Все время пока они спускались на лифте и шли по коридорам к выходу, провожатый молчал, а Джафар не решался начинать разговор. Его сковала необычная робость.
Двери клиники, настоящие, створчатые, а не круглый люк, как везде в Семнадцатом поселке, распахнулись перед ними, и взору Джафара предстал изящный колесный экипаж с символом церкви крестоносцев на борту. Из пересечения четырех полумесяцев, составляющих крест, мягко улыбался Будда.
– Прошу, нам сюда, – сказал сопровождающий. – Садитесь сзади.
Оказавшись за пределами больничных стен, Джафар с удивлением ощутил,, насколько тепло вокруг. Куда-то делся привычный для Новой Америки свирепый трескучий мороз, местное солнце сияло необычайно ярко, его лучи не просто светили, а еще и грели.
– Почему так жарко? – не удержавшись, спросил он. Сопровождающий посмотрел на него с некоторым удивлением.
– Сегодня первый день лета, – ответил он, распахивая дверцу.
Экипаж, на котором предстояло ехать, и снаружи мало походил на обычный транспортер, а изнутри отличался от него так же, как роскошная яхта от утлого рыбацкого суденышка.
Мотор урчал негромко, а сиденье было мягким, словно его набили пухом. В первый момент Джафару даже показалось, что он сидит на воздухе.
– Поехали, – сказал сопровождающий.
Машина мягко сорвалась с места. Как и следовало ожидать, до воздушного транспорта на Новой Америке не доросли даже в крупных городах, и потому машина двигалась по грунту. Колеса чуть пофыркивали на ухабах, мимо проносились одинаковые мрачные здания без окон.
Поездка не заняла много времени. Урбанистический пейзаж еще не успел надоесть, а машина по вытянутому пандусу обогнула особенно большое и уродливое здание, высунувшее во все стороны щупальца железнодорожных путей, и проскользнула в ворота, прорезанные в высокой и толстой стене.
– Духовное училище Месяценосного Креста веры! – торжественно объявил сопровождающий.
Спрятанное за стеной здание больше всего походило на замок времен позднего Средневековья, при постройке которого учитывались не только потребности обороны, но и эстетические пристрастия владельцев. Причудливые готические башенки заканчивались острыми шпилями, стены украшали арки и колонны.
Все впечатление портило отсутствие окон.
– Вылезаем, – любезно предложил сопровождающий, когда машина остановилась около входа.
С близкого расстояния стали видны еще кое-какие мелочи, которые ни за что не пришли бы в голову средневековому архитектору. Видеокамеры, детекторы тепла и замаскированные излучатели были размещены так, чтобы покрывать всю территорию. Джафар, простой работяга, никогда бы не заметил их, но от взгляда агента СЭС не укрылось, насколько хорошо святые отцы охраняют свои секреты.
Узкая дверь открылась без стука. Посетители очутились в громадном пустынном вестибюле, стены которого были обшиты темным деревом, а пол выложен паркетом.
Крестоносцы ислама, судя по всему, обладали достаточными денежными средствами, чтобы позволять себе . роскошь.
– Нам сюда, – провожатый повел Джафара в боковой коридор. Через несколько шагов тут встречались двери, на каждой из которых красовалась латунная цифра. Людей по-прежнему не было видно.
– Это комнаты студентов, – сказал провожатый, останавливаясь. – Ваша будет вот эта, номер десять. Заходите и располагайтесь. Внутри есть все удобства, на обед вас вызовут по внутренней связи.
– Э, спасибо, постойте! – воскликнул Джафар уже в спину удалявшемуся священнику. – А как вас зовут? Кого мне благодарить за помощь?
– Отец Владимир. – Провожатый остановился и, обернувшись, позволил себе улыбку. – Я преподаю здесь, так что мы не раз еще встретимся на занятиях!
Джафар кивнул и толкнул дверь с закрепленной на ней десяткой. Та распахнулась с довольно зловещим скрипом.
237-й день 160 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
Прибор внутренней связи ожил как раз в тот момент, когда Джафар выходил из душа. Виртэк развернулся с легким треском, заставив хозяина комнаты вздрогнуть. За дни, что он провел тут, Джафар привык, что его приглашают только на трапезы, а до обеда оставалось еще больше часа.
– Добрый день, – сказал с виртэка молодой священнослужитель, выполняющий в духовном училище обязанности секретаря. – Вас просит к себе господин ректор!
– Ректор? – удивился Джафар. – А как к нему добраться?
– В вестибюль, на втором лифте до верхнего этажа, – пояснил секретарь и отключился.
Джафар принялся спешно одеваться. Еще позавчера он выяснил, почему в здании так пусто – училище переживало краткий перерыв между циклами обучения. Новый должен был начаться через восемь дней, и в здании находились только преподаватели и обслуга.
И вот сегодня ректор почему-то заинтересовался первым прибывшим студентом.
Новичку ориентироваться в здании было почти так же трудно, как и в настоящем замке. Джафар убедился в этом, предприняв вчера попытку погулять, во время которой едва не заблудился.
К счастью, маршрут до ректорского кабинета не отличался сложностью. Через пятнадцать минут Джафар стоял перед секретарем.
– Отлично, – сказал тот, – отец Ван Цзун примет вас! Заходите!
Если простые священники щеголяли в одеяниях багрового цвета, а пророк носил обычную, ничем не примечательную одежду, то ректор духовного училища в Новой Филадельфии оказался наряжен в халат из золотого щелка, расшитый драконами.
Чудовищно древний, с торчащей седой бороденкой и глазами-щелочками, отец Ван Цзун выглядел так, словно был божеством из даосского пантеона, неведомо зачем спустившимся в грешный мир.
– Проходи, – скорее прочирикал, чем сказал он, – садись.
. Испытывая вполне объяснимую робость, Джафар кое-как преодолел расстояние до ректорского стола, – а учитывая размеры кабинета, в котором уместилась бы бадминтонная площадка, оно было немалым, и сел.
– Рад видеть тебя, Джафар, среди моих учеников, – сообщил Ван Цзун, хотя лицо его, похожее на растрескавшуюся глиняную маску, никакой радости не отражало. – Сегодня я получил от самого пророка, да сохранит его Будда и приветствует, информацию относительно тебя!
Глазки-щелочки на мгновение приоткрылись, и ректор улыбнулся, чуть-чуть, краешками губ. "Улыбка" произвела настолько жуткое впечатление, что Джафар мгновенно вспотел, и вопрос о том, что это за информация, умер сам собой.
– Ты знаешь, – сказал Ван Цзун неспешно, – мы ведь обучаем только тех, кто родился здесь и не осквернен земным грехом. Еще ни один человек из метрополии не побывал в стенах моего училища.
Вновь улыбка, еще более страшная. Так могла бы улыбаться ожившая мумия.
– Они проверили твои слова о родителях, – продолжил ректор, – и нашли их правдивыми. Да, человек с именем Джафар Абу-Наср Ибн-Мухаммед Аль-Фараби родился в Новой Атланте около тридцати лет назад. Вот только ты ли это?
– А кто же еще? – Джафар нашел силы возмутиться.
– Может быть, ты агент ФРУ?
– Глупость! Шансов попасть сюда из бараков у меня было меньше, чем стать президентом! Для шпионажа проще использовать технические средства!
– Логично, – кивнул Ван Цзун. – Но все же полагаться только на твои слова было бы глупо, ты не находишь?
Джафар промолчал – собеседник не нуждался в ответе.
– Об этом мало кто знает, – продолжил ректор, – но ДНК уроженцев Новой Америки немного отличается от той, которой обладают земляне…
Джафар не моргнул глазом, лишь скептически изогнул бровь. Ему нечего было бояться – он точно родился на этой планете… А Виктор мгновенно отогнал беспокойство – старый хрен, скорее всего, просто блефует. Информация о подобных различиях наверняка имелась бы у СЭС, если бы они существовали в реальности.
– Пока ты лежал в больнице, были проведены соответствующие анализы… – Ван Цзуну, похоже, доставлял удовольствие разговор, напоминающий пытку. – И…
Пауза должна была усилить напряжение в испытуемом, но тот не дрогнул. По лицу ректора даже для агента СЭС было сложно что-либо прочитать, но Виктор уловил, что глава духовного училища слегка растерян.
– … и все оказалось в порядке, – сказал вдруг Джафар и улыбнулся. – А по-другому и быть не могло!
– Именно. – Ван Цзун неожиданно для себя утратил инициативу в разговоре.
– А что было бы, если бы я оказался землянином? – полюбопытствовал Джафар.
– Тебя бы убили, несмотря ни на что. – Джафар не сразу догадался, что скрипучие звуки, вырывающиеся изо рта ректора, являются смехом. – Но ты останешься жив и далеко пойдешь… Любой человек вышел бы отсюда с мокрыми штанами, ты один из немногих, кто сохранил их сухими!
– Спасибо за комплимент.
– А теперь ступай. – Ван Цзун едва шевельнул сухонькой ручкой, указывая на дверь. – Пока живешь здесь один, молись и пользуйся библиотекой училища. Где она – расскажет секретарь. В город не ходи – смотреть там нечего, он весь – один громадный завод…
245-й день 160 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
– Помолимся же, братья, и восславим Единого за то, что он позволил вам собраться здесь! – Высокий голос отца Владимира звучал истово и страстно. – Ом Мани Падме Хум!
Примерно три десятка студентов, которые были облачены в выданные вчера одинаковые черные мантии, символизирующие темное состояние обычной человеческой души (это Джафар узнал от кладовщика), дружно опустились на колени.
Под сводами учебной аудитории зазвучали слова молитвы.
Номер сто пятнадцать, из раздела "Торжественные".
– Сегодня вы вступаете на тропу духовной брани, – сказал отец Владимир, когда молитва была окончена, – и будет она беспощадна и бесконечна… Вы теряете многое – право на грех и на слабость, на обычные человеческие радости, но и обретаете не меньше – благословение Творца и смысл существования! Наша церковь не инструмент по спасению душ, а орудие борьбы, поэтому не удивляйтесь, что из вас будут ковать не столько служителей культа, сколько воинов! Мы живем, пока сражаемся, и наша вера – Крестовый джихад, священная война с целью уничтожения зла!
Оратором отец Владимир был прекрасным. По некоторым используемым приемам можно было догадаться, что он даже получил в этой области специальную подготовку, и если судить по ее уровню, то именно на Земле.
– Вы попали в горнило! – говорил он. – И вас будут калить, точно металл! И либо вы сгорите, как негодный шлак, либо ваша душа станет чистой, прочной и острой, словно сталь!
Джафар сидел и внимательно слушал, опасаясь даже вздохом прервать преподавателя… А Виктор Зеленский тихонечко посмеивался про себя – почти такими же словами его приветствовали много лет назад на специальных курсах Службы Экстремальной Социологии…
– Вы спросите, против кого направлен наш джихад? – продолжал греметь кимвалами красноречия отец Владимир. – И я отвечу – против зла! Зла тайного, сокрытого в душах неверных, и зла явного, спрятанного в чреве прародительницы нашей – Земли, принявшей в себя семя дьявола! И пока вы не воспитаете в себе истую ненависть к ней, вы не сможете стать истинными носителями Святого Слова! А теперь – на колени, и учите новую молитву – "О Ненависти"!
Студенты вновь приняли коленопреклоненные позы, и три десятка голосов вслед за преподавателем принялись повторять:
– О ты, Единый, отделивший свет от ночи, именуемый Аллахом и Буддой, Богом Отцом и Иеговой, дай нам силы ненавидеть…
248-й день 160 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
– … и боль дает нам силы, а умение терпеть – еще большие силы! Бейте! – Крик огласил полутемную мрачную залу, и Джафар ощутил, как на спину ему опустился кнут. Он вздрогнул и ударил сам – на спине стоящего перед ним студента вспухла красная полоса.
Здесь, в подземелье "замка", куда приходилось спускаться по винтовой лестнице, их учили тому, что называлось Темным искусством, учили всему, связанному с болью.
Сегодня выстроенные в круг и обнаженные по пояс студенты занимались тем, что избивали друг друга кнутами.
– Вы должны уметь вызывать боль и усмирять ее, пользоваться ею как инструментом, – вещал голос из-под потолка, мягкий, вкрадчивый и нарочито искаженный. Преподавателя по этому предмету никто из будущих священнослужителей не видел, и немудрено – после первого же занятия он стал бы объектом искренней и сильной ненависти. – А для начала – хотя бы терпеть ее! Бейте, и помните, что вы страдаете ради джихада, ради победы над злом!
Свистнули кнуты. Джафар вздрогнул от боли, кто-то, не выдержав, застонал.
– Я слышу стоны? – удивился невидимый преподаватель. – Я наблюдаю страдание на ваших лицах?
Понятное дело, что скрытые в стенах камеры и микрофоны передавали неведомому наставнику подробности поведения каждого из подопечных.
– Но разве боль есть страдание? – вопросил преподаватель. – Страдание – удел зла, а боль – признак жизни. Ведь разве бывает жизнь без боли? Они приходят рука об руку, сопровождают человека, точно две сестры, и уходят вместе… радуйтесь, что вы живы, и бейте! Бейте! Бейте!!!
Подобное повторение означало тройной удар. "И что-то мне сегодня кажется, – думал Джафар, стараясь сохранить спокойное выражение лица, – что даже в холодном бараке было не так плохо. А тот, кто думает, что флагелланты исчезли тысячу лет назад, – глубоко заблуждается!"
– Вот, хорошо! – почти проворковал голос из-под потолка. – Я вижу, что вы начали понимать! Помните, что у вас нет ничего своего, кроме жизни и боли, но и те дадены Господом…
Урок продолжался. На пол подземелья капала кровь.
Глава 16
СВЯЩЕННОСЛУЖИТЕЛЬ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ
255-м день 160 года летоисчисления колонии
Новая Америка, Новая Филадельфия
– Слушаю тебя, сын мой, – голос исповедника звучал в меру задушевно и в меру строго. – Открой свое сердце и поведай обо всех грехах, которые коснулись твоей души в последнее время!
В тесной и темной кабинке исповедальни пахло почему-то горелым лаком. Этот запах раздражал Джафара и мешал сосредоточиться. Поэтому он решил начать с общих фраз:
– Грешен я, отец мой! Во многих грехах хожу…
Исповедник слушал терпеливо, не перебивая, лишь иногда направляя слишком воспарившего мыслью студента в сторону конкретных фактов. Для слушателей духовной семинарии регулярная исповедь была обязательной, скрывать же на ней что-либо было просто опасно. Джафар был уверен, что каждый шаг и даже вздох в стенах "замка" фиксируется и подвергается тщательному рассмотрению.
– Отпускаю тебе грех невольной злобы на преподавателя, – сказал исповедник, когда Джафар поведал о чувствах, испытанных им на уроке Темного искусства, – во имя Господа и Детей Его! Ибо сие есть грех понятный, от темной стороны естества идущий. Что еще?
Прочие грехи оказались тоже не столь тяжкими – немного лжи, греховные мысли, ну и та, что позволил себе некоторое время провести в праздности.
– Возрадуемся же! – В голосе исповедника, гибком, точно тело акробата, прозвучало довольство. – Ибо главный грех лжи тебя миновал! Ты ничего не утаил от меня, сын мой, и Всевышний воздаст тебе сторицей!
– Благодарю вас, отец! – Джафар про себя порадовался, что не стал врать даже в мелочах.
– Но это еще не все! Ты должен поведать мне обо всех греховных и недостойных поступках, совершенных братьями! И пусть уста твои будут столь же откровенны, как и ранее!
Джафар смутился. Его провоцировали на бесстыдное доносительство, подлую, в общем-то, вещь. Но что оставалось делать – гордо промолчать и вылететь из училища? Или соврать? Или рассказать все, понимая, что другие студенты точно так же будут вынуждены наушничать на него?
– А без этого никак нельзя обойтись? – едва слышно спросил Джафар.
– Мне понятны твои сомнения, сын мой. – Судя по голосу, исповедник улыбался. – Но помни, что у другого мы в глазу видим горчичное зерно, у себя же не замечаем бревна! Говоря о грехах других, ты делаешь доброе братьям, а скрывая их – творишь зло!
– Я не очень наблюдателен, отец мой, и …
– Это плохо, сын мой. – Реплика оказалась полна добродушного сокрушения. – Знай же, что ты просто обязан следить за всеми братьями, дабы кто-то из них не поддался злу, и обо всем, что увидишь, без утайки докладывать на исповеди! Не стесняйся при этом и не бойся предрассудков! Помни о великой цели джихада!
– Хорошо, отец, я понял.
– Вот и славно. А теперь иди и во имя Творца прими наказание за недостаточную наблюдательность. Передашь отцу-исполнителю – десять плетей и час молитв! – В голосе исповедника звучало тихое сочувствие.
– Повинуюсь, отец. – Джафар поднялся с колен, на которых стоял, последние пятнадцать минут, и толкнул дверцу крошечной темной кабинки, где проходила исповедь.
За ней дожидался очереди следующий студент.
– Ну как? – спросил он.
– Тяжкие грехи на мне, – ответил Джафар и пожал плечами.
– Да поможет мне Господь! – И кающийся скрылся в темных недрах исповедальни.
Всего исповедальных кабинок было пять, .и к каждой стояла короткая очередь. От этого зал большого храма училища в часы обязательной исповеди напоминал рынок.
К отцу-исполнителю, занимающему тут же отдельную комнатку, тоже выстроилось несколько человек. Изнутри слышался свист плети и монотонное бурчание – отец-исполнитель выполнял свой долг под молитву.
– Тяжки грехи наши, и нелегко от них отмыться! – сказал стоящий перед Джафаром студент по имени Дайнус. Был он темноволос, высок и чудовищно сутул, что частично скрадывало рост.
– Воистину, тяжки, – осторожно ответил Джафар. После исповеди, на которой выяснилось, что все они обречены шпионить друг за другом, он немного опасался разговаривать с однокашниками.
Дверь открылась, и оттуда выбрался претерпевший покаяние студент. Лицо его побагровело, точно спелая свекла, и на нем застыло страдальческое выражение.
– Следующий, во имя милосердия! – выкрикнул отец-исполнитель.
Через десять минут настала очередь Джафара получать свою порцию. Когда он вошел, то в маленьком помещении ему показалось почему-то очень холодно. По спине побежала дрожь.
– Имя и количество? – равнодушно спросил отец-исполнитель. Могучий и грузный, будто медведь, он сидел у стола и что-то набирал на мобибуке.
– Джафар Аль-Фараби, десять.
– Хорошо, ложись, – поднялась мощная рука, указав на обшитую кожей низкую кушетку. – Не забудь задрать мантию и спустить штаны…
По голосу чувствовалось, что эта работа не доставляет отцу-исполнителю никакого удовольствия, что он просто исполняет свой долг, делает то, что приказала церковь, что за пределами этой комнаты он может оказаться нормальным и даже приятным человеком.
И от этого становилось еще страшнее.
– Помилуй, Господи, сына твоего блудного… – затянул отец-исполнитель, и первый удар обрушился на дрожащую спину Джафара. Боль была сильной, но терпимой, особенно после тех истязаний, которым студенты подвергали сами себя в подземелье.