Я отмахнулся: Жаворонку обидеться - что рябчику вспорхнуть.
Оленья доха с опушкой из седого бобра - две дохи. Штаны из плотной ровдуги - две пары штанов. Сапоги с узором по шву - две пары сапог. Шапки, пояса. Подловить хотят? Надеются, что путать их начну? Ладно, чем бы дитя ни тешилось…
Близнецы спешились. Я взял коней под уздцы, повел в обход дома. Конюшня, где скучал Мотылек, вылупилась из того же яйца, что и главное жилище. Слуг у нас нет, но так даже лучше. Когда сам хозяин о гостях заботится - уважение выше горных вершин!
Меня по пятам преследовали хор, ор и языков чесание:
- А мы знаем, ты за братом ездил!
- А мы знаем, тебе мастер Кытай дом сковал!
- Тут сверкало!
- Грохотало!
- Как солнце ночью!
- Как гроза зимой!
- От нас видно было!
- И слышно!
- Мы всё про тебя знаем!
- Нас забыл…
- Бросил!
- Носу не кажешь!
- С этим твоим братом!
- Вот мы и решили тебя проведать…
- Злюка! Весточки от него не дождешься…
- А отец? - перебил я болтунов.
Кюн насупился:
- А что - отец?
- Отец знает?
- Знает, знает, - поспешила заверить меня Жаворонок.
- Разрешил? Отпустил?
- Ага!
Кюн сердито сопел. Врать он умел не лучше моего.
- Ладно, пошли в дом. Айталын стол накроет.
- Айталын? - Жаворонок сделалась сама не своя. - Твоя сестра?
- Сестра.
- Она тоже здесь?
Я засмеялся:
- А говорили, всё знаете. Здесь она, здесь.
- Зачем она здесь?
- Хозяйство ведет. Дом без хозяйки - конь без седла.
- Хозяйки разные бывают! Одна - седло, другая - горб на спине! Меня мама всему научила! И еду готовить, и шить, и стирать, и в доме прибираться…
Я с удивлением воззрился на Жаворонка. Сказать по правде, я не мог припомнить, чтобы попрыгунью Туярыму интересовали стряпня или рукоделье. Вот на коне скакать или ножи бросать - сколько угодно! Что это с ней? Не выспалась?
- Айталын справляется.
- Сейчас и поглядим…
Выходить к гостям Айталын не пожелала. Кивнула - все сделаю! - и скрылась на кухне. Переживает сестренка. Нюргун спит без просыпу, который день спит, а она смурная бродит, язык проглотила. Пробовал расшевелить - куда там! Дураком не обзывается, швыряться ложками-шишками вообще забыла. Плохо дело. Одна надежда: Нюргун оклемается, и Айталын оттает.
- Где твой брат?
Кюн по-боотурски раскорячился на лавке. "Каков, мол, я? - читалось на лице парня. - Поперек себя шире!"
- Спит.
- Хык-гыгык! День на дворе, а он дрыхнет?
- Не дрыхнет. Просто спит.
- У тебя гости, а ему и дела нет? Хорош братец!
- Болеет он.
- Арт-татай! - взвился Зайчик. Казалось, ему в задницу нож воткнули. - Болеет он! Нюргун-боотур, Нюргун-силач! Нюргун-здоровила, Самый Лучший Нюргун! А как гости в дом - слег, бедняжка!
Жаворонок прыснула в ладошку. То ли одобряла Кюновы насмешки, то ли над Кюном потешалась. Женщины, они умеют. Даже если они еще девчонки, как Жаворонок.
Я им не врал. Просто не говорил всего. Я понятия не имел, что с Нюргуном. Лося он пришиб, сопку в щебень раскатал, теперь спит. День спит, два спит, три спит. Храпит, носом свистит, с боку на бок ворочается. Мы с Айталын и звали его, и по щекам хлопали, и водой обливали. Можжевельником окуривали, сестра заговоры пела, какие знала.
Нет, спит. Не просыпается.
Позвать шамана? Знахаря? Съездить за Умсур? Я боялся оставить Нюргуна на младшую сестру. Вдруг он умрет, пока я ездить буду? Или хуже того, проснется и начнет буянить? Нас он вроде любит, только со сна поди разберись: кого ты любишь, как любишь! Я весь извелся. Ехать? Не ехать? И так дело дрянь, и так дрянь дело. А тут еще гости с расспросами…
Жаворонок провела ладонью по столу. Уставилась на собственные пальцы, сморщила носик. Пальцы остались чистыми, но Жаворонок все равно была недовольна. Что это на нее нашло?
- Может, он и не боотур? А, Юрюн? - гнул свое Зайчик. - Может, он слабак? Может, ты его просто выгораживаешь? По-братски?
- Усохни, - велел я голосом дяди Сарына.
И попал в больное место.
- Врешь ты все, Юрюн! - Кюн вскочил. - Врешь!
- Я - вру?!
Голос дяди Сарына исчез из моей глотки. Вернулся мой прежний голос, и я с ним не совладал. Юрюна Уолана назвали лжецом?! В его собственном доме?!
- А чего он прячется? - Зайчик чуточку вырос. - Боится?
- Кого ему бояться? Тебя?
- Пусть выйдет! Или он гостей не уважает?
- Ты оглох? Он болеет.
- Так спит или болеет?
- Усохни, понял?
- Пойду на кухню. Помогу твоей сестре со стряпней.
Жаворонок направилась к дверям. Жаворонок? Нахохлившаяся ворона; ёж, собравшийся в колючий клубок.
- Разбуди его! - упорствовал Кюн. - Я хочу с ним познакомиться!
- Усохни! Живо!
Он рос, и я рос. А что? Обычное дело.
- Может, и нет никакого Нюргуна? Может, ты его придумал?
- Зачем?
- Чтобы хвастаться? Старший брат, Самый Лучший!
- Прикуси язык, Зайчик!
- Не называй меня Зайчиком!
Мы стояли лицом к лицу. Нас разделял стол: низенький, хлипкий. Во всяком случае, для нас, боотуров.
- Другого имени у тебя нет.
- А у тебя брата нет!
- По-твоему, я вру?!
- Врешь!
- Усохни! Иначе…
- И что? Что будет?!
- Лучше тебе не знать.
- А я хочу знать!
- …сейчас все выкипит! Видишь, мигает?
- Ты меня учить будешь?
- Буду! Меня мама всему научила! А ты…
Это с кухни. Туярыма и Айталын. Брат и сестра - два сапога пара.
Четыре сапога - две пары.
- …а как себя в гостях вести, мама тебя не учила?
На кухне загремело.
Мы с Кюном и ухом не повели. Мы были заняты. Набычившись, мы мерились взглядами. Распухали, расширялись. Два боотура, два безмозглых балбеса, готовых обменяться плюхами, вцепиться друг другу в глотку, а там и до оружия рукой подать. Это ведь прекрасно - быть сильным. Сильным. Очень сильным. Что тут думать? Вот ты, вот враг. Ты - хороший, враг - плохой.
Бей плохого! Бей, боотур!
Кюн. Зайчик. Сын дяди Сарына. Не враг. Хороший. Нельзя бить. Можно! Плохой! Сказал: я вру! Обидел. Как дам ему! Стол. Мешает. А вот и не мешает. Дотянусь…
- Дураки-и-и!!! Дураки дурацкие!
От визга у нас заложило уши. Дядя Сарын! Я помню, как он звал светлую Айысыт. Все чуть не оглохли, и Айысыт сразу примчалась. Нет, это не дядя Сарын. Это Айталын, моя младшая сестра. Ох, и визжит! - заслушаешься.
- Дураки! Оба!
И на два голоса:
- Усыхайте!!!
Трудно. Очень трудно. Усыхаю.
Вовремя девчонки объявились. Сам бы я не вернулся. Первый удар, и пошло-поехало, покатилось кубарем в пропасть Елю-Чёркёчёх. Были у дяди Сарына сын с дочерью, осталась у дяди Сарына одна дочь. Думаете, я хвастаюсь?
Я знаю.
Зайчик горой навис надо мной. Он хмурился, морщил лоб, растерянно моргал. Кто плохой? Где плохой? Куда подевался? Этот - плохой? Вроде, нет… Угрозы нет, драка откладывается. Что ж теперь делать? Все-таки усыхать?
Усыхать Зайчику не хотелось, но пришлось.
- Ты кто такой?! - подступила к нему Айталын, едва взгляд парня сделался осмысленным. - Ты что это творишь, а?
- Я?
- Ну не я же?!
- Я Кюн Дьирибинэ. Я сын Сарын-тойона, Первого Человека…
- Придурок ты, Кюн Дьирибинэ! Придурок, а не сын Первого Человека!
Я прямо залюбовался, глядя на кипящую от возмущенния сестру. И немедля огрёб свое, заслуженное:
- Ну ладно, Юрюн! Он с детства без мозгов! А ты?!
Случилось чудо: Зайчик смутился.
- Виноват, - он потупил взор. - Больше не буду.
- Точно?
- Ага.
- Точно-точно?
- Ну сказал же!
- Ладно, на первый раз прощаю. Из-за чего сыр-бор?
- Из-за Нюргуна. Юрюн нам про него все уши прожужжал. Хотели посмотреть…
- Хотели?
Лицо Айталын затвердело деревянной маской. Мне аж страшно сделалось.
- Ну да…
- Идите за мной.
В дверях "можжевеловой" спальни близнецы встали, как вкопанные. Будто на стену наткнулись. Айталын укрыла Нюргуна двумя одеялами - одного не хватило - но все равно зрелище было не из приятных. Огромная лапища безвольно свисала до самого пола. Торчала желтая заскорузлая пятка. Мокрые волосы закрыли лицо. И храп, словно Нюргуна душили злые духи.
- Спит? - охнула Жаворонок.
- Спит.
- Давно?
- Четвертый день.
- Будить пробовали?
- Пробовали. Не просыпается.
- Водой обливали?
- Целое озеро извели.
- И что теперь делать?
Кюн с детской надеждой смотрел на Айталын.
- Не знаем. А кто знает?
- Наш отец! Он все знает!
Когда Жаворонок помянула отца, Зайчик скривился, как от оскомины.
- Эй, боотур! - Айталын повернулась к парню, уперла руки в бока. - Давай, выручай! Скачи за отцом! На него одна надежда. На него - и на тебя.
- Я… Я поеду!
- Молодец!
- Прямо сейчас! Поскачу! Ветром, стрелой!
- Мужчина! Защитник!
- У меня конь знаешь, какой быстрый? Я отца привезу! Он разбудит!
Попроси Кюна я - уперся бы рогом, бычок. Он на отца дуется, обиды копит. Уломал бы я Зайчика? Конечно, уломал бы, он парень славный, когда не бесится. Но попотеть бы пришлось - ой-боой! А тут раз, и готово!
Вот что значит - человек-женщина.
2
Трудно мне с женщинами
- Как в юрте, - говорит Жаворонок.
Я киваю:
- Ага.
Айталын молчит.
Мы сидим у меня в спальне. Пахнет сосной. Мы с Айталын - на полу, скрестив ноги; Жаворонок - тоже на полу. Мы уступили ей ложе, как почетной гостье, но дочь дяди Сарына присела на краешек, поерзала и слезла к нам.
В соседней спальне храпит Нюргун.
- В юрте тесно, - Айталын решает присоединиться к разговору. - В юрте воняет. В юрте горит очаг. Это разве очаг?
- Ага, - невпопад отвечаю я.
То, что я назвал очагом, а моя сестра - не очагом, выглядит как ребристый поднос из красной меди. На нем горит крохотный костерок из щепок. Костер соорудила Жаворонок. Света очаг, который не очаг, дает мало, тепла, считай, и вовсе не дает. Тепло нам не нужно. Лишний свет - тоже.
Мне нравится.
- Что ага? Что?! Ага ему…
Айталын злится. Бьет кулачком в ладонь:
- Я предлагала сесть на кухне. Нет, уперся: спальня, спальня…
- На кухне, - Жаворонок улыбается. Мне не нравится ее улыбка. Обычно нравится, а сегодня нет, - он бы не усидел. Извертелся бы вьюном. Все время бегал бы смотреть, спит ли его драгоценный Нюргун. Вдруг проснулся? Перевернулся? Обмочился?! А тут он сидит, как миленький. Отсюда он его чует.
Он - это я. Нет, он - это Нюргун.
Что-то я запутался.
- Чуял бы из кухни, - Айталын сама вроде костра на подносе. Слова Жаворонка - щепки, которые летят в пламя. - Я бы брусничника заварила, или дёмхеня. Масло есть, сливки. Попили бы горяченького. Ну чего ты, чего? За Кюна переживаешь? Доедет твой Кюн, ничего с ним не станется.
Ты - это тоже я. Ну, для сестры.
- Я не переживаю. Что с ним, с боотуром, сделается?
- Что? - взвивается Жаворонок.
И с невообразимой высоты падает на меня клювастым, когтистым беркутом. Прошибает темя насквозь:
- Что сделается с моим братом? Да что угодно! Вылезет из-под земли адьярай, даст палицей по башке!
- Это Кюну? - меня берут сомнения. - По башке?
- А что? Обычное дело!
Кажется, меня передразнивают.
- За своего брата он трясьмя трясется! А за моего - не допросишься! Волк нас заешь, молния убей - ему плевать! Умри мы - на похороны не дозовемся! А еще жил у нас, мясо ел, молоко пил…
- Много выпил? - ядовито интересуется Айталын.
Во мне прячется мастер игры на хомусе. В груди? в животе? в пояснице?! Он дергает гибкий язычок, и хомус дребезжит, подвывает, повизгивает. Мешает расслабиться. Все хорошо, спокойно, тихо, но чудится, что рядом со мной полным ходом идет драка. Хрясь! тресь! бац! Драка идет без меня, и в то же время за меня - или из-за меня. Что я вам сделал, глупые девчонки? Чего вы грызетесь?
Дядя Сарын, приезжай побыстрее, а?
- Ты из-за брата не женился? - Жаворонок сегодня не в духе. Волосы падают ей на лицо, она отбрасывает их резким движением. - Из-за него, да?
- Из-за тебя, - огрызаюсь я.
Она замолкает. Она перестает дышать, а потом дышит часто-часто, словно я саданул ее под ложечку. Я уже жалею, что брякнул, не подумав.
- Из-за меня? - наконец спрашивает Жаворонок. - Почему?
Голос ее дрожит.
- Боюсь, - объясняю я. - Ты же кого угодно в могилу сведешь. Лесного деда, боотура, горный утес! Чурбан березовый! Я как представлю жену вроде тебя, так в пот бросает. В холодный, между прочим! А тут еще Айталын… Бр-р-р!
- Дурак!
Ну, это они обе. Хором.
- Врет, - говорит Айталын.
- Врет, - соглашается Жаворонок.
Девчонки тычут в меня пальцами, чтобы сразу было ясно, кто врет.
- Папа сказал, - Жаворонок откидывается спиной на край застеленного ложа. Умащивает затылок, глядит в потолок, словно там собрались все чудеса земли и небес, - что ты хочешь не просто жену. Ты хочешь жену-боотуршу. Чтобы Кузня и все такое. Они редкие, особенные. Их можно любить целую зиму напролет! Без перерыва! Ты ее еще не нашел, вот и ходишь холостой. Молчишь?
Я молчу.
- Ну, молчи, молчи.
Я молчу-молчу.
- А я все равно знаю. Понял?
Маленькая ты еще, шепчу я ей. Так шепчу, что никто не слышит. Что ты можешь знать о мужчинах и женщинах? А вот и знаю, отвечает она. Или я воображаю, что Жаворонок мне отвечает? Разговор без слов, настоящий или выдуманный, мне не нравится. Я умолкаю. Я вспоминаю. Это случилось шесть, нет, семь лет назад. Сестра Кустура сама зазвала меня в юрту. Кроме нее, там никого не было. Сама разделась, сама потянула меня на шкуры. Я не сопротивлялся. Смешно, правда? Я, боотур, не сопротивлялся. А сумел бы?! В висках лупили топоры: обухами, а вскоре - лезвиями. Я плохо соображал, что делаю. К счастью, у Кустуровой сестры имелся опыт. Сперва у меня получалось не очень, а потом - очень. Так очень, что она начала кричать. Я не остановился. Белый Владыка, как она кричала! Мне повезло: на крики прибежал Мюльдюн. Он стянул меня с несчастной, выпихнул из юрты, и мы подрались. В полсилы, недолго, потому что я быстро усох и начал думать головой, а не тем, что болтается между ногами. Повезло и Кустуровой сестре: она выжила. Даже замуж вышла, в следующем году. Детей, правда, нет, но тут уж я не виноват.
Или виноват?
Вечером папа объяснил мне: боотурам нельзя спать с обычными человеками-женщинами. То есть можно, конечно, если тебе нравится каждый раз хоронить обычных человеков-женщин. "Есть такие, кому нравится?" - спросил я. Папа кивнул. Это, вздохнул он, как драться с их братьями или отцами. Расширился, щелкнул по лбу - голова вдребезги. Кое-кому по душе, если легко и жестоко. Ты не из таких? Тогда тебе нужны другие женщины: из рода солнечных айыы или адьяраев - верхних, нижних, все равно.
"Они тоже расширяются? - спросил я. - Ну, когда мы спим вместе?"
Это сложно, ответил папа. Нет, они не расширяются. Они не позволяют тебе расшириться сверх меры. Мера - дело женщин; я имею в виду, наших женщин. Мы зависим от них больше, чем это кажется на первый взгляд. Если же мы хотим иметь потомство, мы зависим от них полностью.
Позднее я ложился с женщинами. Не стану хвастать, это случалось редко. И всегда - с нашими. Была даже одна адьярайша из верхних. Что она вытворяла! - приятно вспомнить. Если бы я соглашался ложиться с такими, как Кустурова сестра, я был бы удачливей в любовных играх. Обычные человеки-женщины тащили меня на шкуры чаще, чем это можно предположить. Думаете, они не представляли, кто я? Чем могут кончиться для них мои ласки? Представляли, и тем не менее… Они были уверены, что совладают со мной. Вернут в нужную меру. Справятся, возьмут верх над естеством боотура. Я до сих пор не выяснил, что это: глупость, самонадеянность, бешеный зов плоти - или что-то другое, о чем я даже понятия не имею?
Я простак. Слабак. Я ничего не смыслю в женщинах.
А вы?
- Ты правда хочешь жену-боотуршу?
Я молчу. Не отвечаю. Я кормлю костер с руки. Щепки летят в пламя, вспыхивают, стреляют искрами.
- Пойду спать, - Жаворонок встает.
Когда она уходит, Айталын наклоняется ко мне:
- Врушка!
- Я?
- При чем тут ты! Она врушка! Отец ничего ей не говорил!
- О чем он ей не говорил?
Я устал. Я хочу спать. День, два, месяц, как Нюргун. Спать и видеть сны. Не спорить с женщинами, не беспокоиться за брата, не участвовать в семейных склоках. Не так я представлял себе жизнь боотура, в особенности жизнь двух братьев-боотуров. Один спит, второй хочет спать. Отличная судьба!
- О твоей жене! О женщине-боотурше!
- Говорил, не говорил… Какая разница?
- Дурак! Вот же дурачина! Она тебе лжет, а тебе все равно? Ты думаешь, зачем она сюда приехала? Вот скажи, зачем?!
Мне все равно. Но Айталын упорствует:
- Зачем?!
- В гости.
- Она хотела остаться здесь! С тобой!
- Не болтай глупостей.
- Хотела! Хотела! И осталась бы, да я успела первой!
Айталын кашляет: подавилась шепотом. Моя сестра кричала бы, да боится, что дочь дяди Сарына услышит ее обвинения. Блики костра играют на ее разгоряченном лице. Тень Айталын пляшет на стене. Изгибается, вырастает до потолка.
- Она возненавидела меня, - хрипит Айталын. - Сразу, едва увидела!
- Не болтай глупостей, - повторяю я.
- Я сорвала ее замысел! Ее коварный замысел!
- Какой замысел? Жаворонок - ребенок. Она выросла у меня на коленях.
- Твоя милая крошка младше меня на четыре года. На три с половиной! В ее возрасте я не была ребенком. Это ты до седой бороды останешься безмозглым младенцем! Она бы заявила, что без нее вы не справитесь. Что двое мужчин, один из которых дурак, а другой тоже дурак, пропадут без женской руки. Оголодают, завшивеют, утонут в грязи…
Я развожу руками:
- Ты заявила то же самое. Мало того, ты пряталась в Мюльдюновом облаке.
- Я из лучших побуждений!
- А она из каких?
- Я добрая! Я семейная! А у нее на тебя виды! Она осталась бы, а ты бы даже не пикнул! Ты же дурак! Добрый дурак! Честный дурак! И вообще, что ты в ней нашел?
- Я?!
- Ты! Она же похожа на парня!
- Похожа, - соглашаюсь я. - Они с Кюном близнецы.
- Ерунда! Кюн гораздо красивее…
Трудно мне с женщинами, да.