Сколько лет Николай не был здесь? Не так уж и важно. Важно, что раньше он бывал здесь постоянно. Когда был студентом, порою жил здесь неделями - у приятеля своего Илюхи Жукова, который хоть и был тогда уже Давилой, но все же больше еще Илюхой, чем Давилой. У Илюхи были классные родители. Постоянно отчаливали себе на недельку-другую куда-нибудь в социалистическую загранку. В НРБ, ВНР, ГДР, ДРВ - названия этих стран казались чем-то запретным, выходящим за рамки общепринятой морали, как и любое слово из трех букв. Повезло им попасть даже в Финляндию. А это уже капстрана, как ни крути. Привозили пластинки - нецарапанные, затянутые в целлофан цветные иконы "Дип Пёпл" и "Назарет", роскошные диски "Квин", бесценный двойник "Дж. Крайст - суперстар" - родной, вебберовский. Папа Илюхи, правда, больше любил джаз - даже барабанил, говорят, в юности в каком-то бэнде. Но к рок-пристрастиям сына и его компании относился со снисхождением. Один раз даже соизволил высказать положительное мнение о каком-то гитаристе. "Шуму много создает, - сказал он. - Но техника в принципе у него есть". Кажется, это было сказано по поводу Джимми Хендрикса. Или по поводу Ричи Блэкмора? Теперь уж и не упомнишь.
Короче говоря, много было общего у Николая и Илюхи. Не только музыка, конечно. Была и общая идеология - недекларируемая, заключенная в одних только им понятных категориях "отвязности" и "немудизма". Ну и "честности", как они ее тогда понимали. Над этим термином теоретизировали больше всего, но он остался в наибольшей мере абстрактным. Честность в понятии Коли и Илюхи имела мало общего с обычным "невраньем" или "честью". Она была скорее похожа на "полезность для общества". Она определялась только интуитивно. И в то же время была самым важным, самым базовым атрибутом в их маленьком мирке на двоих.
Да, конечно, Илюха был другом. Настоящим другом. Лучшим другом.
Что случилось с ним, с другом Илюхой? Он умер? Умер как личность, сохранив свое тело? Превратился в ходячий памятник самому себе, бывшему?
Да нет. Ведь и Николай тоже изменился, а ведь не умер же. Просто они трансформировались. Повзрослели. Дороги их разошлись. Они стали разными, совсем разными - запутавшийся в себе, уставший от чужой лжи, прячущийся от света Николай и Давила - сам придумывающий правила поведения, прокладывающий мощными плечами широкую просеку в любом лесу, в какой бы ни попал.
А прошлое, конечно, осталось. Не могло не остаться. Даже не в виде осадка на донышке души. Прошлое - это субстрат. То твердое, на что можно опереться ногами, чтобы не утонуть. И это прошлое - общее у них. Одно на двоих.
Все это было психотерапией. Николай успокаивал себя, как мог, заговаривал самому себе зубы. И все равно переживал. Боялся Давилы. Боялся, что тот разобьет то неустойчивое равновесие, на создание которого Николай потратил целых полгода.
Чувствовал ли сейчас опасность Николай? Нет, это не было похоже на опасность. Принципы Давилы (а он был человеком принципиальным) не позволили бы ему причинить зло Николаю. Проблема состояла в том, что Давила был слишком активен. Он был похож на смерч, затягивающий в свою воронку все, что его интересовало. А Краев явно интересовал его сейчас.
Осторожность - вот что сейчас требовалось Николаю. Осторожность. И все.
Дзынь. Звонок далеко за дверью. В другом мире. В мире, где живет Давила. В мире, который был и твоим когда-то. В мире, которого ты отчаянно боишься.
* * *
- Коля! - Илья Георгиевич Жуков вел Краева по длинному коридору, нисколько не изменившемуся за последние пятнадцать лет - с темной дубовой мебелью ручной работы, с зеркалом в старинной раме, с лосиными рогами, торчащими из стены. - Господи, Колька, чувак! Слушай, ты и не изменился совсем! Такой же тощий и малокалиберный. Сколько мы с тобой не виделись? Лет пять?
- Семь.
- Да… - Илья поскреб затылок, на котором еще сохранялись остатки белесой растительности. - Вроде в одном городе живем. И вот тебе… Хотя слышу я про тебя регулярно. Такая, знаешь ли, знаменитость! Талант, талант!
- Мало ли кто был знаменитостью…
- Да ладно тебе! Опять, что ли, впал в свою меланхолию? Вылечим мы тебя, вылечим! Сейчас же и приступим.
Давила оставался самим собой. Громогласен, уверен в собственной неотразимости. Хотя, пожалуй, внешней неотразимости стало поменьше. Невысок - ростом с Краева (мерились не раз затылками). Толст. Кругл. Живот, ляжки - это уж само собой. Но вот и руки стали какими-то подушечно-сосисочными.
Краев только что испытал пожимания рук и удары по плечу - еще там, на лестничной площадке. Впечатление о круглости и даже некоторой рыхлости Давилы разбивалось напрочь его рукопожатием. Руки Жукова имели деревянную твердость и невероятную силу. Колоду карт, пожалуй, разорвать бы он не смог, а вот полколоды - пожалуйста. Таков он был - Давила Жуков. Внешность толстячка была его защитным укреплением, форпостом, из-за которого он наносил свои огневые удары. Удары, сбивавшие с ног даже закаленных в словопрениях бойцов.
- Ты меня чего? По делу? - Николай трепыхался еще, пытался выстроить хоть какие-то оборонительные сооружения, противопоставить что-то дружелюбному натиску. - Илья, ты знаешь… Извини, у меня со здоровьем не очень?то. Я почти не пью. Я ненадолго сегодня…
Жуков остановился. Взял двумя пальцами Краева за галстук, подтащил к себе поближе, повернул слегка, как бы изучая физиономию клиента в свете настенного бра. Лысина Давилы лоснилась, маленькие блестящие очки без оправы обхватили круглый носик, вдавились в него стеклами. От Жукова едва заметно пахло алкоголем.
- Пару стаканов выдержишь, - внятно сказал он. - Не изображай из себя дохляка, Коля. Я знаю, чего ты стоишь. А о делах - потом.
Так-то вот. Какая уж там оборона?
Что знал теперь о Давиле Краев? Знал, и довольно немало. Как не знать? Илья Георгиевич Жуков был личностью известной в городе. Еще десять лет назад Жуков активно участвовал в политике, носился со своими экономическими идеями. Потом успешно вывел из банкротства какое-то крупное предприятие, стал его директором. Давила набирал популярность среди населения. Даже собирался создавать свою партию имени чего-то такого всеобщего экономического - то ли зависимости, то ли независимости. Баллотировался в Госдуму, и Краев расценивал его шансы как довольно высокие. И вдруг пропал с телеэкранов - незадолго до прошлых выборов. Нырнул куда-то на дно. Что это было? Проявление честности? Их с Илюхой парадоксальной честности?
Краев слышал краем уха, что теперь Жуков работает в какой-то оборонной или военной конторе - достаточно засекреченной, чтобы никто не мог сказать ничего о том, чем она занимается. Одно, пожалуй, Краев мог сказать об этой конторе: сейчас она процветала. Не могла не процветать, если там работал Давила. Работал и исполнял какие-нибудь административные функции. А какие же еще? Военным он не был. Давила мог работать только руководителем.
- Ну, давайте знакомиться! - Оказывается, Краев находился уже в большой комнате и Жуков представлял его какому-то человеку. - Это Эдик. Эдуард Ступин. Ученый. Микробиолог. Работает в "Интерфаге". А это - Николай. Коля у нас знаменитый телевизионщик! Передачу "Природа вещей" помнишь, Эдик? Так вот, Коля - ее автор!
- Неужели?! - восхитился Эдуард. - Как же не помнить? Незабываемая передача! Легенды о ней рассказывали. У нас вся семья смотрела! Как вы умудрились такое создать?
- Долго рассказывать, - промямлил Краев, вяло отвечая на рукопожатие.
- Потрясающе! Очень интересная была передача! И рейтинг невероятный. Я читал в газете. По-моему, первое место в стране, да? А почему она перестала выходить?
- Потому и перестала, - сообщил Жуков. - Прикрыли его передачку. Быстренько прикрыли. Передачка-то была ни о чем - так, развлекаловка какая-то. А рейтинг - первый в стране. Так быть не должно. Не положено. Человек в виртуал уходить не должен. За это наш Коля и пострадал.
- А что такое "Интерфаг"? - поинтересовался Николай. Не хотелось ему вспоминать о своей зарубленной передаче.
- Институт. Научно-исследовательский. Ну, там бактериофаги изготавливают, лекарства всякие, биопрепараты, вакцины. Фигня, в общем.
Эдуард облегченно вздохнул, отчитавшись о своей работе. Очевидно было, что ему тоже отчаянно не хотелось говорить о своей трудовой деятельности.
Эдуард Ступин был крупным мужчиной лет тридцати с небольшим. В отличие от Давиды толстым он не был. Ростом на две головы выше Жукова, сложение Ступин имел вполне атлетическое. Огромные кисти, длинные пальцы. Только вот впечатления силы Эдуард не производил. Сутулость, проистекающая от стеснения своим нестандартным ростом. Жидковатые, желтоватые, давно не стриженные волосы, космами висящие на ушах. Большой унылый нос, оседланный огромными очками - безобразными по причине свой несовременной бесформенности и невероятной толщины близоруких линз. Обгрызенные ногти.
Совершенно очевидно, Эдик был человеком плохо приспособленным к агрессивному воздействию окружающей действительности. И уже из-за одного этого показался Краеву симпатичным, интеллигентным и заслуживающим общения.
Краев сел на диван. Сложил руки на груди.
- Ну, что у нас сегодня? - произнес он. - Коньячок? Бренди? Или даже виски? Что нынче пьют выдающиеся экономисты?
- Водочка, - сказал Жуков. - Коньяк - это не наш напиток. Что французский, что кавказский. Русское сердце он не греет. Про виски вообще не говорю. Пускай англичане сами пьют свою отраву, подкрашенную торфом.
- Такты русским патриотом заделался, стало быть? - Краев удивленно наклонил голову. - Стал блюстителем национальной чистоты-с? Едим только блины с икрой, запиваем только самогоном? А как же быть с дореволюционным шустовским коньячком? Самый что ни на есть нашенский, расейский! Из граненого стаканчика. С лимончиком, под осетринку?
- Шустовского я бы выпил, - не моргнув глазом ответил Жуков. - Только нет его больше. Большевики весь выпили. А ты что, только "Хеннесси" теперь употребляешь? Водку не признаешь более?
- Признаю, - как-то быстро ответил Николай, видимо устыдившись своего космополитизма. - Хорошей водочки почему бы не выпить?
- То-то же… - Жуков устремил неправдоподобно ласковый взгляд на Эдуарда. - А тебе чего? Тоже небось какие-нибудь забугорные напитки уважаешь?
- Знаешь… - замялся Эдик. - Мне бы это… Чаю простого. Мне работать еще сегодня.
- Работать? Молодец. Уважаю, хотя и не понимаю. Веселая компания у меня тут собралась. Один на здоровье жалуется, другой на работу рвется… И над чем же ты в настоящее время работаешь?
- Ну… Это сложно объяснить. - Ступин неопределенно помахал в воздухе рукой. - Я же говорил тебе… Технологии всякие. Прикладная генетика… Чего там говорить? Это - для специалистов дело.
- А ты расскажи. Интересно все-таки. - Тон Жукова становился все более жестким. - Интересно, на чем это люди такие хорошие деньги делают?
- Какие деньги?! - Легкий румянец Эдика превратился в пятнистый пожар. - Так себе, на жизнь хватает. Ты что, Илья? Тоже в мой карман заглянуть хочешь?
- Что значит "тоже"?
- А все так! Только и считают мои деньги. Я что, на богатого похож? - Эдик поднял руки, продемонстрировал потертые локти пиджака, лет пять назад модного, а ныне изрядно потасканного. - Похож, да?
- Похож, - уверенно заявил Давила. - В жизни не видел человека, настолько похожего на подпольного миллионера!
- Я работаю! - Улыбка Эдика медленно превращалась в напряженный оскал. Так улыбается дворовый пес, загнанный палкой в угол. - Работаю, заметь, а не ворую! Наш "Интерфаг", конечно, давно уже в коме. Что ж поделаешь, время сейчас такое… Государство денег не дает. А я работаю сам по себе. Я же говорил тебе… Я изобрел свой метод. Это сложно объяснить… Что я, виноват, что никто из этих тупиц не может изобрести ничего путного?! Ты же знаешь…
- Все я знаю, мать твою! - взорвался Давила. - Знаю, что сидишь ты за десятью замками в своей личной лаборатории, за которую проплачиваешь лично директору своего НИИ, чтобы тебя никто не трогал! Знаю, что у тебя там куча самых крутых компьютеров, ввоз которых в Россию запрещен Штатами по стратегическим причинам. Даже знаю, через какую страну ты эти компьютеры протащил, переплатив за каждый почти вдвое. А еще знаю, что, кроме этих компьютеров, стоит у тебя некая аппаратура - не такая уж уникальная, смею заметить. Только вот не могу понять, милый мой Эдик, что эта аппаратура у тебя делает? Потому что предназначена она не для какой-нибудь там мирной вакцины, а для производства бактериологического оружия…
- Что за чушь ты несешь? - Ступин взволновался, попытался встать, но ему мешал стол, придвинутый к дивану. Так и стоял Эдик в неуклюжей позе, балансируя на полусогнутых. Видно было, что испуган он не на шутку. - Этого никто не знает! Ты все придумал. Да, ты все придумал. Ничего там у меня такого нет. Нет ничего…
Давила вскочил на ноги, протянул руку, ткнул Эдика пальцем в грудь, нарушив неустойчивое равновесие, и тот плюхнулся обратно на диван. Жуков грозно навис над съежившимся ученым.
- Знаешь, что ты делаешь? Ты думаешь, что зарабатываешь деньги? Ты просираешь их! Ты работаешь за копейки! Продаешь свои технологии за бугор по дешевке, в тысячу раз дешевле того, чего они стоят, и счастлив! Ну конечно, тебе-то хватает! Для нищей России и эта подачка - целое состояние! А ты не думаешь о том, что продаешь достояние своей страны? Ты - страус, который зарыл башку свою в песок и думает, что вокруг ничего нет. Ты уверен, что всегда будешь сутками сидеть в своей лаборатории, которую любишь, как бабу! Сидеть в этой матке-лаборатории, оплодотворять, вынашивать и рожать свои гениальные идеи. Свои технологии…
- А ты… А ты, между прочим, права морального не имеешь говорить такое! - Эдик, вроде бы совершенно втоптанный в грязь копытами Давилы, вдруг гордо вскинул голову. - Тоже мне очередной патриот нашелся! Сам-то ты что, зарплату свою неимущим раздаешь? Ты чего хочешь? Чтобы я свои деньги отдал? Кому? Государству? Чиновникам нашим?! Так на них лапу сразу наложат! И народу твоему разлюбезному, голозадому, шиш достанется! Шиш! Такой вот!
Эдик сунул в нос Давиле огромный кукиш и вертел им - очевидно, для большей наглядности.
Николай сидел молча - наблюдал за развитием баталии. Непонятно ему было, зачем он приглашен. Чтобы выступить в качестве третейского судьи в дружеских разборках? По виду разборки эти уже переросли ранг дружественных. Но это не обманывало Краева. Видел он уже не раз, как работает Давила. Давила был мастером тактики.
Давила внезапно справился с приступом горячности, едва не перешедшим в бешенство. Посмотрел на Эдиков кукиш спокойно, даже с некоторым удовлетворением, отодвинул его ладонью в сторону.
- А на твои денежки и так скоро лапу наложат, - произнес он дружелюбно.
- Кто это?!
- А не все ли равно кто. Найдется кому. Возьмут тебя, милый мой, за шкирку и заставят работать на дядю. Как вол будешь работать, а относиться к тебе будут, как к дойной корове. И это еще будет лучшим вариантом развития событий. А в худшем… - Давила провел рукой по горлу. - Сделают тебе харакири. По-русски. Или даже по-кавказски. Ржавым топором и без анестезии.
- Да ладно пугать-то… С чего это ты так решил?
- Потому что ты - размазня! Ты беззащитен, как мальчик в песочнице. Ты делаешь деньги - сотни тысяч баксов - и думаешь, что это останется незамеченным?! Тебя уже засекли, пентюх! Думаешь, почему я тебя на разговор сюда вытащил? Кто заступаться-то за тебя будет?
- Есть кому…
- Некому! Нет у тебя никакой "крыши"! Ни черта у тебя нет, кроме непомерного гонора и надежды на то, что авось обойдется!
- А ты откуда знаешь!
- Знаю, - заявил Давила. - Все я знаю про твои художества! И не только я. Да весь твой НИИ давно уже кипит гневом народным. Революционная ситуация там назрела! В курилках обсуждают каждый твой неправедно заработанный доллар. Сотни голодных инженеров готовы идти штурмом на твою хренову лабораторию, чтоб разнести ее на кусочки…
- Кретины! - заорал Эдуард. - Бездельники! Им не в институте, им в колхозе работать! Ничего они мне не сделают! Никто меня не тронет! Да я им башки… Кто тебе это сказал?
- Чеботарев. Василий Леонидович. Знаешь такого?
Слова эти произвели магическое действие. Пыл Эдика резко угас. Очевидно, источник информации заслуживал уважения.
- Сволочи… - Эдик опустил голову. Сжатые кулаки его, лежащие на столе, мелко тряслись. - Сволочи, какие сволочи! Быдло… Быдло…
- Быдло, говоришь? - Глаза Давилы превратились в узкие щелки. - Это кто - быдло?! Марков, который бескорыстно подарил тебе четыре собственные формулы, на которых ты сварганил свою кандидатскую? Протасов Виктор Иванович, который двигал тебя, молодого и талантливого, который нянчился с тобой, помогал тебе прошибать советские дубовые инстанции, чтобы утвердили твои изобретения? Душевнейший Курякин собственной персоной, членкор, гранд отечественной науки, который не поехал на симпозиум в Риме, чтобы послать туда тебя? Это они - быдло? Или Яшка Гительсон, без которого из тебя был бы программист - как из меня балерина? Который до сих пор отлаживает тебе программы, а ты даешь ему копейки, пользуясь тем, что он - полный пентюх, хоть и еврей…
- У меня все деньги уходят на аппаратуру…
- Аппаратура, значит? - Жуков упер руки в боки. - Аппаратура! - произнес он патетически. - Дело хорошее. А то, что Марков лежит в больнице с гангреной ноги, - это несущественно. И никакой надежды на улучшение, потому что у него запущенный диабет, а денег на лекарства нет. Одну ногу ему уже отрезали, теперь вторую резать собираются. Какой пустяк! Или вот Протасов, бывший твой начальник отдела, ныне пенсионер. Два инфаркта, пенсия с гулькин нос, ныне большой специалист по собиранию пивных бутылок. По сравнению с твоей аппаратурой - сущая ерунда! Сам виноват, нечего было коммунизм строить. А Яшку-то ты за что так? Его же обижать грех - вроде как ребенка. Башка у него гениальная, а к жизни нашей он совершенно не приспособлен. Даже в Израиль свой свалить не может, потому что документы не в состоянии оформить.
- Водки… - хрипло произнес Эдуард. - Налей-ка мне водки. Ты предлагал вроде? Налей. Пусть мне плохо будет. А… Полстакана сразу. И так уже хуже некуда. После твоих-то слов.
Тут только обнаружилось, что из-за стремительного развития разговора немотивированно упущен главный элемент душевного общения, называемый "по стопарику". И хозяин переменил выражение лица на относительно несвирепое, и водочка появилась, и минимум закуски, как бы предвещающий последующее обильное горячее. И сели уже все трое, и подняли стаканы, в коих содержалось драгоценное успокоительное. Рука Эдуарда дрожала. Николай сохранял молчаливую холодность.
- Ну, за вас, - произнес Илья Жуков. До прежней радушной улыбки дело еще не дошло, но тон его стал душевнее. - За вас, друзей моих. Рад, что мы собрались здесь. Рад, ей-богу…
- За себя пить не буду, - сдавленно произнес Эдуард. - Раз я сволочь такая…
- Да ладно… Пей, Эдик. Не такой уж ты и плохой. Бывают и хуже…
- Плохо то, что правда все это. То, что ты про меня сказал. Сущая правда! Господи, какое же я дерьмо!