ПЕСНЯ ЧЕТВЕРТАЯ
Налетели белые облака,
Навалились черные облака,
Повалил, закружился снег,
Закипел свирепый буран,
Стало холодно на земле…"Нюргун Боотур Стремительный"
1
Дела семейные
- Никуда ты не поедешь!
- Поеду!
- Через мой труп!
- А хоть бы и так!
- Ты будешь мешать!
- Вы без меня не справитесь!
- Еще как справимся!
- Врёшь! Кто о вас позаботится?
Айталын передумала. Айталын решила ехать с нами в Кузню. А я решил, что нет. А она, что да. А я… Хорошо, что моя сестра - человек-женщина. Будь на ее месте боотур, точно подрались бы.
- Женщинам в Кузне не место!
- У кузнеца жена есть? Дочь?
- Есть!
- Значит, место!
- Это семья. Куда им деваться? На мороз?!
- А где мне место? Где?!
- Здесь.
- И всё?!
- Еще у мамы с папой.
- Вот сам и лети к маме, дурак несчастный!
Несчастный - это точно. Это по-нашему. Это прямо стрелой шмяк, и воро̀не в глаз. Откуда взяться счастью, с такой-то роднёй!
- Ладно, я к маме, - я рискнул обратить всё в шутку. - Кумыса выпью, мясцом закушу. Высплюсь на мягоньком. А кто Нюргуна в Кузню повезет? Ты?
- Вместе повезем!
- Так я же у мамы?
- Дурак! Ну ты и дурак!..
Спор пошел на десятый круг, завился березовой стружкой. Зима, холодрыга, трудности дороги, опасности под каждым кустом - мои угрозы Айталын не впечатлили. Не запирать же ее в доме силой?
- А с кем дядя Сарын останется?
- С дочкой! Зачем ему дочка, если не для ухода?
- Нельзя тебе в Кузню!
- Можно!
- Нельзя!
- Нужно!
- Да нельзя же!!!
- Это кто такое сказал?! Ты, что ли?!
- Юрюн! Айталын!
Мы прикусили языки. Больно-больно, до крови. Переглянулись - и бегом в спальню. С тех пор, как Нюргуна разбудили, он иногда звал нас - то сестру, то меня. Но чтоб обоих сразу? По именам?!
Это было впервые.
- Мы здесь!
- Что случилось?
Он сидел на ложе, опершись плечом о стену.
- Юрюн, - повторил он. - Айталын.
- Ну?
- Люблю, - он для верности ткнул в нас пальцем. - Раз, два. Очень люблю.
Нюргун вздохнул - грустней грустного, у меня аж в носу защипало - и отвернулся от меня. Не моргая, уставился на одну Айталын. Раз, подумал я. Раз, и никакого тебе два. Спросите меня, что я имел в виду, и я только пожму плечами.
Айталын всхлипнула. Я видел, какого труда ей стоит не расплакаться. Проще сопку танцем в хлам раскатать. Лося кулаком убить. Не знаю насчет женщин-боотуров, но моя сестра справилась.
- Хорошо, ваша взяла, - она вихрем вымелась из спальни, остановилась за порогом. Заплясала молодой кобылкой, ударила кулачком в стену: - Вдвоем на одну женщину? На слабую, беззащитную женщину? Боотуры? Гады вы, а не боотуры! Гады, гады, гады… Всё, успокойтесь! Подберите слюни! Никуда я не еду… Вы возвращайтесь скорее, ладно?
И рванула со всех ног. Я отыскал ее на кухне.
- Я вас в дорогу соберу, - сказала Айталын. Убивать меня она, кажется, раздумала. - Котелок, миски…
- Шкуры потеплей. Одеяла…
В дверях стояла Жаворонок. Девчонок как подменили: они уже не рычали друг на друга по поводу и без повода, словно волчицы над добычей. Слова-колючки, яростные споры из-за ерунды сгинули, не попрощавшись. Грызня? Сейчас?! Нюргун обезножел, дядя Сарын тоже был плох. Нюргуново пробуждение далось ему большой кровью. Еле-еле с орона встает. Всех походов - в нужник и обратно. По стеночке, по стеночке… А так больше спит. Или бредит, бормочет чушь несусветную. "Алюминиевое покрытие является превосходным отражателем не только света, но и времени…" Ну не бред ли? Когда в себя приходит, уверяет: пустяки, мол. Два-три дня, и все пройдет.
Может, и правда, да слабо верится.
Вот девчонки и мотались туда-сюда, не присаживаясь. Случалось, звали меня - когда, к примеру, Нюргуна по нужде отнести надо. Первый-то раз брат прямо в постели обделался - и даже не понял, что стряслось. Пальцем ковырнул, застыдился до красных ушей. Стонать начал, словно болит у него. Дальше пообвык, проситься стал. Девчонки ему берестяной туесок подкладывают, для простоты, а он упирается. Иди, Юрюн, неси, Юрюн… Вот ведь беда бедовая! Нюргунище-боотурище! У столба тридцать три года проторчал, и до ветру не требовалось. Плясал-радовался, лосей валил, и нужда не мучила. А как припекло - ноги отнялись. Даже думать об этом не хочется…
Одна надежда на Кузню. И дядя Сарын торопит. Он после Нюргуновой побудки до полуночи в беспамятстве провалялся. Мы уж испугались: братня напасть на лекаря перекинулась! Будить надо! Куда бежать, кого звать? Мюльдюн за Умсур лететь вызвался, но тут Сарын-тойон, видать, почуял - очнулся. Вызверился на нас: "Он еще здесь?! В Кузню! В Кузню везите, остолопы! Хотите, чтобы он загнулся?!"
Орал, а на деле сипел. Горло сорвал, замолчал.
Рукой показывал, кто мы есть.
Легко сказать: везите! Лезть в ездовое облако Нюргун отказался наотрез. У меня совершенно вылетело из головы, что оно ему не нравится. Ничего, братец напомнил. Мы с Мюльдюном вынесли его из дома, Нюргун увидал облако и так ухватил ручищами нас обоих, что мы едва на ногах устояли.
- Не люблю!
- Надо, Нюргун! Очень надо!
- Не люблю!
- Да что же ты такой вредный…
- Не люблю!
Он сделался тяжеленным, как гора. Мы с Мюльдюном не сумели его удержать - уронили в снег. Что за напасть? Злость придала нам сил, мы чуточку расширились и - два боотура третьего везут! - подняли упрямца. Уронили, подняли, уронили - и наконец, бранясь сквозь зубы, волоком потащили в дом. Нюргун сразу сделался прежним: тяжелый, но в меру, поднять можно.
Ну, подняли. А что? Обычное дело.
К счастью, в сарае отыскались сани. Кого в них запрячь? Не Мотылька же?! Он к саням не приучен. Да и не станет Мотылек сани везти, хоть дюжину Нюргунов туда напихай! Его под меня, не под санки с телегами перековывали. А конь, на котором Жаворонок прискакала, в одиночку не потянет. Сдохнет, бедолага, падет к вечеру. В итоге мы запрягли Мюльдюново облако. Большой скандал вышел, громкий, но ничего, справились. Куда брату с двумя братьями спорить, да еще если сестра? Приговорили, взяли за шкирку, надавили на совесть. Нюргуну облако не нравилось по-прежнему, но на сани он со скрипом согласился. Я обрадовался, утер пот со лба, тут-то Айталын и передумала.
Да, помню. Я уже рассказывал.
- …как долго вас ждать?
Девчонки прятали лица. Прятали взгляды. Слезы глотали.
- Не знаю.
- Врешь!
- Я правда не знаю! Мы быстро, клянусь!
- Клянется он…
- Лишнего дня не задержимся!
- Не задержится он…
- Честное слово!
- Честный он…
- У меня у самого сердце не на месте!
- Сердце у него… знаем мы, где у него сердце…
Плюнул я и удрал к дяде Сарыну: прощаться.
2
Дела дорожные
Облако продиралось сквозь лес.
Оно умялось втрое: плотное, комковатое. Уже не белое - грязно-серое, как снег в конце зимы. Покатые бока отливали тусклой сталью. Их царапали ветки сосен и пихт - когда беззвучно, а когда и со скрежетом, будто ножом по железу. На боках оставались кривые уродливые царапины: темнели, подергивались липким, зарастали без следа. Утомительное оказалось дело - тянуть сани через зимнюю тайгу.
Летело облако выше некуда - в полутора саженях над плотной коркой наста. Из облачного киселя росли ремни сыромятной кожи: длинные, крученые. Концы ремней Мюльдюн крепко-накрепко привязал к передку саней. В санях сидел величественный, с головой закутанный в тряпье Нюргун: шмыгал носом, глазел по сторонам. Облако он старательно не замечал.
Позади ехал я на Мотыльке.
Вначале я - а-а, буйа-буйа-буйакам! - возглавил наш маленький отряд. Но вскоре выяснилось, что за Мотыльком остается полоса взломанного наста. Сани на ней прыгали, вихлялись - того и гляди, опрокинутся. Пришлось мне плестись в хвосте. Мюльдюн и так взопрел: поди отыщи путь, чтоб и облако протиснулось, и сани не опрокинулись! Двигались мы быстро, можно сказать, стремительно: вроде хромой лосихи на сносях.
На привале, уже в сумерках, Мюльдюн выскочил из облака по телесной надобности - и мигом, едва отряхнувшись, нырнул обратно. Замерз? Нет, устыдился. Кто не устыдится, если он, человек-мужчина, без штанов? Без сапог - ладно, а без штанов - караул! А что? Не голым же Нюргуна везти? Лосиная шкура, всеми позабытая, завонялась - выбросили. Ничья одежда, кроме Мюльдюновой, на Нюргуна и близко не налезала. Отобранные с боем штаны Айталын расшила в поясе, а Жаворонок на чурбаке растянула сапоги.
Голый снизу Мюльдюн-бёгё долго прятался от нас.
Еле нашли, да.
В дело пошло всё, что сыскалось в доме: одеяла, ровдужные покрывала, шкуры для застилки оронов, обивка из войлока, содранная в клацающей кладовке, моя верхняя рубаха, меховые чулки Сарын-тойона, занавеска с кухни - гладкая, шуршащая, вроде змеиной кожи. Короче, одели, как смогли. Штаны, сапоги, шапка. Рубаха: широченная вставка на спине, в рукавах - клинья. Поверх рубахи Нюргуна завернули в теплые одеяла. Из остатков девчонки уважили Мюльдюна - смастерили кургузую юбку. На нее пошли куски волчьих шкур и кухонная занавеска. При каждом шаге юбка оглушительно шелестела, словно под ней - ага, именно там! - пряталось целое кубло гадюк. Ступни Мюльдюну обмотали войлоком и стянули кожаными ремешками. По снегу не шибко-то побегаешь, но если в облаке сидеть - сойдет.
В облаке тепло. В облаке сухо.
В итоге все заботы о Нюргуне легли на меня. Дров натаскай, костер разведи, ужин сготовь. Мюльдюну в облако его миску сунь. Нюргуна накорми, отнести до ветру и назад. Когда я без сил упал возле костра, небо было сплошь усыпано звёздами. Казалось, небо отражается в заснеженной земле: и внизу, и вверху роились серебристые блестки.
- Красиво, брат, - прохрипел я.
Нюргун кивнул.
- Это звёзды. Понял? Звёзды.
- Звёзды, - согласился Нюргун.
Он помолчал и добавил:
- Время.
- Время? - изумился я. - Что общего у звёзд и времени?!
- Время горит в звёздах.
- Горит? Как хворост в костре?
- Да.
- С чего ты взял?!
- Спал. Видел.
- А что ты еще видел?
Теперь он замолчал надолго.
- Ладно, брось. Давай спать, а?
- Что-то, - ответил Нюргун. - Не помню, что еще.
Я устроился в санях рядом с ним. Укрыл нас обоих меховой полостью: тесно, зато тепло. Проснулся я за полночь, как от пинка. Нюргун, горячей очажных угольев, лежал с открытыми глазами. Смотрел в небо, дышал тихонько.
- Ты чего? Спи.
Сердце в груди ёкнуло. Вдруг он снова заснет без просыпу?!
- Не хочу, - Нюргун виновато засопел. - Не могу.
И еле слышно:
- Не люблю.
Я проворочался до утра. Надо торопиться. Чем скорее мы доставим бедолагу в Кузню, тем лучше. Живым бы довезти…
На второй день мы выбрались из тайги. Впереди лежала долина: снег, снег, снег. По краям - горбы сопок. Русло замерзшей реки. На том берегу - жилой улус. Над юртами курились уютные дымки. Мюльдюн пустил облако вскачь; нет, влёт. Снег залихватски визжал под полозьями саней, взлетал сверкающим крошевом. Быстрая езда была Нюргуну по нраву.
Да и я приободрился: довезем!
Мы спешили, как могли. Дни и ночи смешались, слиплись воедино, будто взбитые сливки и сок брусники. Сколько времени мы едем? Не сбились ли с пути? Свет-тьма, свет-тьма. Нюргун не спит. Совсем. Он что, на месяц вперед выспался? На всю жизнь? Перегоны. Ночевки. Перед сном мы беседуем. Люблю, не люблю. Часто я не в силах его понять. Я, сильный - не в силах.
А вот и буран.
Хмурое небо над головой. Голые сопки. Ветер слизывает со склонов последние остатки снега. Закручивает поземкой, швыряет под копыта Мотылька. И вдруг - раз! Ничего нет, вообще ничего. Небо, сопки, лощина исчезают. Тонут в ярящейся мути, безумной кутерьме. Ветер с оттяжкой хлещет по лицу. Плеть-семихвостка, украшенная шипами-ледышками, вышибает слезы из глаз. Вой волчьих стай - справа, слева, отовсюду. Орда кусачих белых слепней вертится разнузданным хороводом. Где Мюльдюново облако? Где я? Где сани?!
Темное пятно.
Оглушительный рев перекрывает гул бурана.
- Держись, Нюргун! - рев мне знаком. - Не бойся!
Не боюсь, слышу я в ответ. Зову. Сюда!
- Прорвемся!
Ветер комкает мой крик в горсти, швыряет прочь. Остановиться? Переждать? Заметет! В облаке могли бы пересидеть, но Нюргун в облако не полезет. Надо ехать в Кузню. Плохой буран. Плохой буран. Очень плохой буран. Что метель боотуру?
Плюнуть и растереть.
Сани. Облако. Мотылек. Полный рот снега. Вьюга. Холод. Ветер. Ломлюсь вдоль. Ломлюсь поперек. Мотылек хороший. Ломимся вдвоем. Втроем с санями. Вчетвером с Нюргуном. С облаком. С Мюльдюном. Сколько нас? Не сосчитать. Отряд, ватага. Полдень? Вечер? Кругом ни зги. Метёт. Валит. Кусает. Дерёт. Снег Мотыльку до живота. Бедный Мотылек. Сильный Мотылек. Держись, да? Вровень с санями, да? Оставить седло? Перелезть в сани? Облаку без разницы: одного везти, двоих. Облако неживое. Мотылек живой. Вперед. Вперед. Очень вперед. Только вперед? Какая разница?! Ледяные иглы: секут, колют. Языки костра? Щеки горят. Нос горит. Брови смерзлись. Что там? Что? Мерещится?
Белое. Черное. Черное на белом.
Что там?
Кто там?!
За стеной бурана нас поджидал здоровенный черный адьярай.
3
Как я рад!
- Мастер Кытай! Как я рад…
- Кэр-буу! Гык-хыхык!
- Мастер Кытай?
Это был не мастер Кытай.
- Дьээ-буо! Хыы-хыык! А-а, буйа-буйа-буйакам!
- Уот? Ты?!
- Гыы-гык! Не узнал, не узнал!
- Уот! Как я рад тебя видеть!
Думаете, я притворялся? Знать бы, почему, но мне хотелось обнять старого приятеля-адьярая. Сгрести в охапку, потереться носами. Я только боялся, что он примет мои нежности за подлое нападение, и решил не рисковать.
- Пусть расширится твоя голова!
- И твоя, кэр-буу!
- Да ты вырос! Ишь, вымахал!
- Кушаю хорошо! Хорошо кушай, тоже вырастешь!
- Какими судьбами ты здесь?
Буран сгинул, остался за спиной. Зима сгинула вместе с бураном. Было белым-бело - стало черным-черно. Земля в жирной копоти, воздух провонял запахом гари. Из провалов пышет жаркое пламя. Шестигранная труба над железной крышей извергает клубы дыма и сажи. Крутится небо над головой. Грохот, лязг. Синие отсветы в окнах ржавого дома-громадины. Земля вздрагивает под ногами, толкается в подошвы.
Кузня! Добрались!
Кузню словно накрыл великанский котел-невидимка. Снаружи, за стенками котла, по-прежнему мело и завывало. Но метель, как ни старалась, не могла пробиться внутрь. Вот ведь чудеса: мы через эту стену проскочили и даже не заметили. А буран колотится в нее, грызет, пинает - без толку! Ни единой снежинки не втиснул, разбойник!
Я, небось, еще и половины здешних чудес не видел.
- Брата привез, - Уот расплылся в щербатой ухмылке. - Ковать будем.
- Брата?
- Эсех Харбыр, наш младшенький. Ох, и хваткий, змееныш!
Я быстро подсчитал на пальцах. По всему выходило, что хваткий змееныш Эсех родился уже после нашего знаменитого пира у дяди Сарына. Уот его и не вспоминал, когда родней бахвалился. Я уже лет пять как к Нюргуну в гору ходил, о жизни ему толковал, а Эсех едва-едва к мамкиной титьке присосался. Ну да, не каждый громилу-здоровилу в Кузню возит. Только мне такое счастье выпало. Стою, губы кусаю, сам себе завидую.
- Лучшенький! - бахвалился Уот.
- И я брата привез!
- Арт-татай! Это твой брат?
С подозрительным интересом адьярай уставился на сани с Нюргуном. Когда мы вырвались из ледяных когтей бурана, сани с разгону проехали еще шагов десять. Полозья разворотили рыхлый песок и застряли намертво. Облако качалось в паре саженей от земли, ремни-постромки обвисли. Мюльдюн затаился в облачной утробе, зато Нюргун ворочался, будто лесной дед в берлоге. Окрестности Кузни он изучал с не меньшим любопытством, чем Уот глазел на него самого.
- Ага.
- Этот, как его? Нюргун?
Уот с сомнением втянул носом воздух. В носу захрипело, заклокотало. Единственный глаз адьярая помутнел, вглядываясь в дальние дали, ведомые только Уоту. Для поездки в Кузню исполин Нижнего мира приоделся, как умел. Заменил шлык на шапке: был облезлый, стал густой. Вычесал из меха шустрые орды блох, а может, они к зиме сами подохли. Доха новая, застегнута на все крючки. Нет, не крючки - чьи-то позвонки. Кость желтая, грубая, в трещинках. Все, проехали. Не мои позвонки, и ладно.
- Нюргун.
- Самый Лучший?
Я с вызовом подбоченился:
- Да, Самый Лучший!
Уот моргнул. Глаз его прояснился.
- Эй! - окликнул он Нюргуна. - Вылазь из саней!
Нюргун молчал. В который раз я пожалел, что не умею врать. С другой стороны, правда все равно выплывет, рано или поздно.
- Болен он, - объяснил я.
- Брюхо пучит? Зубы гнилые?
- Ноги отнялись.
- Кто отнял? Найдем, убьем!
- Никто не отнимал. Сами отнялись, от болезни.
В боку облака возникла прореха. Из нее до пояса высунулся Мюльдюн:
- Все в порядке?
- Ага.
- Давай дальше без меня. До Кузни дотащишь?
- Дотащу.
- Ну, я полетел.
- Да будет стремительным…
Уот махнул Мюльдюну рукой, раздвоенной в локте: лети уже! Концы постромков упали на землю. Прореха затянулась, облако прянуло ввысь и рыбкой нырнуло в снежную кутерьму. Стремительней некуда: было - и нет.
Пожелание впрок пошло.
Откровенно говоря, я недоумевал. Что это с Мюльдюном? Вёз-вёз сани, до Кузни довёз, и вдруг бац - улетел. Справлюсь ли я? Должен справиться. Но я думал, он с нами останется… Может, Мюльдюн с Уотом на ножах? Драки боится? Нам брата ковать-перековывать, а они сцепятся…