Готика загадочного мира Лабиринта, рождающего чудовищ, мир поэтичной рыцарской легенды, напряженного фантастического боевика, стремительной и озорной космической оперы: едва ли не все мыслимые фантастические жанры уместились под обложкой сборника Павла Молитвина, автора широко известного романа "Спутники Волкодава".
Содержание:
Павел Молитвин - Город Желтой Черепахи 1
Повести 28
Сумеречный септет 28
Железный замок, - или Сказка о разбуженном принце 41
Рассказы 51
Отпуск за счет фирмы 51
Ловушка для инопланетян 53
Техническая помощь 57
Притча о скверной жене 59
Четверо и волшебство 60
Алый цветок 63
Молодильные яблоки 65
Дар 66
Байки звездного волка 68
Примечания 76
Павел Молитвин
Город Желтой Черепахи
Широковым-Гуровым-Машинистовым с любовью и уважением
Автор
Белый потолок то приближался ко мне, то снова уходил вверх. Ровно жужжала лампа дневного света. Ветер дул сильными порывами через равные промежутки времени, и казалось, это не ветер шумит под окнами, а морской прибой. Но откуда здесь взяться прибою?
Я попытался вспомнить, как сюда попал, но не смог. Попробовал пошевелить головой - она не поворачивалась. Повел глазами - в поле зрения попал только побеленный потолок и верхняя часть стен. Интересно знать, где я, что я и зачем? Хорошо хоть я понял, что прибоя здесь быть не может, значит, нет и моря. А что есть?
Потолок приблизился к моим глазам, и вместе с ним приблизилась лампа дневного света. Но жужжать громче не стала. Я прищурился, а потом совсем закрыл глаза - лампа светила слишком сильно.
Небритый мужчина в голубой пижаме навис надо мной и спросил:
- Ну как, ожил?
Ожил я только после его вопроса. Разлепил губы, однако ответить не сумел. Надо было сказать "да", но язык не хотел шевелиться.
- Гляделки смотрят, значит, живой, - сказал мужчина в пижаме и уплыл от меня далеко-далеко, будто я смотрел на него в перевернутый бинокль. Я прикрыл и открыл левый глаз - подмигнул - пусть знает, что я ценю его юмор. Перевернутый бинокль - это как раз то, чего мне не хватало.
Ветер за окном шумел все так же порывисто. Я представил белое морозное небо, и мне стало холодно. Мне хотелось на юг, под теплое солнце, под синее небо, к зеленому морю, на берегу которого высятся скалы, похожие на застывших великанов, растут кипарисы и пирамидальные тополя. И чтобы не холодный ветер баюкал меня, а рокот белопенного прибоя.
- Открой глаза, друг! - позвал хриплый голос.
Глаза открывать не хотелось - берег зеленого моря искрился передо мной уже вполне отчетливо. Однако, привыкнув откликаться на призывы друзей, я сделал усилие и разлепил веки.
- Ну вот, видишь! А ты говорила, не глядит! - сказал все тот же хриплый голос. - Надо только слова найти правильные. Спросила бы его: "Хочешь выпить?" - он бы и заговорил. А если бы рюмку поднесла, так и руку бы протянул.
- Хватит тебе, Петрович. Человек, того и гляди, кончится, а ты все со своими прибаутками! - сердито произнес девичий голос откуда-то издалека.
- Эх, Верунчик! А как зачехляться-то, если не с прибаутками? - сказал весельчак грустно. И, помолчав, добавил: - Жаль, он тебя не видит, а то бы мигом вскочил.
- Да ну тебя!
- Правильно Петрович говорит. На хорошую девицу мужику глянуть - лучшее лекарство, - поддержал хрипатого гудящий бас. Словно в большой колокол над ухом ударили.
- Трепачи! Я вам покажу девицу!
- Это Виктор не о тебе - это он вообще, - захрипел, оправдываясь, Петрович.
- Хватит зубы-то скалить. И не говорите под руку - мне ему еще лекарство ввести надо.
И снова потолок закачался у меня перед глазами. Приблизился, а потом стал удаляться, раздаваться вширь, пока не превратился в белое холодное небо.
Проснулся я от шума прибоя. Ветер не может так шуметь: длинный, усиливающийся с каждым мгновением шорох, и тяжкий вздох - удар о берег. Снова нарастающий шорох, и снова вздох.
Некоторое время я неподвижно лежал, прислушиваясь и принюхиваясь. Шумело, безусловно, море. Пахло тоже море: рыбой, соленой водой, водорослями, гниющими под солнцем, дальними странами. Я открыл глаза.
В хижине было сумрачно. Свет проникал только через щели в тростниковых стенах и приоткрытую дверь. Я скинул дерюгу, служившую мне одеялом, и сел, подобрав под себя ноги. Лоскутья выцветшей материи на стенах, обрывки веревок на крестовине, привязанной к столбу посреди хижины, земляной пол. Справа от двери еще одна постель - такая же, как подо мной, грубого плетения циновка из тростника, прикрытая куском дерюги. Около циновки несколько кривобоких глиняных горшков и темный металлический кувшин с рельефным орнаментом вокруг горловины.
Я осмотрелся в поисках одежды и обнаружил лежащие рядом с постелью короткие - до колен - сильно застиранные холщовые штаны. Поднялся и натянул их на себя - великоваты. Снял с крестовины одну из веревок и опоясался ею - в самый раз: можно выходить в люди.
Едва я вышел за порог хижины, в глаза мне ударил яркий свет. Солнце стояло прямо над головой. Зажмурившись, я отступил назад, подождал, пока глаза привыкнут к слепящим лучам, и лишь тогда вышел из тени.
Я стоял на каменистом, поросшем чахлыми корявыми сосенками берегу, вдоль кромки которого тянулся гигантский песчаный пляж, усеянный черными камнями, а за ним до самого горизонта простиралось зеленое море. Я безотчетно сделал несколько шагов вперед и обнаружил, что пляж вовсе не безлюден, как мне сперва показалось. Метрах в трехстах слева от меня, около темного камня, одиноким зубом торчащего из песка, сидел человек и что-то готовил на костре. Ветер дул с моря, и голубоватый дымок от костра был почти не виден - стлался по песку и пропадал в нагромождениях валунов, за которыми песчаный пляж переходил в редкий лесок.
Заметив человека у костра, я понял, что хижина, в которой я очнулся, по-видимому, принадлежит ему, и элементарная вежливость требует от меня первым делом засвидетельствовать хозяину свое почтение, а заодно можно попытаться выяснить, каким образом я здесь очутился.
Пройдя полпути, я в знак приветствия помахал человеку рукой, предполагая, что если он хочет меня видеть и уже заметил, то сделает то же самое. Впрочем, не заметить меня на пустынном берегу было трудно, тем более что незнакомец - мне это было отчетливо видно - сидел спиной к морю. Однако он не только не подал мне ответного знака, но даже не шелохнулся. Я снова помахал ему рукой, но тот по-прежнему оставался недвижим. Предположив, что у него случилась какая-то неприятность, я направился к костру.
Вскоре я приблизился настолько, что мог отчетливо разглядеть хозяина хижины. Это был костлявый коричневокожий старик с длинной узкой головой, едва прикрытой клочьями белесых волос. Нас разделяло метров десять, и я, решив, что на таком расстоянии незнакомец должен не только видеть, но и отлично слышать меня, бодро крикнул:
- Э-ге-гей, человече! Добрый день!
Старик посмотрел на меня безучастным взглядом, покачал головой, словно отвечая собственным мыслям, и продолжал помешивать ложкой в медном котелке, стоящем на огне.
Видя, что старик не обращает на меня внимания, я стал молча его рассматривать. Он был совсем дряхл, кожа его напоминала крафт-бумагу, намочив которую аккуратно наложили на скелет: высохнув, она плотно облепила его, залоснилась на выступах и образовала складки-морщины над пустотами. Одеяние моего благодетеля состояло из короткого холщового плаща, скрепленного на правом плече позеленевшей медной пряжкой в виде черепахи, и штанов, формой и размером напоминавших найденные мной в хижине. Только стянуты на впалом животе старика они были не веревкой, а кожаным пояском. Щербатой деревянной ложкой старик помешивал густое темное варево. Оно пузырилось и булькало, распространяя вокруг запах рыбы и каких-то неизвестных мне специй. Ни запах, ни вид варившейся в котелке похлебки не внушали доверия, и все же я ощутил легкий голод.
- Добрый день, - еще раз поприветствовал я старика, подойдя к нему на расстояние вытянутой руки. - Я проснулся в хижине, а вокруг - никого. Тогда я отправился искать приютившего меня человека и увидел вас. Вы не возражаете, если я некоторое время попользуюсь вашими штанами?
Старик поднял на меня бесцветные глаза и кивнул:
- Садись.
Я опустился рядом с ним на песок, прислонившись спиной к теплому камню.
- Сейчас будет готово, - сказал старик и, казалось, тут же обо мне забыл. Он продолжал механически помешивать свое варево, но глаза его при этом были устремлены вдаль, на скалы, почти отвесно поднимающиеся за лесом и подернутые сейчас облачной дымкой. Глаза его смотрели на скалы, но видели ли они что-нибудь? Сомневаюсь.
Наконец старик вышел из оцепенения, зачерпнул ложкой похлебку и поднес к губам. Попробовал, поморщился, поддел дужку котелка и, сняв его с камней, поставил между нами. Не поднимая на меня глаз, он склонился над дымящимся варевом, неторопливо похлебал сам, постоянно морщась и вздыхая, и протянул ложку мне.
Обжигающая похлебка оказалась довольно приятной на вкус, хотя по виду больше напоминала кашу.
- Снизу не черпай, там кости, - прошамкал старик, заметив, что я тщетно скребу по дну котелка в поисках рыбы.
Голос у него был вялый, лишенный всякой выразительности, а десны голые и розовые, как у младенца, без единого зуба. Таким ртом много не нажуешь, подумал я, вспомнив стариковские вздохи.
Дохлебав варево, я вернул старику ложку, он вытер ее о песок, сунул за пояс и, захватив котелок, побрел к скале. Я чувствовал себя слегка отяжелевшим после еды, но все же поднялся и последовал за ним.
Ушел старик недалеко. Обогнув скалу, он остановился у обращенной к морю пологой ее части и вывалил на камень содержимое котелка. Бурая дымящаяся масса состояла из мелко порубленных корешков и листьев, среди которых белели рыбьи головы и позвоночники.
Старик протер котелок песком и направился к догорающему костру. Я двинулся за ним и почти тут же услышал за спиной пронзительные крики: над скалой кружили крупные серебристые птицы - привыкли, наверно, лакомиться остатками человеческой пищи.
Мне не терпелось поговорить со стариком, но тот как будто вовсе меня не замечал, - по крайней мере, к общению он явно не стремился. Опустившись на прежнее место, он молча уставился на остывающие угли - костер был сложен из тростника и сухих водорослей и прогорел довольно быстро.
"Видимо, разговор придется начинать мне", - подумал я и, поколебавшись, задал мучившие меня вопросы:
- Уважаемый хозяин, не объясните ли вы, как я оказался в вашей хижине? И что это за местность? Убей Бог, не представляю, как я сюда попал!
Придвинув босой ногой непрогоревший сор к углям, старик кашлянул и прошамкал, не отрывая глаз от костра:
- Ты находишься в окрестностях Города Желтой Черепахи.
- Ясно, - сказал я, хотя название города мне ничего не говорило. - Но как я сюда попал, как оказался в вашей хижине?
- Как попал? Как все Приходящие. Рыбаки из деревни Трех Лун подобрали тебя на острове Посещений.
- А как я попал на остров?
- Тебе лучше знать. - Старик склонил голову и прислушался к крикам птиц; они закончили трапезу и теперь, судя по всему, шумно обсуждали, куда лететь дальше.
- Город Желтой Черепахи… Первый раз о таком слышу. Почему он так странно назван и что это за остров Посещений? И кто такие Приходящие?
Старик качнул головой. Он устал и от разговора, и от моего общества.
- Иди в Город. Там ты все увидишь и узнаешь.
- Но я не знаю дороги.
- Иди на север вдоль берега, - старик вытянул узловатый, похожий на сучок палец, - до Западной бухты. Там Гавань. От нее ведет дорога в Город.
- Далеко это?
- Вечером ты подойдешь к Воротам Заката. - Старик закрыл глаза, показывая, что говорить со мной больше не желает.
- Скажите хотя бы, как вас зовут, чтобы я мог вернуть вам штаны.
- Лэй, - ответил старик, не открывая глаз.
- Лэй? Спасибо вам, Лэй, за приют и обед. Я не забуду вернуть вам штаны, - сказал я, поднявшись, и поклонился старику. Но тот, казалось, уже спал. Я повернулся и зашагал в указанном направлении.
* * *
- Открыла глазки наша мумия. Проснулся, друг? Не видит. Совсем гляделки мутные. Не жилец, верно.
- А что врачи говорят?
- Да разве они нашему брату что скажут? Все по-латыни норовят, по-латыни. Заморочить голову, задурить. А я так и без всякой латыни понимаю - кончится мужик.
- Молодой хоть, нет?
- Сквозь бинты не поймешь. По тому, что видно, лет сорок пять будет, а то и все пятьдесят.
Слова доносились до меня как из тумана. Я не мог уловить интонацию говорящего, не воспринимал пауз между словами и фразами, и даже общий смысл речи не доходил до меня. Однако я продолжал прислушиваться: мне было приятно, что рядом говорят люди.
- Странно. Ни имени, ни фамилии, ни кто такой. А шофер ничего нового не сказал?
- Шофер-то? Помер вчера шофер. Да и не помер бы - что он скажет? Этот "проголосовал", тот его подобрал. А после столкновения не до портфелей и документов было. Счастье, что этих вытащить успели, пока машина не загорелась.
- Да-а-а. История… Что-то Веру я сегодня не вижу. Вроде бы ее дежурство?
- А что, Виктор, нравится девка-то? Хороша… Зинаида хоть и ничего баба - фигуристая, а против нее крокодил. Ну да и годы у нее еще цветочные. Ты сам-то женатый?
- Был.
- И долго?
- Года полтора.
- А чего так мало?
- Характерами не сошлись.
- Характерами… Все характерные стали. Нет чтобы уступить, подстроиться, простить, не заметить чего - куда там. Каждый норовит свой характер выпятить. Да еще колючки растопырив, чтобы уколоть побольнее. А потом дети сиротами ходят, при живых-то отцах.
- Не заводись, Петрович, нету у меня детей.
- Тебе же хуже. Без детей человек - тьфу - пустоцвет. Эхе-хе. А у мумии-то нашей небось и семья, и жена, и дети есть. Беспокоятся, должно быть, где их папаня. А папаня вот он, вжухался в историю, - ни имени, ни фамилии.
- Может, установят еще.
- Может. Только он к тому времени скорее всего зажмурится и в землю ляжет.
* * *
Сначала я увидел только нагромождение черных камней, и лишь когда между ними мелькнул прямой белый парус, понял, что это и есть Гавань. Вход в нее обрамляли отвесно вздымавшиеся из воды утесы. Волны так бурлили и пенились у их подножия, что вода, казалось, кипит в узком проливе. Белая пена хлопьями оседала на черном базальте и, не задерживаясь, сползала вниз, чтобы через секунду снова вознестись к небу. Плыть сквозь такой ад было сущим безумием, однако именно туда и направлялся корабль.
При каждом порыве ветра парус надувался и тут же бессильно опадал - корабль продвигался медленно, несмотря на то что гребцы дружно работали веслами. Кроме того, он постоянно менял курс - лавировал между невидимыми с берега, но известными капитану подводными рифами. Наверно, поэтому я оказался в бухте намного раньше парусника и успел хорошо ее рассмотреть.
В плане бухта напоминала сапог: носом его был пролив, в котором кипел прибой, а голенищем - сама бухта, вытянутая с юга на север. Южный берег, на который я вышел, представлял собой галечный пляж. Восточный мало чем отличался от южного. Гавань располагалась в северной части бухты, лучше всего укрытой от ветра и волн. Издали мне были видны два приземистых серых здания с плоскими кровлями и массивными прямоугольными колоннами. Фасады их выходили на набережную, выложенную замшелым, грубо обтесанным камнем. Позади зданий высились развалины квадратной башни, едва различимые на фоне вздымающегося к небу темного утеса. Его пологие отроги отгораживали бухту от моря и прикрывали от западных ветров.
Вид передо мной открывался замечательный, но рассмотреть местность подробнее я не успел: внимание мое привлекли люди, стоявшие на восточном берегу бухты и ожидавшие появления паруса.
Мужчины были одеты так же, как Лэй, а женщины - в короткие холщовые платья в виде мешков с дырками для головы и рук. В толпе яркими пятнами выделялись несколько человек, на которых были однотонные цветные штаны и плащи. На головах их красовались приплюснутые шапочки, и, в отличие от остальных, они были обуты в сандалии.
В первый момент я не заметил ничего странного в поведении собравшихся на берегу людей - удивило меня разве что отсутствие детей. На такое зрелище, как вход корабля в бухту, они должны бы слететься, как мухи на банку варенья. Тем более что других кораблей видно не было, и, значит, событие это не такое уж привычное.
По мере моего приближения к ним кое-какие странности все же обнаружились. Мне бросилось в глаза, что люди на берегу не разговаривали, не смеялись, не ругались, не спорили - словно не замечали друг друга. И стояли не группами или парами, как это обычно бывает, а каждый сам по себе. Будто шахматные фигуры, аккуратно помещенные каждая в центр своей клетки. Общее дело - работа, развлечения, ожидание - обычно сплачивает малознакомых и даже совсем незнакомых людей. В толпе всегда найдется человек, знающий больше других, найдется болтун, скептик, весельчак, циник и спорщик. И каждый соберет вокруг себя одного, двух, трех, десять человек. И вот уже разобщенные люди объединяются в группки, каждая со своим лидером, шутом и оппозицией - пусть временные, но коллективы. А тут…
Они стояли одинокие, одинаково скверно подстриженные, непричесанные, в большинстве своем небритые, и на лицах их было одно и то же выражение скучно-терпеливого ожидания. Их было человек восемьдесят, а казалось, множество зеркал отражают одного и того же человека. И даже люди в цветных одеждах, лица которых были более подвижными и оживленными, не могли нарушить унылую монотонность этого сборища близнецов. Слишком мало их было. Присутствие этих людей не только не веселило глаз, но, наоборот, как бы подчеркивало всеобщую одинаковость.
Если бы они время от времени не шевелились, я принял бы их за манекены, но и движения их были странными: замедленными, ленивыми, будто люди делали их через силу, борясь со сном. Но какими бы странными они ни казались, это были люди, и, поколебавшись, я пошел к ним, оступаясь на обкатанных морем голышах. Я привык быть среди людей, и одинокая прогулка по пустынному берегу уже начала тяготить меня. Кроме того, надо же было наконец найти человека, который мог бы объяснить мне, как я сюда попал, что это за место и что мне теперь делать.