- Вы меня без ножа режете, - в провинциальном стиле закатил глаза Андроний. - Исправление контракта, увеличение оплаты, сценарии приватных выступлений, да еще и согласование с репортерами вопросов… это же невозможно сделать не только за день до начала фестиваля, а и за две недели…
- Если у вас возникли непредвиденные трудности с оформлением документов, - веско и холодно заметил Мишель, - то моя клиентка готова их понять и не выставлять неустойку за срыв возможных выступлений. Мы с удовольствием переедем из гостиницы в загородный санаторий и будем просто наслаждаться отдыхом, телетрансляцией вашего фестиваля, а возможно и посетим некоторые его мероприятия, тем более, тут всего-то двадцать километров. Санаторий все еще функционирует, насколько мне известно?
- Санаторий - да, работает и пользуется известностью, там сейчас… - растерянно начал было сбитый с толку толстячок, но тут же перебил себя: - Нет-нет, не надо никуда уезжать, что вы!!! Мы решим все вопросы оперативно, я сам, лично, немедленно пробегусь по организаторам, расскажу, постараюсь убедить… а вы оставайтесь пока здесь, в гостинице… мало ли, может быть, кто-то из организаторов пожелает встретиться, поговорить лично, попробовать убедить в чем-то…
- Как же так, Андрон? Вы нас чуть ли не под домашний арест сажаете, фи… - звонко высказалась Ника, как бы подхватывая эстафетную палочку разговора у своего поверенного. - У вас такой прелестный город, столько достопримечательностей, да и, наверное, есть ночные заведения, а мы должны, как привязанные, сидеть в номере…
- Нет-нет, что вы, не как привязанные, просто хотелось бы знать, где вы будете, чтоб найти, ну, если что-то понадобиться, без излишних проволочек… - путано заговорил Андроний, сгребая со стола аккуратно разложенные Мишелем экземпляры контракта и небрежно запихивая их в отличного качества кожаный портфельчик с серебряной монограммой "А" размером едва ли не с ладонь.
- Вам же сам полицмейстер и помогает, - лукаво засмеялась Ника, нарочито путая, кто же кому оказывает помощь в организации фестиваля. - Неужто он в своем-то подведомственном городе не сможет отыскать парочку приезжих, которые совсем не думают прятаться от него?..
Но Андроний, что-то бормоча себе под нос, видимо, не очень лицеприятное для гостей, особенно для Мишеля, уже пятился задом наперед к двери, ежесекундно, как китайский болванчик, кивая головой и громко отдуваясь, как после тяжелого физического труда.
- Таперича, когда этого надоедалу сплавили… - сказала Ника, подняв глаза в потолок, едва толстячок покинул комнату переговоров, и шум его дыхания смолк в гостиничном коридоре.
- …открывать дамский магазин не будем, - в тон ей подхватил известную цитату Мишель. - И, вообще, шляться по местным модным лавкам даже тебе не имеет смысла.
- Почему же? - удивилась Ника. - Вот в одну из поездок, совсем уж в глухой медвежий угол, почти на берег Ледовитого океана, я в местной лавочке набрела на такую удивительно изящную шаль…
- Предлагаю скоротать время за чашкой чая, - решительно оборвал фантазии блондинки Мишель.
- Кофе! Только кофе!!! - нарочито воскликнула девушка. - Вообще, Мишель, это мне бы надо заботиться о цвете лица и пробавляться жиденьким зеленым чайком, но - я люблю кофе… крепчайший, с пенкой, с ароматом на всю комнату…
- А к кофе - пяток бисквитных пирожных, - поддразнил Нику поверенный в её делах.
- Кстати, да. После обеда у нас не было десерта… - надула губки блондинка.
- Для тебя это был не обед, а завтрак, а после завтрака десерт не положен, - сухо засмеялся Мишель. - Ладно, давай прогуляемся в местный буфет, оценим кофе и чаеварство гостиничных кулинаров…
4
До старого, построенного еще во времена расцвета Империи дома, в котором жил Максим, они брели проходными дворами и короткими, узкими переулками почти час из-за постоянных позывов к рвоте Таньки, когда приходилось останавливаться, пережидать, потом восстанавливать равновесие и снова ползти, едва передвигая ноги. Сказывалась на скорости их передвижения и как-то резко навалившаяся на пролетария усталость, последствия не только полуторной смены, но и происшествия со взрывом клуба, контузия девчонки, враз превратившейся из бойкой и живехонькой в полупарализованную и разбитую. Вообщем, увидев перед собой привычный, тихий дворик с маленьким, отполированным тысячами ладоней доминошным столиком в самом дальнем его уголке, обветшалые, но крепкие кирпичные стены древней пятиэтажки, Максим не просто обрадовался, у него, как бы, открылось второе дыхание. И - самое, наверное, сложное за время пути: втащить девушку на третий этаж, куда она в лучшие времена вспархивала, как птица, без остановок на площадках, не держась за перила облезлой лестницы, - прошло на удивление легко, хоть и не без должного напряжения.
Видимо, заслышав в подъезде невнятную возню и негромкие голоса, а скорее всего - просто почувствовав приближение Максима, дверь им открыла старенькая, но еще очень бойкая для своего возраста женщина маленького росточка, закутанная в длинный и теплый домашний халат, в аккуратном, беленьком, "старушечьем" платочке. Она жила здесь уже восьмой год, с того времени, как погиб отец Максима, а своей матери пролетарий никогда не знал, говорили, что она умерла то ли родами, то ли сразу же после. Старушка не приходилась ему прямой родней, так, седьмая вода на киселе, как это водится в небольших поселках, где она родилась и прожила большую часть своей жизни, откуда вели свою родословную и отец, и дед, и прадед Максима, и где все приходятся друг другу немножко родственниками. Моментально ставшая "тетушкой Марией" для всего двора, а чуть позже - и квартала, а через пару лет и всего промышленного района, для Максима она была просто "теткой" и сызмальства относилась к будущему пролетарию легко и спокойно, поругивая его за ребячьи шалости и подростковые хулиганства, старательно, но как-то исподволь, вроде бы даже и незаметно, наставляя на "путь истинный", но никогда не ворча долго и нудно, а уж тем более, без дела, и не цепляясь к мелочам. Чего тетка категорически терпеть не могла, так это пьяных и буйных, развеселых, без стопора и хоть маломальских границ, гулянок, откровенно признаваясь, что досталось ей от бывшего покойного мужа и его друзей с лихвой. Впрочем, к спокойному, без буянства и заскоков, подвыпившему Максиму эта нелюбовь не относилась. Тем более что никаких веселых компаний он в дом не водил, предпочитая развлекаться в гостях у друзей или в каких-нибудь городских заведениях, мало ли в районе трактиров, кабаков и новомодных кафе… А частенько, с некоторых зрелых пор пролетария, ночевавшие в его комнате подружки вели себя прилично и в чем-то даже скромно, развеселое, а иной раз и разнузданное, истинное лицо свое демонстрируя в клубе или на квартирах подруг и знакомых.
Увидев еле передвигающую ноги в объятиях Максима Таньку, но, не почуяв запаха спиртного, напрочь улетучившегося из желудка девушки по дороге, подумав сперва про новомодную у молодежи дурь, но тут же приметив посиневшую половину лица девчонки, тетушка Мария взволнованно прижала к груди маленькие, сухие ладошки.
- Ох, и где ж её так? и кто это так? и почему? Ты не молчи… - начала она с порога забрасывать вопросами Максима, но тот, отодвигая собой тетку с прохода, только пояснил коротко:
- Клуб на Центральной взорвали, слышала уже?
- Да как не слышать? - удивилась вопросу тетушка Мария. - Грохнуло-то как… а по радио и телевизору по сию пору не сказали ничего, будто тишина кругом, а как кто и где ворует, так всегда рассказывают и показывают на загляденье…
Старушка телевидение и радио не уважала из-за постоянно льющихся с экранов и из динамиков потоков лжи и странных, извращенных представлений о жизни, но, имея в комнатке собственный маленький телевизор и мощный радиоприемник, смотрела и слушала все передачи подряд с утра и до вечера с изрядными, впрочем, перерывами на приготовление завтраков, обедов и ужинов для Максима, которого иначе, чем по имени, она никогда не называла. Впрочем, посчитать тетушку Марию глупой и недалекой, выживающей из ума старушкой мог только совершенно не знающий её человек, да и то, пожалуй, только в первые пять минут общения с нею.
- Значит, там её этак вот приложило-то, - констатировала тетка, внимательно оглядывая еще раз Таньку, и мягко, но твердо скомандовала: - Давай-ка, Максимушка, тащи девку в кухню, там и…
Что там, на кухне, предстояло делать с девчонкой, кажется, совершенно поплывшей, очутившись в квартирке пролетария, тетушка Мария не договорила, резво устремившись к себе, в маленькую комнатушку, которая была едва ли не вдвое меньше занимаемой Максимом. "Мне уже много не надо", - говорила она в ответ на замечания кого из соседей или предложения самого пролетария поменяться местами.
Комнатка тетки была ближайшей к парадному входу, а дальше - по узенькому коридорчику - располагались ванная, туалет, комната Максима и - неожиданно большая, уютная, в любое время года теплая и вкусно пахнущая кухня, безоговорочная вотчина тетушки Марии, в которой молодому человеку разрешалось сделать разве что бутерброд, да и то - пока не увидела тетка. "Вот помру, будешь сам себя кормить и поить… кое-как… как обычно все мужики кормятся", - ворчала она в ответ на попытки пролетария хоть в чем-то помочь ей в кулинарных делах.
Пока Максим протаскивал узким коридорчиком окончательно расклеившуюся Таньку в кухню, усаживал, как бы, поудобнее и придерживал её на стуле, норовящую то и дело улечься лицом в выложенные на столешницу безвольно расслабленные руки, тетушка Мария приволокла из своей комнатки с десяток разных пузырьков и скляночек, живенько, но аккуратно вывалила их на большой обеденный стол и, присев, принялась разглядывать наклеенные этикетки, в большинстве своем - рукописные, сделанные ею когда-то собственной рукой.
- Видать, контузия крепкая у нее, - сказала тетка, после своих пузырьков очень внимательно осмотрев Таньку, как-то профессионально, по-врачебному, приподняв ей веки обоих глаз и жестко ощупав скулу, отчего девушка встрепенулась и чуть не в голос заорала от боли. - Зато и челюсть цела, да и височная кость тоже. Синяк сойдет, сотрясение пройдет, а кости целы, уже хорошо… кроме головы, нигде её еще не задело?
- Да, кажись, нет, - неопределенно пожал плечами Максим. - Пока шли, ноги двигались, руки тоже, вроде как, не отнялись…
- Кажись-не кажись, отнялись-не отнялись, - ворчливо, но по-доброму, передразнила его старушка. - Ладно, попозже посмотрю, а так - и в самом деле, не похоже, чтоб еще где и чего было…
Будто бы читая деревенский ведовской заговор, тетушка Мария болтала еще о чем-то непонятном, перемежая свою речь то ли медицинскими терминами, совсем Максиму незнакомыми, то ли просто давно забытыми словечками маленьких поселков и деревень, одновременно смешивая в чистом стакане по десятку-другому капель из разных пузырьков.
- Дай-ка водички, чайник на плите еще теплый, - попросила тетка пролетария, с усталым напряжением следившего за её манипуляциями, и тут же, очень запросто, без перехода, поинтересовалась: - А кому ж это понадобилось клуб взрывать, а Максимушка? С чего бы это? ведь тихо у нас тут последние годы было…
- Может, он и сам рванул, - неуверенно, будто подумал вслух, сказал парень. - Коммуникации-то там древние, при царе Горохе еще прокладывали и газ, и электричество, с тех пор - кто их ремонтировал?
- С больной головы на здоровую спихиваешь, - насмешливо прокомментировала его предположение тетушка Мария, разбавляя водой из чайника капельную смесь в стакане. - Что-то чудится мне, неспроста всё это… неспроста и не к добру… эх-хе-хе…
- Сон видела? - уточнил Максим, с отроческих времен к сновидениям старушки относящийся с полной серьезностью, ведь не раз и не два по своим снам она предсказывала ему результат завтрашней дворовой драки с точностью до каждого синяка… да и позже, иной раз, увиденное тетушкой Марией ночью, совпадало с происходящим на следующий день до деталей.
- Видела… не видела… - пробормотала сосредоточенно тетка, будто бы заглядывая куда внутрь самой себя. - Ничего не видела, честно скажу, а все равно - чувствую… ну, да ладно…
Старушка слегка взболтала содержимое стакана и поглядела сквозь него на свет в кухонном окне, как бы, оценивая качество раствора.
- Давай-ка, девонька, выпей, - аккуратно поднесла она стакан к губам Таньки, которая все это время пребывала в прострации, ничего не видя и не слыша из происходящего вокруг нее на кухне.
- Вывернет её опять, - с сомнением сказал Максим. - Всю дорогу выворачивало, да и в подъезде икалось еще… может, тазик из ванной принести?..
- От этого не вывернет, - уверенно сказала тетушка Мария, легко, каким-то профессиональным движением запрокидывая голову Таньке и быстро вливая в рот лекарство.
Удивительно, но, даже не поперхнувшись, девушка сглотнула содержимое стакана и медленно пошевелила мутными, серыми глазами, переводя взгляд с кухонной стены на сидящего рядом Максима.
- Вот и хорошо, - скупо улыбнувшись, прокомментировала старушка, отправляя опустевшую посудину в мойку. - Теперь бы её уложить, да сутки-двое не тревожить вовсе, а там - поглядим еще, как пойдет… Искать-то её, тревожиться не будут?
- Да кому она нужна, - махнул рукой Максим, зная, что ночи, проводимые Танькой дома, где вместе жили её мать с отчимом и еще две младшие, сводные сестры, были редкими ночами.
- Тогда пусть у нас отлеживается, - согласилась тетушка Мария и предложила: - Может, её ко мне положить? ты ж ведь после "полуторки", а с утра опять к этим, своим… ну, собирался… отдохнуть бы тебе надо…
- А она что ж - кусаться будет и спать мне не даст, - усмехнулся Максим, глядя, как голова Таньки медленно и тяжело клонится к столу.
Он успел подхватить её, на удивление аккуратно, чтоб не причинить ненароком боли, и очень во время, чтобы, не приведи бог, девушка еще разок не приложилась тем же местом теперь уже о столешницу.
- Ну, тебе-то виднее, кто там из вас кусаться будет, - чуть снисходительно сказала старушка, пряча улыбку. - Вот только, чтоб в постели не баловали лишку, ей сейчас лучше поменьше резких движений делать…
- Да и мне тоже, - с юморком поддакнул Максим, подымаясь со стула и легко, будто набитую ватой куклу, подхватывая на руки практически бесчувственное тело девушки.
Преодолеть путь от кухоньки до своей кровати было не так-то просто, как показалось пролетарию в первый момент, и не столько девчонка в усталых, но все-таки крепких, привычных к тяжестям руках мешала, как узкие проходы в квартирке, где нормальному человеку и одному-то, без громоздкой ноши, частенько развернуться было затруднительно. А Танька, даром, что тощая и в бессознательном состоянии, оказалась на диво громоздкой и неудобной для проноса по коридорчику. Впрочем, Максим справился, хоть поднапрячься и пришлось, а тетушка Мария вслед за ним прошла в просторную, скудно обставленную комнату, как бы, морально помогая своему хоть дальнему, но все ж таки родственничку, но остановилась у самых дверей.
- Ты её раздень, что ли… - посоветовала она, глядя, как Максим мягко роняет Таньку на постель и с легкой гримасой на лице распрямляется. - Юбчонку, вон, застирать надо, пока не присохло всё, да и исподнее тоже не лишним будет…
- Сам застираю, моя, небось, гостья, - попробовал было возразить парень. - Чего ж все на тебя-то?
- Женская рука в стирке ловчее будет, - заупрямилась старушка, и Максим понял, что сопротивляться её пожеланию бесполезно, железный в чем-то характер у тетушки Марии. - Да и не по баловству это, по баловству я бы и говорить не стала, а раз так получилось…
- Хорошо, - кивнул пролетарий. - В ванную отнесу…
Разговор закруглился, и, чтоб не смущать Максима, тетушка Мария удивительно вовремя и тактично выскользнула из комнаты, дабы не становиться свидетельницей раздевания то ли спящей, то пребывающей в забытьи девушки. Проводив взглядом родственницу, Максим уселся возле кровати на стул, с наслаждением сбросил, наконец-то, тесноватые ботинки и с удовольствием закурил, хоть немного морально и физически отдыхая от пережитого. Перекурив, он неторопливо и, как-то неожиданно для самого себя - вовсе не возбуждающе и совсем не эротично, а то ли по-медицински, то ли по-семейному, будто после двадцати лет совместной жизни, расстегнул и стянул с Таньки юбочку, осторожно, не желая потревожить, скатал с тощих ног чулки, подумав, снял сразу с худенькой попки и маленькие трусишки. А вот с курткой пришлось изрядно повозиться. Обмякшее, бесчувственное тело девушки мешало, а любое прикосновение в районе её головы вызывало тихие, но удивительно душераздирающие стоны. С футболкой же оказалось не просто сложно, а головоломно, в самом деле, как же её снять, не задевая пострадавшего места… Максим, повозившись с десяток минут, не меньше, и поняв, что ловкости и умения его рук попросту не хватает, плюнул в сердцах и разрезал последнее прикрытие танькиного тела ножницами. "Потом найду что-нибудь взамен, - решил парень, забрасывая превратившуюся в тряпку одежду под кровать. - Ну, или куплю, пока деньги есть…" Задвинув вслед за тряпкой поглубже туфли девушки и свои ботинки, он сгреб в охапку и быстро отнес в ванную, слава богу, по дороге не встретив старушку, всё, снятое с подруги.
Вернувшись в комнату и стараясь не глядеть на худенькое и угловатое, покрытое "гусиной кожей" тело Таньки, Максим осторожно передвинул его к стене, вытянул из-под девушки накроватное покрывало и, следом, шерстяное одеяло и бережно укрыл её. Вновь присел рядом, закурил, прислушиваясь к выровнявшемуся, хоть и хрипловатому слегка дыханию и легким всхлипам, будто Танька заново переживала во сне или забытьи происшествие возле клуба.
Через пару минут, приканчивая жадными затяжками сигаретку, Максим до конца прочувствовал, как отяжелела его голова, как гудят натруженные ноги, как сильно тянет в сон… не сопротивляясь, да и не желая сопротивляться, он быстро разделся до трусов, аккуратно сложив свои вещи на стул возле кровати, и юркнул под одеяло, стараясь особо не прижиматься к девушке, чтоб случайно не потревожить её во сне…
"Что-то там тетка говорила про "сильно не баловаться"…" - успел подумать он, но мысль сама собой замерла в голове на полуслове, придавленная тяжелым, усталым нырком в безвремение сна…
…ему привиделся бесконечный осенний лес, переливающийся нарядными красками увядания, шуршащий опадающей листвой, легким ветерком, играющим меж стволами деревьев, журчащий пронзительно чистым ручейком, плескающийся волнами маленького лесного озера, спрятавшегося за густыми зарослями жимолости и лещины… откуда-то со стороны бил по ноздрям вкуснейший запах прогорающих дров и чуть-чуть подпаленного, истекающего соком мяса… на недалекой березе истошно, заполошно голосила возмущенная чем-то сорока… и длилось это блаженство - без ежедневной спешки, без привычного запаха разогретого машинного масла, без металлического скрежета и визга станков, без угара нечастых вечерних посиделок - длилось вечность, такую же, как голубоватое, чуть потемневшее перед закатом небо…