо, что мой был казаком и нас не записали в крепаки. Да надолго ли?
Лука услышал в голосе женщины такую скорбь и тоску, что стало неловко и жалко эту бедную молодицу. Он спросил участливо:
- И как же ты теперь будешь? И сколько же тебе лет, Мотря?
- Старая я уже, Лука, - ответила Мотря тихо и грустно. - На Афанасия будет двадцать шесть.
- А мне только восемнадцать, - почти про себя молвил Лука. - И никого у меня нет. Всех порешили ляхи Лаща. Хорошо, что друг отца упросил взять меня в поход. Может, судьба смилуется надо мной, пуля или сабля не слишком меня заденет, добуду казацкой славы, грошей и всякого добра. Молюсь, чтобы услышал меня Господь.
- Должен услышать, Лукашко! Ты молод, и не тебе погибать в такие годы! Живи на радость людям и нам, глупым бабам!
Послышался со двора голос Степана:
- Эй, казак! Спишь? Вылазь, пора возвращаться!
- Уже кличут, - с сожалением прошептала Мотря. - Возьми меня еще на прощание! Ты люб мне, Лукашко!
Волна нежности обволокла юношу. Он не стал себя упрашивать и не слушал уже сердитых призывов Сыча. Но расставаться приходилось. Мотря жадно целовала его и просила умоляюще:
- Обещай, что если будешь жив, то заглянешь ко мне на обратном пути, любый!
- Обещаю, Мотря. Вот увидишь, я сдержу слово! Но теперь прощай, я вернусь!
Лука опрометью бросился догонять Сыча, который не стал его ждать и в темноте ночи уже скрылся. Лишь тихие отдаленные звуки шагов давали Луке понять, что тот ушел еще не очень далеко.
- Дядько Степан, я не знал, что надо так скоро, - оправдывался юноша.
- Ладно! Получилось у тебя с Мотрей?
- Получилось, дядько Степан. Просила на обратном пути заглянуть. Обещал.
- Правильно сделал, хлопец. Однако с тебя причитается за содействие, гы-гы!
- Ага, - согласился Лука слегка смущенно. - Позже, когда будет с чего.
- Гляди, не забудь.
Глава 2
Не прошло и месяца, как обоз достиг Львова. Здесь он влился в другой, больший, и после трехдневного отдыха тронулся в сторону границы с Неметчиной.
- Это сколько же идет с нами казаков, дядько Макей? - всё спрашивал Лука на роздыхах.
- Не они с нами, а мы с ними, хлопец, - отвечал казак. - Думаю, что тысячи две должно быть, будет еще больше, не все еще собрались. Хоть так нас, выписников, отметили, а то выбросили, как ненужный мусор, и живи как хочешь. А как?
- А чего меньше стало реестровых казаков, а?
- Пан король жадничает и не хочет выделить для нас грошей. Войны нет - вот он и не хочет раскошелиться. Сагайдак, тот умел выбить гроши. А теперь пошли не гетманы, а тряпки. Трясило панов трясет, вот король и жмотничает.
Дня через три возы остановились вблизи крохотного сельца дворов в двадцать. Оно белело в версте от лагеря казаков.
Макей со своими возчиками сидели у костра, курили люльки и вели тихую беседу. Легкие облака набегали на небо и заслоняли звезды. Луна всходила поздно. Было тихо, темно и мирно.
- Погоди-ка, Макей! - предостерегающе поднял руку пожилой конюх Яким Рядно. - Кажись, кто-то идет к нам. Может, от коней кто.
- Пусть идет себе, - махнул рукой Макей.
Светлая фигура человека появилась в свете костра и остановилась в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу.
- Кто ты, человече? - спросил Макей, признав незнакомого. - Чего тебе?
- Добрые люди, я пришел просить помощи.
- Сидай, хлопец, - пригласил Макей, указав на кучку хвороста у костра. - Что у тебя стряслось, что ты тут появился?
- Житья нет от нашего пана, казаки! Измордовал! Особенно меня.
- Эх, хлопец! Кого паны не мордуют? Скоро всех крепаками сделают, тогда и жалости не у кого будет просить. А что так?
- Да я осмелился заступиться за сестру, пан казак. Вот он меня и возненавидел. А сестру всё равно взял себе. А я больше не могу, пан казак! Возьмите к себе! Буду служить вам верно!
- Я не сотник, хлопец. Куда мне тебя взять? Могу отослать к пану сотнику, да вряд ли он тебе поможет. А усадьба у пана большая?
- Какой там! Хата немного больше обычной, а дерет нас нещадно, словно ясновельможный! Даже мать свою мордует. А чего? Она наша, украинка, а он по батьке лях!
- Это уже плохо, хлопец, - бросил Макей. - Всё ж мать.
- А сегодня приехали к нему ляхи и пируют, собрали в деревне живность, побили батогами многих - и в ус не дуют. Обжираются себе, а люди голодают. Возьмите, пан казак! - Парень упал на колени.
Он был молод, не больше семнадцати-восемнадцати лет, в ободранной рубахе и рваных полотняных штанах. Больше никакой одежды на нем не было.
- И не проси, хлопец, - отрезал Макей. - Мы казаки, идем на войну и взять тебя не можем. Ищи своей доли сам.
- Дядько Макей, - тихо молвил Лука, - может, можно, а?
- Цыть, куренок! Не твоего ума дело! Замолкни!
- А сколько приехало ляхов, хлопец? - поинтересовался Терешко Богуля.
- Да пятеро молодых, пан казак! Сидят, уже напились, а всё требуют еще. И девок наших требуют. Вот все и разбежались кто куда от греха подальше.
- Гляди, как обнаглели, паразиты папские! - вскричал Яцко Качур. - Всыпать бы им хорошенько! Прямо руки чешутся!
- Можно было б и почесать, - заметил Терешко мрачно. - Что с тебя возьмешь? Ты казак в походе и завтра будешь далеко. Ищи ветра в поле.
- И то верно, дядько Терешко! - воскликнул Лука. - Сходить бы в деревню и накостылять по шеям этим проклятым панам!
- Сиди, молокосос! - остановил Макей юношу. - Ишь, разорался, казак!
- Да брось ты, Макей, - остановил начавшегося злиться десятника Яцко. - Я с большим удовольствием бы взялся за это, братья-товарищи.
- А что? Всего верста, а их пятеро перепившихся панов. Ну и еще один. - Лука оглядел собравшихся у костра. - Дядько Макей, дозволь сходить. Охота косточки поразмять, а то я всё с лошадьми возился. А впереди война. Надо мне привыкать к оружию, да и свое раздобыть. Дозволь, мы быстро смотаемся, и никто не узнает.
Макей засопел, казаки дружно наседали.
- Слушай, дядько Макей! - предложил Лука. - Ты ничего не знаешь, а мы сами всё сделаем. Пана сотника нет, и вернется поздно, да и на кой ему проверять нас после гульбы с австрияками, что вчера встретили нас на дороге. Идет?
Макей продолжал молча сопеть, жадно затягивался табачным дымом, но все в обозе уже знали, что это лишь видимость. Он просто побаивался сотника и не хотел брать ответ на себя.
Терешко не выдержал и крикнул задорно:
- Собираемся, товарищи! Макей не возражает. Он просто ничего не знает. Тебя как у вас в деревне кличут? - обернулся он к пришедшему хлопцу.
- Яким Ярыга, пан казак, - тихо ответил парень.
- Во! Еще один Яким появился! Яким, Рядно, гляди, тезка твой! Хватай сабли, пистоли и пару пик. Мушкеты не трогаем. Обойдемся. Яким Малый, так пока будем звать, веди коротким путем. И тихо.
Скоро семеро теней скрылись в темноте. Макей вздохнул, покачал головой, выколотил люльку о палку и полез под мажару спать, укрылся попоной и затих.
- Вот и пришли, казаки, - прошептал Яким Малый.
- Это панская хата? - спросил Терешко.
- Она самая. Окна еще светятся. Пьют еще.
- Говорил, что маленькая, а там, наверное, окон десять. Да ладно. Собаки во дворе есть?
- Есть, да заперты в сарае. Гости, - ответил Яким.
- Веди, только тихо, - приказал Терешко.
Казаки, пригибаясь и стараясь не шуметь, прокрались во двор. Кругом было темно и тихо. Лишь смутные голоса доносились из открытых окон, где теплились лучины и одна свечка.
- Как договорились, казаки, - прошептал Терешко. - Пугаем пистолями, вяжем, а потом видно будет. Оружие держать наготове. Не стрелять без необходимости. Не стоит поднимать шум. Пошли.
Прошли сени. Дверь в горницу была открыта и тусклый свет освещал немного просторные сени.
Заглянули в горницу. Там сидели пятеро панов в расхлестанных рубашках, один лежал на лавке и спал. Две девки со страхом в глазах сидели на коленях панов, руки которых жадно шарили под юбками и сорочками.